Одно и то же каждый вечер. Майя хочет уйти, Фрэнки отвечает, что они останутся. – Нет никакого будущего. За пределами нашего лагеря никого нет. Ты же видела. Только пепел и пробивающаяся сквозь него свежая зелень. – Фрэнки поворачивает в огне наколотую на палку рыбу. Серебристая чешуя обгорает, чернеет в языках пламени. – Мы могли бы пересечь море. Доплыть до Англии. На своей лодке. – Майя, прекрати! – Фрэнки вытаскивает из огня рыбу с обугленной чешуей и кладет ее на листья перед сестрой. – Есть только ты и я. И это все. Мы – последние. И с этим ничего не поделаешь. Все имеет свой конец. На нас все закончится. Майя берет рыбу, которую сестра положила перед ней, разламывает. Под обугленной шкурой белое мясо. Она кладет кусочек рыбы в рот и, жуя, смотрит на горизонт. Солнце сжигает остатки дневного света в гневном оранжевом зареве, опаляющем море. Ее внимание привлекает движение в воде. Что-то несется в волнах, между ними и горизонтом. Воды расступаются, и темная громада вздымается над морской гладью, искрясь в последних лучах вечернего солнца, а потом исчезает. А в следующую минуту, буквально в нескольких метрах от первой махины, волны разрезает вторая, затем третья. Майя чувствует, как ее сердце едва не выпрыгивает из груди. Она трогает сестру за руку и взглядом показывает в сторону горизонта. Фрэнки резко втягивает воздух, наполняя легкие. – Они вернулись! – с благоговением шепчет она. Сестры смотрят во все глаза. Дыхание у обеих учащается. Море расступается, открывая их взорам дуги спин трех животных – большого и двух поменьше, в половину длины первого. – Один… два… три… Фрэнкс, их трое! – Майя вскакивает на ноги и, затаив дыхание, тычет пальцем в сторону китов. Фрэнки встает рядом с ней и берет ее за руку. – У нее появились детеныши. Мама говорила… Фрэнки сжимает руку сестры, заставляя ее замолчать. Чувствует, как на глаза наворачиваются слезы. Она не смеет надеяться, иначе расплачется навзрыд. Майя смотрит на сестру и кивает. Она понимает. Хвост вздымается над водой и снова опускается, взбивая сноп брызг. Девушки охают, смеясь от изумления: киты танцуют. Их движения преисполнены свободы, игривости. Сестры приставляют ладони козырьком ко лбам, чтобы лучше видеть резвящихся животных. Те выпускают из дыхал фонтаны, создавая огромные водяные дуги в воздухе. Оседающие брызги переливаются на свету, образуя гигантскую многоцветную арку – радугу. – Она вернулась, чтобы попрощаться с мамой, – шепчет Фрэнки, опасаясь громким голосом спугнуть волшебство мгновения. У них за спинами трещит костер. – С двумя детенышами. И в их распоряжении целый океан, который они бесстрашно бороздят. – Они не заболеют, как папа с мамой? Фрэнки внезапно испугалась собственной непривычной радости. – Нет, они здоровые и крепкие, как мы. Они из нового мира. Из другого мира. Сестры наблюдают за китами, пока не становится совсем темно. Теперь они видят только собственные тени на песке у костра. Майя чувствует, как сестра отпускает ее руку. – Может быть, скоро мы увидим и других китов. Или лодку. Людей с Южного острова, которые вернутся, чтобы нас отыскать, – с надеждой в голосе произносит она. Но Майя говорит в спину сестре: Фрэнки идет к костру. – Фрэнки? Та поворачивается, видит заплаканное лицо сестры. – Может быть, – соглашается она. Сегодня вечером она не в состоянии спорить с Майей. – Пойдем спать? – Если я сейчас лягу, мне будут сниться страшные сны. Побудь со мной немного, ладно? Посмотрим на звезды перед сном, вспомним маму. – Конечно. Тогда, может, заодно и историю мне расскажешь? – Обязательно. Многие недели, пока Рут умирала в хижине, они, хоть им и было стыдно, спали под открытым небом, под звездами, предпочитая дышать свежим воздухом, а не запахом надвигающейся смерти. Теперь, с уходом матери, дом, который они знают с рождения, пустует. Укутанные в одеяла, девочки лежат рядом на песке у тлеющих углей. Их лица обращены к небесам. – У самки кита родились детеныши, – произносит Майя. Фрэнки угукает в ответ. – Раз есть детеныши, значит, должен быть и папа-кит, так ведь? – Конечно. Хотя, по правде говоря, Фрэнки не уверена, что это так уж неоспоримо. Мама никогда не уклонялась от темы деторождения. Объясняла на примере пернатых и животных: птица откладывает яйца после оплодотворения; олененок появляется на свет через некоторое время после того, как лес оглашает рев оленей-самцов в период гона. Однако о самом процессе спаривания Фрэнки имеет весьма смутное представление и не понимает, как это может касаться ее. Пока птицы и звери воспроизводят себе подобных, с голоду сестры не умрут, а это все, что ее волнует. – Фрэнки, а у нас с тобой будут дети, как ты думаешь? Вопрос Майи словно повис в воздухе. Фрэнки со страхом ждала его, догадываясь, что сестра думает об этом весь вечер. – Спи, Майя. Она чувствует, как сестра зарывается лицом ей в шею, чувствует, что оно мокрое: Майя опять плачет. – Давай завтра пойдем на охоту. Навялим мяса, соберем ягод, начнем делать припасы на зиму. Майя радостно вздыхает. Ей очень хочется снова пойти на охоту вместе с сестрой. Ухаживая за умирающей матерью, они не смели отходить далеко от хижины. – Правда? – Конечно. Только сделай одолжение: постарайся не шуметь. В прошлый раз я бы поймала того голубя, если б ты не топала, как дурында. – Не придирайся, Фрэнкс. Я копала могилу для мамы! – В общем, ты меня поняла. Не топай, и к тебе не будет никаких претензий. Девочки продолжают препираться. Их голоса звучат то тише, то громче, поднимаясь над рокотом волн. Наконец они прижимаются друг к другу и засыпают. 40 Рут просыпается. Осматривается, пытаясь понять, где находится. Она лежит на земле, справа от нее буш, слева – какая-то стена. Светло. Значит, еще день. Она не замерзла, но лицо и рука измазаны в грязи. Правда, она чувствует себя отдохнувшей. Долго ли она спала? Где она? Кожу лица стянуло, глаза опухли от пролитых слез. Почему она плакала? Рут осознает, что в правой руке она что-то стискивает. Разжимает пальцы и смотрит на безжизненный телефон. И сразу все вспоминает. Рут с трудом принимает сидячее положение, переводит дух и прислоняется к рюкзаку, лежащему на земле за спиной. Нестерпимо хочется пить. Она облизывает пересохшие губы и сразу ощущает во рту мерзкий привкус. Ах, ну да, ее ведь, кажется, стошнило. Все еще сонная, неуклюжими пальцами она отстегивает от рюкзака флягу, трясет ее – воды на донышке. Отвинтив крышку, Рут выливает в рот последние капли, стараясь не касаться горлышка губами, чтобы во флягу не попали остатки рвоты. Ополаскивает рот и сплевывает на траву. Убирает флягу на место, водружает рюкзак на спину, поднимается на ноги и уходит со двора школы, продолжая свой путь к побережью. Должно быть, она проспала полдня: солнце уже низко. Дома теперь встречаются чаще – здания с не очень большими земельными участками. Это скорее сады, а не сельскохозяйственные угодья. Однако все окна плотно занавешены жалюзи, зашторены или закрыты ставнями. Куда подевались их обитатели? Все дома стоят чуть в стороне от дороги, ворота во дворы заперты на цепь или на засов, железные почтовые ящики у входов обозначают границы владений. Между домами купы деревьев – вечнозеленых или лиственных. Рут узнает березы. Но многие виды, которые растут только в этих местах, ей не знакомы. В ветвях весело щебечут птицы, под сенью крон шелестит трава. Поднялся ветер, воздух стал другой. Значит, где-то поблизости океан?