– Не думаю. Даже не знаю, это никогда не упоминалось. Надеюсь, нет. Не то чтобы я испытывал раскаяние. Если бы мне пришлось снова оказаться перед выбором, я поступил бы так же. Я не притворяюсь – даже перед ним, – что Мануэль именно тот сын, которого я хотел бы иметь, если бы мог выбирать. В конце концов, он аргентинец, а я из Иллинойса. Но его фамилия Кимболл, и у него есть голова на плечах. У него появится американская девушка, я надеюсь, и все уладится. – Бесспорно. – Вулф не прикасался к своему пиву столь долго, что вся пена в нем осела и по виду оно стало смахивать на чай. Он взялся за стакан и выпил. – Да, мистер Кимболл, вы действительно правы: ущерб был причинен вам. Но вы, скажем так, с этим разобрались. Если мальчику и был нанесен вред, вы великодушно возместили его. Ваше признание вряд ли сравнимо с моим по бесславности. Я волей-неволей признаю вину. Как сказал бы мистер Гудвин, отбоя мне не дождаться. Но если мальчик ощущает причиненный ему вред? – Нет. – Но если все-таки да? Тут я увидел, что Кимболл опустил глаза. Порой взгляд Вулфа выдержать не так-то просто, но Кимболл-торговец должен был устоять перед любым взглядом. Но нет, не устоял. Он даже не пытался поднять глаза. Внезапно он встал и заявил: – Не ощущает. Я не злоупотреблял вашим признанием, мистер Вулф. – Да, пожалуйста, сэр. – Вулф не шелохнулся. – Пожалуйста, употребляйте как хотите. Почему же не проявить честность? Для невиновного я совершенно не опасен. – Он посмотрел на свои часы. – Через пять минут подадут ланч. Поешьте со мной. Я не притворяюсь вашим другом, но, можете не сомневаться, не замышляю зла против вас или того, что вы считаете своим. Тридцать лет назад, мистер Кимболл, вы столкнулись с мучительным разочарованием и действовали решительно. Вы утратили свою уверенность? Давайте посмотрим, что можно сделать. Останьтесь на ланч. Но Кимболл не остался. Собственно говоря, мне показалось, что он впервые за все это время выглядел испуганным. Его единственным желанием было убраться отсюда. Это ставило меня в тупик. Вулф попытался уговорить его остаться, но Кимболл был тверд. Внешне он справился с испугом и стал сама вежливость. Силы небесные, он и понятия не имел, что уже так поздно! Ему очень жаль, что Вулф не смог предложить ничего, что помешает полиции доставить ему неприятности. Он надеется, что Вулф понимает: их разговор был сугубо конфиденциальным. Я проводил Кимболла до двери и предложил подбросить его до конторы, но он сказал, что возьмет на углу такси. С крыльца я наблюдал, как он удаляется. Он оказался прав: действительно, по его походке можно было заметить, что он много времени провел в седле. Его колени выгнулись наружу. Когда я вернулся в кабинет, Вулфа там не было, поэтому я направился в столовую. Он стоял перед креслом, собираясь в него садиться, а Фриц готовился подтолкнуть кресло сзади. Когда он устроился, сел и я. Вулф никогда не обсуждал дела за едой, но я подумал, что сегодня мог бы сделать исключение. Ничего подобного. Впрочем, одну традицию он все-таки нарушил. Обычно он любил разглагольствовать за едой, неспешно болтать о любой чепухе, какая только приходила ему в голову, и скорее, как я подозревал, с самим собой, чем со мной, хотя, уверен, публикой я всегда был благодарной. В тот же день он не произнес ни слова. Я видел, как, поглощая еду, он периодически вытягивает и втягивает губы. Он даже позабыл похвалить Фрица за блюда, так что, когда тот убирал со стола перед кофе, я подмигнул ему, а Фриц кивнул в ответ с серьезной улыбкой, словно говоря, что все понимает и вовсе не в обиде. После обеда Вулф уселся в кресло в кабинете, все так же молча. Я привел в порядок бумаги на своем столе, вытащил из папки с промокашками использованные листы и скрепил их. Потом сел и стал ждать, когда к Вулфу вернется настроение. Через некоторое время он испустил вздох, которого кузнечным мехам хватило бы на целый день работы, оттолкнулся от стола вместе с креслом, чтобы открыть ящик, и принялся сгребать в него кучки бутылочных пробок. Я наблюдал за ним. Когда все пробки оказались внутри, а ящик закрыт, он произнес: – Мистер Кимболл – несчастный человек, Арчи. – Мошенник он, – парировал я. – Возможно. Но тем не менее несчастный. Он осажден со всех сторон. Его сын хочет его убить и от желания переходит к действиям. Но если Кимболл признáет это даже перед самим собой, его песенка спета, и он понимает это. Его сын, а через него будущие Кимболлы – всё, ради чего ему стоит жить. Поэтому он не может этого признать и не признаёт. Но если он будет упорствовать и ничего не предпримет, то и тогда он конченый человек, так как вскоре умрет, причем весьма неприятным образом. Дилемма, неразрешимая для него, что неудивительно, ведь ее осложняют и другие обстоятельства. Ему нужна помощь, но просить о ней он не осмеливается. Не осмеливается же по той причине, что, как и все смертные дураки, надеется на чудо. А вдруг – он отвергает это, но ни один человек, как бы жалок он ни был, не минует этого «а вдруг», – а вдруг сын действительно пытался убить его и случайно убил вместо него Барстоу? Не увидит ли сын в этой случайности знак свыше? Не удастся ли склонить его – отец может даже все с ним обсудить, как мужчина с мужчиной, – не удастся ли склонить сына к разумной сделке с судьбой, чтобы он сохранил жизнь отцу взамен той, что отнял неумышленно? Так Кимболл мог бы выжить, чтобы увидеть внука у себя на коленях. Но пока эта сделка, самая блистательная за всю его карьеру, не заключена, над ним будет висеть огромная и постоянная угроза. Подобного вполне хватило бы, чтобы запугать человека помоложе и почестнее. Однако он не осмеливается просить о помощи, поскольку, поступив так, подверг бы своего сына такой же огромной опасности, с какой столкнулся сам. Поразительная дилемма. Едва ли когда я встречал человека, оказавшегося между столькими огнями, сплошь испепеляющими. Это настолько поразило Кимболла, что он поступил так, как, полагаю, поступал весьма редко. Он повел себя как осел. Подставил своего сына под удар, не позаботившись о защите для самого себя. Факты, внушающие страх, он разболтал, а сам страх отверг. Вулф замолчал, откинулся на спинку кресла, опустил подбородок и сплел пальцы на животе. – Понятно, – отозвался я. – Понятно с Кимболлом. Теперь Мануэль. Я же говорил вам, что он нервирует меня. Но если оставить это в стороне, почему бы мне не сесть за пишущую машинку и не составить список имеющихся у нас великолепных доказательств, что это он убил Барстоу? – Черт побери! – вздохнул Вулф. – Знаю, картину необходимо покрыть лаком. Но банка пуста, Арчи. По сути, и банки-то самой нет. Ничего нет. – Могу я внести предложение? В Армонке есть летное поле, которое всего в нескольких милях от Плезантвиля. Могу я поехать туда и поспрашивать? – Можешь. Но я сомневаюсь, что он воспользовался общественным аэродромом. Он предпочел бы частный. Так что сначала попробуй следующее. Запиши. – Много? – Совсем немного. Я взял папку и карандаш. Вулф продиктовал: Прошу связаться со мной видевших, как я посадил свой самолет на пастбище в понедельник вечером, пятого июня. Поделюсь выигрышем в пари. – Хорошо, – заметил я. – Превосходно. Но это могло быть и поле для гольфа. – Слишком много народу, – покачал головой Вулф. – Да и гольфисты здорово возмутились бы. Оставь пастбище. Его название придется уточнить… Нет, не по телефону. По пути остановись у редакции «Таймс», подай объявление и позаботься, чтобы ответы могли получить только мы. И еще… Обратись в другие газеты, утренние и вечерние, приняв такие же меры предосторожности. Мануэль Кимболл достаточно находчив, чтобы смешать нам карты. Если он увидит объявление, то может попробовать получить ответы на него. – Понятно, я поехал. – Один момент. Уайт-Плейнс ближе Армонка? – Да. – Тогда по пути загляни к Андерсону. Расскажи ему все, но помалкивай про Карло Маффеи и Аргентину. Сделай ему подарок, этакий широкий жест. Еще скажи, что Э. Д. Кимболлу угрожает опасность и ему необходима защита. Кимболл, естественно, откажется от нее, и данная мера окажется напрасной. Тем не менее если уж вмешиваешься в деятельность склонных к насилию лиц, чем мы с тобой и занимаемся, то это налагает на тебя и определенные обязательства, которыми не стоит пренебрегать. Я знал, что сделать это придется, но все же сказал: – Я бы скорее дал на чай контролеру в метро, чем поделился бы с Андерсоном хоть толикой информации. – Теперь уже поделись, – ответил Вулф, – может, мы сможем выставить ему счет. Глава 14 Со всеми этими остановками из-за подачи объявлений и транспортным потоком летнего пятничного дня я добрался до конторы окружного прокурора в Уайт-Плейнсе лишь около четырех часов. Я даже не потрудился заранее позвонить и выяснить, будет ли Андерсон или Дервин на месте, потому что мне все равно надо было проезжать через Уайт-Плейнс по пути в Армонк. Они были там оба. Девушка за конторкой улыбнулась, когда я подошел к ней, и это пришлось мне по душе. Когда они перестают вас вспоминать, это означает, что вы утратили свой блеск. Вместо того чтобы поинтересоваться моим именем или кого я хочу повидать, она кивнула и нажала на рычаг коммутатора. Я спросил: – Возвращение блудного сына? – Скорее, заклание жирного тельца, – парировала она. Девушка пару секунд переговорила по телефону, тут же одна из дверей распахнулась, и появился Дервин. Он подошел ко мне: – Чего вы хотите? – Какой горячий прием! – ухмыльнулся я. – Может, срочно вызовете Бена Кука? – И пока он не забился в припадке, я продолжил: – Хочу кое-что сообщить мистеру Андерсону. Или вам обоим. Я так и не выяснил – и не знаю этого по сей день, – чем, по мнению этой уайт-плейнсовской компашки, они занимались все эти шесть дней после вскрытия. Намек-другой имелся, конечно же. В ту пятницу Андерсон сообщил мне, что Корбетт провел два дня в Холландском университете. Может, до них дошел слушок, что Барстоу оставил кого-нибудь из студентов в классе на час после лекций или же какая другая сенсация. Я знаю, что они и на милю не подошли к чему-нибудь хотя бы теплому. В это трудно поверить, но до моего рассказа Андерсон даже не знал, что Барстоу явился на игру с новыми клюшками, которые ему подарила жена на день рождения. Сам же я в тот день разжился лишь одной новостью: нью-йоркский эксперт-химик со всей определенностью заявил, что в крови Барстоу выявлен змеиный яд. Именно из-за этого отчета Андерсон и Дервин даже не вспоминали о клюшках, доверчиво сосредоточившись на щитомордниках. И хотя признавать это чертовски досадно, заключение эксперта доставило и мне несколько неприятных часов. Пускай оно совершенно не давало объяснений присутствию иглы в животе жертвы, но я сталкивался и с более странными находками, которые объяснялись чистым совпадением. Щитомордники в Уэстчестере не редкость. Что, если в то воскресенье один из этих гадов попался Барстоу на поле для гольфа в клубе «Грин медоу» и укусил его? В ногу или куда-нибудь еще. Тут было над чем поломать голову. Отчет о змеином яде в газеты не попал. Я сам узнал о нем только после того, как все выложил Андерсону и Дервину, так что моего слога эта весть не испортила. Но даже если бы щитомордники толстым слоем устилали фервей «Грин медоу», Андерсон и Дервин никак не могли обойти тот факт, что Ниро Вулф точно предсказал результаты вскрытия. Дервин повел меня в кабинет Андерсона. Окружной прокурор общался там с каким-то человеком, судя по виду, не детективом, а скорее адвокатом. Я уселся и нахлобучил шляпу себе на колено. Андерсон набросился на меня: – Что у вас там? И до чего же он мне не нравился! Я не мог даже позабавиться на его счет, если уж на то пошло. Что бы такого неприятного ни заключали его физиономия или манеры, оно коренилось в нем столь глубоко и было так примитивно, что для подлинного удовлетворения требовалось заехать ему в нос с размаху. Дервин был не такой. Не скажу, чтобы питал к нему слабость, но посмеяться над ним можно было вволю. – Информация от Ниро Вулфа. Возможно, вам стоит позвать стенографистку. Он не мог сначала не отпустить замечаний, однако я проявил терпение и воздержался от ответов. Какой смысл придумывать уйму колкостей, если я не мог отпустить ту, что хотел? Так что довольно скоро он понял, что ничего не добьется, и позвал стенографистку. Тогда я выпалил свою информацию. Я рассказал о подарке на день рождения, о местонахождении сумки для гольфа Барстоу и кто ее туда забросил, о драйвере, одолженном у Кимболла на площадке «ти». Я посоветовал им выяснить все о сумке Кимболла – где он ее хранит, кто имеет к ней доступ, – хотя и знал, что любое действие в данном направлении ничего не даст. Наверняка у Мануэля было множество возможностей добиться своего. Затем я передал им сообщение Вулфа о необходимости защиты Кимболла. Я постарался сделать его выразительным. Сказал, что, по мнению Вулфа, бремя ответственности за жизнь гражданина, которому угрожает опасность, всецело лежит на властях и он, Вулф, не намерен держать ответ перед своей совестью или перед законом за то, что в любой момент может случиться с Э. Д. Кимболлом. Потом Андерсон стал задавать вопросы. На одни я отвечал, на другие – нет. Какое-то время он упорствовал, пока наконец я не усмехнулся ему в лицо. – Мистер Андерсон, – заявил я, – вы пытаетесь завлечь меня в ловушку. Он проявил покладистость: – Но безуспешно, Гудвин. Буду с вами откровенен. Когда вскрытие подтвердило предсказание Вулфа, я думал, ему известно, кто это сделал. Когда же была объявлена награда и он не востребовал ее, я понял, что он этого не знает. Теперь мы располагаем теми же фактами, что и вы, и даже больше, кроме одной детали: как изначально Вулфу удалось это предсказать? Мне хотелось бы знать, хотя не думаю, что это так уж важно, поскольку Вулф ничего с этого не получит. Но все равно вы могли бы просветить меня на сей счет. Я расскажу вам все. Например, поделюсь, что этим утром в крови Барстоу был выявлен змеиный яд. – Спасибо. Не придется утруждать себя чтением вечерних газет. – В газетах этого не будет. Я могу вам сообщить и еще кое-что. Он так и сделал. Упомянул поездку Корбетта в университет и массу прочего хлама и закончил лекцией о щитомордниках. Желая поскорее отправиться в Армонк и остаться в одиночестве, чтобы осмыслить, не пустышка ли новость о змеином яде, я поблагодарил его, встал и нацепил шляпу. Он рассердился. Но меня это больше не волновало, я напомнил ему о защите Э. Д. Кимболла и вышел. Я решил сначала заглянуть к Барстоу, раз уж оказался в нескольких милях от их поместья и понятия не имел, сколько времени займет поездка в Армонк. Я позвонил из телефонной будки на Мэйн-стрит и застал Сару Барстоу дома. Через двадцать минут я уже сворачивал на их подъездную дорожку. У ворот стоял тот же охранник. Когда я остановился, он лишь посмотрел на меня и кивком пропустил. На передней террасе какие-то люди пили чай. Я подошел к боковому входу, и Смолл провел меня в солярий. На этот раз все жалюзи были подняты, поскольку солнце ушло на другую сторону дома. Смолл сообщил, что мисс Барстоу вскоре появится, и спросил, не желаю ли я чая. Я заметил: – Ты до этого не сам додумался. Он, естественно, и бровью не повел: – Мисс Барстоу велела предложить вам чая, сэр. – Конечно. Кто же еще. Неплохо бы стакан молока. Через минуту он вернулся с молоком, а когда я выпил половину стакана, вошла Сара Барстоу. Я предупредил ее по телефону, что визит будет дружеским, беспокоиться не о чем. Я поднялся ей навстречу, посмотрел на нее, такую естественную, молодую и дружелюбную, и подумал: если она откроет когда-нибудь клинику для разбитых сердец, то я буду первым в очереди, при условии, конечно, что не окажусь слишком занятым. Я сказал ей вместо приветствия: – С тех пор как мы виделись в последний раз, вы определенно вздремнули. – Я проспала целую вечность, – улыбнулась она. – Присаживайтесь. Я сел и взялся за стакан: – Благодарю за молоко, мисс Барстоу. Оно великолепно. Сожалею, что оторвал вас от друзей, но много времени я не отниму. Я только что из конторы Андерсона, мило поболтал там. Я рассказал им о подарке на день рождения и о вашей вечерней поездке до парома в Тэрритауне… Да подождите минуту! Вы излишне импульсивны. Это совершенно ничего не значит. Просто стратегия, понимаете? С которой полководцы проигрывают битвы. С этим барахлом покончено. В сумке вашего отца никогда не было поддельного драйвера – ни когда ваша мать подарила ему клюшки, ни в какое-либо другое время. Никто никогда не пытался убить его. Он погиб по чистой случайности.