Рут чувствует, как швы носков натирают мизинцы на ногах. Волдыри будут. Мысленно она перебирает содержимое своей аптечки: лейкопластыри, маленькие, двадцать четыре штуки; градусник, один… Медленно, спокойно Рут пересчитывает предметы, которые помнит, – как делала это много раз, играя с мамой в «Кима» [33], давным-давно. Медикаменты она перечисляет в ритме собственного шага. Шаг – антисептические салфетки, четыре штуки; шаг – латексные перчатки, четыре пары… Взгляд ее сосредоточен на дороге. Однажды она читала, что самые быстрые бегуны убеждены: смотреть нужно только на дорогу перед собой – не вдаль, не в сторону и тем более не оглядываться назад, на соперников. Рут применяет ту же тактику, и это ее воодушевляет. Кажется, что и время идет быстрее, и вещи, которые она тащит на себе, не такие уж тяжелые. Боковым зрением она замечает что-то белое в поле справа от себя. Это поле не похоже на те, мимо которых она шла все утро. На ухоженном газоне – белая разметка: для игры в футбол, регби и крикет. За ним дальше по дороге – типовые одноэтажные кирпичные здания: школа. Рут прибавляет шаг. Сегодня понедельник, время – около девяти утра. Наверняка там она найдет кого-нибудь, кто сможет ей помочь. Ворота открыты, но на парковке всего два автомобиля. Должно быть, еще не закончились рождественские праздники или у них сейчас длинные летние каникулы? – Эй! Ее голос эхом отражается от здания. – Меня кто-нибудь слышит? Она ждет, но ответом ей только эхо собственного голоса. Рут проверяет, открыта ли входная дверь. А вдруг? Увы, заперта. С досады она дергает и дергает ручку. Обходит по периметру первое здание и в одном из окон видит класс: ряды детских парт, за которыми ровненько стоят маленькие деревянные стульчики. Начальная школа. Этот класс мало чем отличается от того, в котором она преподает в Ледиуэлле. Над доской – бумажные гирлянды, сделанные неловкими детскими ручонками. Уголок для чтения: на полу – ковер, на котором стоит стул для учителя; за стулом – полки c книжками. Точно такой же – в ее классе, где она читала книги, выбранные ее учениками. Артур уже в третий раз дает ей одну и ту же книжку; белокурая Рози Арчер с косичками, которые заплетает ее немногословная няня, сидит почти у самых ног Рут; Сэмми таращит на нее большие глазенки, впитывая каждое слово, словно комнатное растение, которое давно не поливали, – воду. На Рут внезапно накатывает тошнота. Сыновья ее кузена вопят, когда башня из «Дженги» рушится и блоки рассыпаются по ковру в гостиной ее родителей. Во рту скапливается горечь. Лили держит ее за руку, в другой сжимая игрушечного кита, которого Рут купила ей в сувенирном магазине Музея естествознания. Рут наклоняется, давится рвотой. Изо рта на пересохшую землю хлещет кислотная жидкость, забрызгивая ее кроссовки и брюки. Рюкзак на груди чудом не пострадал. Очередной рвотный позыв, извержение. Откуда это все берется? Она же почти ничего не пила. Наконец тошнота проходит, Рут разгибается, вытирает рот. Выпрямляясь, она чуть покачивается под тяжестью сдвинувшегося на спине походного рюкзака, заваливается на кирпичную стену школьного здания. Грудь сжимается. Она пытается перевести дух. Дрожащими руками расстегивает зажимы на лямках и сбрасывает рюкзак с плеч. Опускается на колени, упираясь ладонями в землю. Дыхание прерывистое, голова кружится, кожа увлажнилась от пота. Стараясь унять дрожь в руках, Рут достает телефон из переднего кармана рюкзака и в очередной раз тщетно пытается открыть соцсети. Безрезультатно. Из горла вырывается непроизвольный звук. Она не узнает собственный голос. Трясущимися руками, как это ни трудно, она выводит на экран свой альбом. Сдвигает влево последнюю фотографию и смотрит предыдущие. Вот она с родителями в аэропорту. Селфи с Камиллой в самом начале вечеринки. Половинка Фрэн с сердитой кошкой на диване у нее за спиной. Она и Фрэн в первые минуты вечеринки; у обеих идеальный макияж. Родители. Фрэн. Камилла с детьми. Фрэн. Она и Фрэн. Мама и папа. Фрэн. Мама. Рут, словно в исступлении, листает и листает альбом, глядя на фото людей, которые ей дороги. На следующем снимке они с Фрэн стоят на вершине холма в Гринвич-парке. Алекс сфотографировал их в последний Новый год, почти двенадцать месяцев назад. В памяти звучит голос Фрэн: «Дура ты». На экран телефона падает капля. Слеза. Рут безудержно рыдает, изображения перед глазами прыгают и расплываются. Она хватает ртом воздух, но все равно не может вздохнуть: легкие будто отказываются подчиняться ее командам. Слезы застилают глаза, однако ей удается набрать номер родителей. И опять она слышит только пронзительный гудок, сообщающий, что соединение невозможно. Все лицо в слезах, из телефона у ее уха звенит сигнал отсутствующего соединения. – Мама? – всхлипывает Рут. Гудок обрывается. Рут отнимает от уха телефон, смотрит на него. Зажмуривается, смаргивая слезы с покрасневших глаз. Щурится, чтобы четче видеть. Экран пустой. Черный. Безжизненный. Словно безумная, она давит и давит на кнопку на верхнем ребре телефона, пытаясь включить аппарат. Бесполезно. Батарея села. Рут на секунду задерживает дыхание, глядя на пустой дисплей. Такое чувство, будто она медленно сдувается. В ней что-то рушится, сплющивается, словно груз осознания тянет ее к земле. По-прежнему стоя на коленях, она наклоняется вперед, утыкается заплаканным лицом в сухую почву клумбы и, скорчившись, издает гортанный вопль. 39 На берег опускается серая мгла, воздух остывает. Две девушки стоят бок о бок, их голые плечи лоснятся от пота. У каждой в руках лопата. То, что на них надето, больше похоже на рванье, обуви на ногах никакой, но сами они крепкие и мускулистые. Смотрят на результат своего труда – свежий холмик черной земли и песка в окружении тростника и травы. Рядом точно такой же холмик, который никто не тревожил уже давно. Из него наверх пробиваются ростки новой жизни. – И их осталось двое. – Не говори так. – Я говорю то, что вижу. Майя падает на колени и кладет ладони на взрыхленный песок. На мгновение застывает в безмолвном почтении, а потом начинает утрамбовывать землю. Фрэнки обходит холмик, опускается на колени с другой стороны и по примеру сестры подражает матери, которая совсем еще недавно вот так же утрамбовывала могилу их отца. Обе трудятся в молчании. Слышны лишь глухие удары их ладоней, отбивающих ритм под аккомпанемент неутихающей музыки морского прибоя. Наконец песок утрамбован. Девушки смотрят на свои ладони. Вспоминают, как, похоронив отца, они молча держались за руки, все трое, пока небо не почернело. В тот вечер спать они легли голодными. Девочки лежали в темноте и слушали тишину, не нарушаемую сиплым дыханием отца. – Папа всегда говорил: «Где-то должны быть и другие люди». Он сказал: «Просто ждите. Оставайтесь на месте, и они придут сюда». Стоя на коленях с опущенной головой, Фрэнки стискивает руку сестры. – Майя, это он для мамы так говорил. Ради нее. Потому что умирал. Никаких других людей нет. Только мы. Фрэнки чеканит каждое слово, будто наносит удары. Майя высвобождает свою руку из руки сестры, вытирает ее о юбку, отряхивая песок с ладони, и встает с земли. – Я считаю, что мы не должны здесь оставаться. – Нет, мы останемся здесь. – Фрэнки тоже поднимается во весь рост. Берет ржавые лопаты, лежащие на земле возле сестры, закидывает их на плечо, отворачивается от Майи и идет в лагерь. Майя не спешит за ней – стоит у могил, глядя на два холмика, под которыми рядышком лежат ее родители. Прислушивается. Вокруг тихо. Лишь издалека доносится шум моря. Мама постоянно что-то тихо напевала, и ее мурлыканье жутко раздражало Майю, но сейчас она отдала бы что угодно, лишь бы еще раз услышать ее мелодичный голос. – Спокойной ночи, – шепчет она и уходит вслед за сестрой. Они уже привыкли к ритму своей новой жизни. – Фрэнки, давай отправимся в путь. Узнаем, что, где и как. Посмотрим, что лежит вдали. Вдруг там есть будущее.