После обеда в кабинете Вулф сказал Брэдфорду, что хотел бы задать ему ряд вопросов, но начнет с того, что знает сам. И выложил ему всю историю про Маффеи, вырезку из газеты, вопрос о клюшке для гольфа, на который Анна Фиоре отказалась отвечать, про уловку с Андерсоном и письмо с сотней баксов, полученное Анной. Он изложил все полностью и без обиняков, а затем подытожил: – Вот так вот, доктор. Я не требовал от вас никаких обещаний, однако теперь прошу сохранить все сказанное мной в тайне. На то у меня есть причины личного свойства: я хочу заработать пятьдесят тысяч долларов. Брэдфорд размяк. Он все еще пытался разобраться в Вулфе, но больше не бросался обидными замечаниями, а благодаря вину и вовсе разглядел в Вулфе старого друга. – Поразительная история! – произнес он. – Поразительная. Естественно, я никому ничего не расскажу. Я признателен вам за доверие. Не могу сказать, что уловил весь смысл, однако мне понятно, что снять подозрение с семьи Барстоу вам помогли усилия, приложенные к изобличению убийцы Маффеи. И мне понятно, что вы освободили Сару и Ларри Барстоу от нестерпимого бремени страха, а меня – от груза ответственности, который оказался значительно тяжелее, чем я изначально предполагал. Я весьма вам признателен, поверьте мне. – Конечно, тут есть свои тонкости, – кивнул Вулф. – И вполне естественно, что часть из них ускользнула от вас. В действительности мы лишь доказали, что из вас четверых ни миссис Барстоу, ни ее сын или дочь, ни вы не убивали Карло Маффеи и что смертоносный драйвер не был в сумке с клюшками девятого апреля. Однако все еще сохраняется вероятность, что кто-либо из вас или же все вы, вступившие в сговор, убили Барстоу. Данная теория подразумевает соучастника для устранения Маффеи. Брэдфорд, внезапно несколько насторожившийся, пристально посмотрел на Вулфа, однако настороженность вскоре рассеялась, и он снова расслабился. – Чушь! Вы сами в это не верите. – Затем он вновь устремил на Вулфа пристальный взгляд. – Но почему? – К этому мы еще вернемся. Пока же позвольте спросить вас, заслужила ли, по-вашему, моя откровенность ответной откровенности от вас? – Да. – Тогда сообщите мне, например, когда и как миссис Барстоу ранее покушалась на жизнь своего супруга. На Брэдфорда было даже смешно смотреть. Сначала он перепугался, затем напрягся и замер, а потом до него дошло, что он себя выдает, и почтенный доктор попытался придать своему лицу выражение естественного изумления. Наконец он завопил: – Как вы смеете?! Это же нелепо! Вулф направил на него палец: – Полегче, доктор. И прошу вас, не подозревайте меня в подлом коварстве. Я лишь выискиваю факты, подтверждающие мои заключения. Пожалуй, лучше мне все-таки сначала объяснить вам, почему я отказался от мысли, что виновным можете быть вы или члены семьи Барстоу. Я не чувствую за вами подобной вины. И это все. Я могу, конечно, рационально обосновать свое ощущение, точнее, отсутствие такового. Рассмотрим необходимые условия. Жена, или сын, или дочь планируют убийство, обнаруживая незаурядную осторожность, проницательность и терпение. Заранее подготавливается замысловатое орудие убийства. Если убийца – жена или дочь, то должен быть соучастник, убивший Маффеи. Если сын – то же самое требование, поскольку сам он этого не делал. Арчи Гудвин побывал в доме. Он не смог бы, проведя часы в подобном семействе, не учуять гнили и не донести это впечатление до меня. Будь вы убийцей, вам тоже потребовался бы соучастник для устранения Маффеи. Я провел с вами целый вечер. Хотя вы и могли бы убить, но никогда не стали бы делать этого подобным образом и не доверились бы ни одному сообщнику. Это все рациональные доводы, но гораздо важнее их ощущение. – Тогда почему… – Нет, позвольте мне закончить. Вы, опытный и компетентный эксперт, констатировали сердечный приступ, хотя множество очевидных признаков заставляли предположить другое. Для чего уважаемому врачу идти на такую авантюру? Естественно, вы кого-то покрывали. И заявление мисс Барстоу показало кого. Став свидетелем смерти Барстоу, вы наверняка сразу же предположили, что его убила жена. И вы бы не пришли к столь потрясающему выводу, не имей на то достаточных оснований, гораздо более веских, чем то обстоятельство, что в периоды обострений душевного недуга миссис Барстоу желала смерти мужу. Если бы это вменялось в вину, сколько домохозяек в нашей стране закончили бы свою жизнь на виселице. Нет, у вас были более веские основания. Вы знали либо о ее подготовке к подобному преступлению, либо о предыдущем покушении на жизнь мужа. Поскольку полученные факты первое отвергают, я склоняюсь ко второму и просто спрашиваю вас: когда и как она предпринимала попытку убийства? Спрашиваю лишь для полноты картины, чтобы предать забвению данные аспекты дела. Брэдфорд размышлял. Его мягкости как не бывало, и, следя за объяснением Вулфа, он весь подался вперед в кресле. Наконец он поинтересовался: – Вы кого-нибудь посылали в университет? – Нет. – Там об этом знают. Значит, вы действительно догадались. В прошлом ноябре миссис Барстоу стреляла в своего мужа из револьвера. Она промахнулась. Потом у нее был нервный срыв. – В припадке, конечно же… – кивнул Вулф. – О, не оспаривайте это слово. Как бы вы его ни назвали, ведь это был припадок? Но я все же удивлен, доктор. Разве вспышка агрессии, вызванная расстройством психики, совместима с длительно вынашиваемым дьявольским умыслом? – Я не делал такого вывода! – рассердился Брэдфорд. – Боже мой, когда я склонился над телом своего лучшего и старейшего друга, явно павшего жертвой отравления, откуда мне было знать, чем его отравили, когда и как? Я помнил только слова, произнесенные Эллен… миссис Барстоу накануне вечером. Я, как и вы, руководствовался своими ощущениями. Вот только мои оказались ошибочными. Я тихо-мирно похоронил друга и не жалел об этом. Когда же произвели вскрытие и получили эти потрясающие результаты, я был слишком ошеломлен, даже чересчур, чтобы действовать разумно. А когда миссис Барстоу предложила назначить награду, я пытался, без всякого успеха, отговорить ее. Одним словом, я просто трусил. Я не заметил, как Вулф нажал кнопку, но стоило Брэдфорду закончить, как на пороге возник Фриц. – Портвейн доктору Брэдфорду. Бутылку «реммерса» мне. Арчи? – Нет, спасибо. – Боюсь, – вмешался Брэдфорд, – мне тоже ничего. Я должен идти. Уже почти одиннадцать, а мне ехать в пригород. – Но, доктор, – запротестовал Вулф, – вы еще не сказали мне того, что я хочу знать. Еще пятнадцать минут? Пока вы всего лишь подтвердили несколько незначительных подозрений. Разве вы не видите, сколько мне пришлось приложить усилий, чтобы добиться вашего доверия и уважения? По одной лишь этой причине я могу спросить вас, надеясь на чистосердечный ответ: кто убил вашего друга Барстоу? – (Брэдфорд опешил, ушам своим не веря.) – Я отнюдь не пьян, просто склонен к драматическим эффектам, – продолжил Вулф. – Полагаю, я прирожденный актер. Как бы то ни было, хороший вопрос, по моему мнению, должен быть хорошо обставлен. А мой вопрос хорош. Видите ли, доктор, вам придется отрясти прах от разума вашего[9], прежде чем вы сможете дать мне удовлетворительный ответ. Прах опрометчивого и недоброго предположения касательно вашего друга миссис Барстоу. А также вашей трусости. И понять, что, вопреки всем опасениям, которые вы вынашивали многие месяцы, миссис Барстоу не убивала своего мужа. Тогда кто же? Кто, обладающий столь дьявольским терпением и изуверским чувством юмора, вложил ему в руку смертоносную игрушку? Вы ведь были старейшим и ближайшим другом Барстоу? – Пит Барстоу и я дружили еще мальчишками, – кивнул Брэдфорд. – И испытывали обоюдное доверие? Пускай периодически вас и разделяли поверхностные интересы, вы все же выступали в жизни единым фронтом? – Вы хорошо это выразили. – Брэдфорд был тронут, это выдавал его голос. – Доверие, не нарушавшееся пятьдесят лет. – Хорошо. Тогда кто же убил его? Я и вправду, доктор, ожидаю от вас внятного ответа. Что такого он сказал или сделал, что ему пришлось умереть? Может, вы и не знаете всей истории, но наверняка должны были уловить ее главу, абзац или предложение. Прислушайтесь к шепоту прошлого, возможно весьма далекого. И отбросьте ложную щепетильность. Я не прошу вас предъявлять обвинения. Здесь опасность не в том, что пострадает невиновный, а в том, что виновный останется на свободе. Фриц принес портвейн и пиво, и доктор вновь откинулся на спинку кресла с бокалом в руке, задумчиво глядя на ярко-красное вино. Он поднял голову, кивнул Вулфу и снова погрузился в размышления. Вулф налил себе пива, подождал, пока не осядет пена, и большими глотками осушил стакан. Он вечно думал, что у него в нагрудном кармане пиджака лежит платок, которого там, по обыкновению, не было, поэтому я подошел к ящику, где хранил для него добрую дюжину платков, взял один и протянул Вулфу. – Я не прислушиваюсь к шепоту прошлого, – наконец произнес Брэдфорд. – Я удивлен тем, что не слышу ни одного из тех, кто вас интересует. Также я вижу еще одну причину, почему я с такой готовностью признал миссис Барстоу… ответственной. А точнее, безответственной, невменяемой. Просто я знал или ощущал бессознательно, что этого не мог сделать никто другой. Теперь яснее, чем когда-либо прежде, я отдаю себе отчет в том, какой же выдающейся личностью был Пит Барстоу. Мальчиком он вечно ввязывался в драки, а взрослым боролся за то, во что верил. Но я готов поклясться, что никто на свете – ни мужчина, ни женщина – не желал ему смерти. Никто. – Кроме его жены. – Да и она не желала в действительности. Она стреляла в него с десяти футов и промахнулась. – Что ж… – вздохнул Вулф и осушил следующий стакан пива. – Боюсь, мне и поблагодарить-то вас не за что. – Боюсь, не за что. Поверьте, мистер Вулф, я помог бы вам, если бы это было в моих силах. Весьма любопытно, что происходит со мной в данный момент. Даже представить себе не мог ничего подобного. Теперь, когда я знаю, что Эллен ни при чем, я уже не столь уверен, что не одобряю назначенного ею вознаграждения. Может, я даже увеличил бы его. Выходит, я тоже готов мстить? За Пита – пожалуй. Думаю, он за меня мстил бы. На мой взгляд, вечер решительно не удался. Последние десять минут я почти спал и многое пропустил. Мне начинало казаться, что Вулф, за неимением лучшего, развивает в себе чутье на феномены нового типа: убийства незнамо кем. Только так игла могла попасть в Барстоу, поскольку все сходились на том, что этого никто не желал. Вечер не удался, но кое-что меня все-таки утешило. Брэдфорд поднялся и подошел к креслу Вулфа пожелать ему доброй ночи. Я видел, что он пребывает в некоторой нерешительности. Наконец он произнес: – И еще кое-что, мистер Вулф. Я… я должен принести вам извинения. В своем кабинете сегодня днем я сделал замечание вашему человеку – замечание совершенно излишнее, что-то о раздувании кладбищенских скандалов… – Ничего не понимаю. Извинения? – Спокойное недоумение Вулфа было великолепно. – Какое отношение ко мне имеет ваше замечание? Конечно же, из затруднительного положения Брэдфорд мог выйти только через дверь. Проводив безупречного старого джентльмена до выхода и заперев за ним дверь на засов, по пути назад в кабинет я заглянул на кухню за стаканом молока. Фриц находился там, и я сообщил ему, что за один вечер он извел впустую уже достаточно доброго портвейна и теперь может закрывать лавочку. В кабинете Вулф сидел с закрытыми глазами, откинувшись на спинку кресла. Я уселся и принялся потягивать молоко. Когда оно закончилось, я совсем извелся от скуки и принялся вещать, просто для практики: – Дело обстоит следующим образом, леди и джентльмены. Необходимо выяснить, много ли, черт возьми, толку в том, что гений ценой в миллион долларов распознал феномен отравленной иглы в животе человека, если оказывается, что никто ее туда не помещал! Выразим это по-другому: если вещь оказывается там, куда ее никто не хотел помещать, что же тогда произошло? Или так: раз уж сумка с клюшками находилась в доме Барстоу за сутки до убийства, то почему бы не выяснить, а не приходили ли в голову одному из слуг мысли позабавнее, чем измыслила миссис Барстоу? Естественно, сведения, полученные от Сары, это совершенно исключают. Да и потом, подобный поворот событий меня абсолютно не радует. Боже, как же я ненавижу разбираться с шайкой слуг! Но похоже, придется мне утречком заскочить к Барстоу и заняться прислугой. В противном случае, насколько я могу судить, мы будем вынуждены распрощаться с надеждой на пятьдесят штук. Дельце подвернулось то еще. Мы пришли к тому, с чего начали. Я бы не особенно возражал против помощи. Если бы только не приходилось самому думать и планировать – в дополнение к беготне изо дня в день с нулевым результатом… – Продолжай, Арчи. – Однако глаза Вулф даже и не подумал открыть. – Не могу, совсем уж тошно. Знаете что? Нас сделали. Этот герой отравленной иглы обставил нас. О да, еще несколько дней мы повозимся со слугами, попытаемся выведать, кто разместил объявление в газете о слесаре и все такое прочее, но нас сделали, и это так же верно, как и то, что вы наполнены пивом. Он открыл глаза: – Я собираюсь снизить норму до пяти кварт в день. Двенадцать бутылок. В бутылке меньше пинты. А теперь я отправляюсь в постель. – Он приступил к привычной процедуре подъема из кресла. – Кстати, Арчи, не мог бы ты выехать завтра с утра пораньше? Тогда ты добрался бы до «Грин медоу» еще до того, как мальчики-носильщики разойдутся со своими малышами. Это единственное подцепленное тобой жаргонное словечко, которое представляется мне весьма уместным. Быть может, тебе также удалось бы доставить сюда тех двух пареньков, что пока ходят в школу. Было бы весьма удобно, если бы все четверо оказались здесь в одиннадцать. Предупреди Фрица, что к ланчу будут гости. Что едят мальчики в этом возрасте? – Они едят все. – Пусть Фриц приготовит. Убедившись, что он пока помещается в кабину лифта, я поднялся наверх, поставил будильник на шесть и завалился спать. Утром, вновь мчась по шоссе на север, я отнюдь не пел от счастья. Я всегда радовался любому делу, однако совершенно не был склонен заходиться от восторга, когда подозревал, что вся моя деятельность того и гляди обернется увольнением никчемного работника. Убеждать меня, что Ниро Вулф – чудо, не требовалось. Вот только я знал, собирать у себя мальчишек все равно что палить наугад, и никаких надежд на них не возлагал. Собственно говоря, во мне крепло убеждение, что нас все-таки сделали. Если ничего лучшего в голову Вулфа не приходит… Это оказался дорожный патруль. В столь раннее утро ведущая на север полоса Бронкс-Ривер-парквея была пустой, и я, сам того не заметив, набрал больше пятидесяти миль в час. И этот лихой казак на мотоцикле замахал мне. Я свернул на обочину и остановился. Он потребовал мои права, я вручил их ему, и он вытащил книжку с квитанциями на штраф. Я предпринял попытку: – Не отрицаю, что ехал слишком быстро. Но видите ли, какое дело… Хотя, возможно, вам это и неинтересно. Меня направили в контору Андерсона в Уайт-Плейнсе, к окружному прокурору, с информацией по делу Барстоу. Он очень ждет ее. Фараон только приготовил карандаш: – Есть значок? Я вручил ему одну из своих визиток: – Я частный детектив. Это мой шеф, Ниро Вулф, как раз и заварил всю кашу. Он вернул мне визитку и права: – Ладно, только не начинайте прыгать через ограды. После этого происшествия я почувствовал себя лучше. Может, удача все-таки улыбнется нам. В клубе я заполучил двоих мальчиков без каких-либо затруднений, но вот двоих других разыскивал больше часа. Они учились в разных школах. Одного не пришлось уговаривать смотаться на прогулку в Нью-Йорк, а вот второй, должно быть, метил в учительские любимчики или же претендовал на стипендию Родса. Поначалу я попробовал его высмеять, а когда это не сработало, стал разглагольствовать о правосудии и обязанностях законопослушного гражданина. Это его убедило, равно как и даму, заведовавшую школой. Поскольку меня пугала перспектива общения с ним, я посадил его вместе с другим мальчишкой на заднее откидное сиденье, а остальных двоих устроил рядом с собой. Затем я выбрался на шоссе и взял курс на юг, стараясь не превышать сорока миль в час, поскольку не ожидал от Андерсона ничего хорошего. Мы прибыли без четверти одиннадцать. Я отвел мальчишек на кухню и накормил сэндвичами, поскольку ланч у нас подавался в час. Еще я хотел отвести их наверх и показать орхидеи, полагая, что лишние впечатления им не повредят, но времени уже не оставалось. Я записал их имена и адреса. Тут выяснилось, что у одного из них – бледного и худого мальчишки, носившего сумку Мануэля Кимболла, – физиономия чем-то испачкана, и я потащил его в ванную отмываться. К тому времени, когда появился Вулф, я уже чувствовал себя вожатым бойскаутов. Я рассадил их на стульях в ряд перед ним. Он зашел с веткой цимбидиума в руке, поставил ее в вазу на своем столе, затем уселся в кресло и пробежал почту. Доброго утра он пожелал мальчикам, как только переступил порог, а теперь, удобно устроившись, внимательно осмотрел их одного за другим. Они смущались и ерзали. – Прости, Арчи. Ты неудачно обставил сцену. – Он обратился к мальчику, сидевшему с краю, рыжему и голубоглазому: – Ваше имя, сэр? – Уильям Э. Райли. – Благодарю. Если вы передвинете ваш стул вон туда, ближе к стене… Намного лучше… А вас как зовут? – Выяснив их имена и рассадив на свое усмотрение, он приступил к делу. – Кто из вас выражал сомнение, что Питер Оливер Барстоу был убит иглой, выскочившей из рукоятки клюшки?.. Давайте же, я всего лишь пытаюсь познакомиться. Который? – Это был я, – сказал толстяк Майк. – Ага. Майкл Аллен. Майкл, вы молоды. Вы уже научились принимать на веру расхожие истины, но вам еще предстоит научиться не отрицать невероятного… Итак, мальчики, я расскажу вам одну историю. Пожалуйста, слушайте внимательно. Я хочу, чтобы вы ее поняли. История эта подлинная. Как-то в актовом зале проходило собрание сотни психологов. А психологов, чтобы вы знали, учат наблюдать. Без их ведома устроили так, что в зал вбежал и промчался по проходу человек, а за ним гнался второй, размахивая пистолетом. В другую дверь ввалился третий человек. Второй выстрелил в первого. Третий сбил второго с ног и отнял у него пистолет. А потом все они выбежали в разные двери. Когда все закончилось, поднялся один из психологов, успокоил публику и объявил, что произошедшее было заранее спланировано. И попросил своих коллег немедленно написать полный и подробный отчет об инциденте. Когда же отчеты изучили и сравнили, то ни один не оказался совершенно точным. Не было и двух совпадающих между собой. В одном отчете даже говорилось, что третий человек стрелял в первого. – Вулф замолчал и посмотрел на ребят. – Это все. Я не очень хороший рассказчик, но вы, надеюсь, уловили суть. Вы понимаете, что я имею в виду? – (Они закивали.) – Понимаете. Тогда я не буду оскорблять ваш интеллект объяснениями. Давайте же перейдем к нашей собственной истории. Мы будем сидеть здесь и обсуждать смерть Питера Оливера Барстоу, в особенности события на площадке «ти», которые и привели к ней. В час дня мы поедим, потом вернемся сюда и продолжим. Мы будем обсуждать весь день, много часов. Вы устанете, но голодными не останетесь. Если захочется спать, можете вздремнуть. Я изложил вам всю программу, чтобы вы знали, сколь скрупулезное и трудное дело нам предстоит. Мистер Гудвин выслушал две стереотипные истории. Полагаю, другие две практически идентичны им. Стереотип – это нечто устоявшееся, нечто не подлежащее пересмотру. Я вовсе не ожидаю от вас, мальчики, что вы измените свои истории о произошедшем на площадке «ти». Я прошу вас лишь о том, чтобы вы позабыли все ваши споры и обсуждения, все пересказы семьям и друзьям, все картины, отпечатанные в мозгу словами, и вернулись к самой сцене. Это жизненно важно. Я бы покинул свой дом и вместе с вами отправился бы к месту происшествия, если бы не опасался, что из-за различных помех все наши усилия могут пойти прахом. Мы должны с помощью воображения перенести сцену действия сюда. Вот мы и на месте, ребята, на площадке «ти»… Итак, мы на месте. Воскресный день. Ларри Барстоу договорился с двумя из вас, другие – с Кимболлами, несут их сумки. Вы в знакомой обстановке, такой же привычной, как и домашняя. Вы заняты своим обычным делом, которое выполняете почти механически. На плечи вам давят ремни сумок. Вам, Майкл Аллен, не надо говорить, что делать, когда вы видите мистера Барстоу, вашего малыша с прошлого сезона, который возле первой метки упражняется с мэши. Вы подходите к нему, берете его сумку, вручаете ему клюшку, быть может?