– Давай убедимся вместе. Итак? Но Анжелка упрямо замотала головой. – Власику ты что-то говорила? – Нет, ни за что! – Анжелка вытаращила глаза. – И вы молчите! Не выдавайте меня! – Почему? Он твой муж и ведет расследование! – Он ругается. Что я лезу. Говорит, я все выдумываю, потому что всех ненавижу. Я подумала, что Власик прав. Анжелка придает себе значительности, рассказывая гадости о других. Иногда она собирает сплетни, а иногда – их выдумывает. И отличить одно от другого, похоже, не может уже сама. – Он вообще так изменился. Ест что хочет. Даже пьет! Меня не слушает. Веганов обозвал жвачными животными. Представляешь?! Кричит. – Время у него сложное. Ты боишься ему сказать про кого? – сделала еще один заход Машка. – Де-воч-ки! Я должна убедиться! Поехали вместе к Иго… Тут Анжелка осеклась, из глаз у нее брызнули маленькие, как игрушечные, слезы, и она тихо поправилась: – …на виллу. Я только оденусь. Анжелка была совершенно одета: в прекрасном дорогом летнем костюмчике. Но мало ли! Когда прошло пятнадцать минут, а она так и не появилась, я забеспокоилась. Машка открыла дверь, в которую нырнула хозяйка, и крикнула в длинный темноватый коридор: – Анжела! Нет ответа. Переглянувшись, мы двинулись вперед, уткнулись в какую-то дверь. Машка схватилась за ручку, резко рванула ее на себя… Заиграла колокольчиковая музыка, как в старых шкатулках. И мы оказались в мире девочкиных грез. Нет, это не была гардеробная! Это был парад-алле аксессуаров. В нарядных шкафах с зеркальным подсвеченным нутром справа пыжились разноцветные сумки, а напротив них – туфли и сапоги в тон: фиолетовые, зеленые, розовые, белые. Анжела стояла в задумчивости у стеллажа с зеленой сумкой и на звук шкатулки, вздрогнув, обернулась. – Не могу выбрать, – сказала она. – А вообще, правда, удобно? Раньше я покупала все подряд, и ничего ни с чем не сочеталось. Сейчас видно: мне нужна обувь к малиновой сумке – видите, ячейка напротив пустая. К терракотовой. Ну и еще к нескольким! – махнула она рукой: напротив розовой и ядовито-желтой сумок тоже зияли пробелы. – Думаю, стоит ли сегодня надевать зеленые туфли, – задумчиво протянула она, будто от этого решения зависела ее жизнь. – Мы думали, тебя убили! – разозлилась Машка. Анжелка вздрогнула. Торопливо сказала: – Ой, простите! Пойдемте скорее! И схватила все же зеленую сумочку с туфлями. У ворот нас ждал красный «Феррари». Усаживаясь, я еще успела подумать: интересно, как эта истеричная особа водит машину. Но дальше молча вцепилась в ручку двери, чувствуя себя космонавтом на взлете. Анжелка оказалась чокнутым гонщиком с прекрасной реакцией: хоть сейчас на Формулу-1. Но я никогда не мечтала участвовать в гонках, да еще по местному серпантину. При этом Анжелка приговаривала, как таксист в фильме «Брат»: «Где права купил, урод!», «Безмозглый придурок!», «Не можешь ездить – сиди дома!» На дороге она была королева. А когда мы вышли из машины, Анжелка снова сдулась. Заныла: – Ой, только не звоните Власику, что мы приехали! Он меня выгонит! Охрана пропустила нас без звука как проживающих. По дорожке меж апельсиновых деревьев мы уже подходили к вилле. И вдруг, пораженные, остановились. Из репетиционной комнаты с открытыми настежь окнами неслось чудесное пение. Это была ария «Чио-чио-сан». Та самая, которую сирена должна была исполнить на юбилее. И если бы я сама не видела Тамару мертвой, я поклялась бы, что это поет она. Невеселая вдова Хотя нет. Чуть отмерев, я услышала разницу. Голос, который доносился с веранды, передавал все то, чего не хватало Тамаре – горячий ток любви и напрасной нежности, надежду, сквозь которую уже пробивается печаль горького предчувствия… Это был удивительный, необыкновенный, очень чувственный голос. – Запела! Веселая вдова! – хмыкнула Анжелка. – Это… поет Марина? – изумилась я. – Кто же еще? Она же была тут первой сиреной. Потом Игорь на ней женился. И она петь перестала. – Почему? – быстро спросила Машка. Анжелка пожала плечами. – Чего ей петь, если он ее содержит? Все они… Толстые хищницы! От этой новой вводной я оторопела. Марина? Первая сирена? Она говорила о том проклятье в третьем лице. Не хотела светиться? …Прекрасная в своей безграничной печали ария летела над пропастью, уносилась в море, и мне показалось – замирала где-то вдали над островом сирен. Когда мы заглянули в репетиционную, то увидели: Марина вдребезги пьяна. Но даже едва держась на круглой табуреточке, она точно попадала по клавишам. Заметив нас, она провела по ним рукой, так что пианино издало длинный вздох. Встала, покачиваясь. И сказала, глядя в упор: – Что, слетелись? Вороны! Нет тут его! Все! Не-ту! И, покачиваясь, пошла в сторону спальни. – Постойте, я хотела спросить… – крикнула ей в спину Машка. Марина даже не повернула головы. Просто захлопнула за собой дверь. * * * …Только сказав это «нет его», она поняла, как трагически ошибалась. Думала, если Игорь умрет – ей будет легче. Сможет нормально дышать. Дышать она могла. Вот только делать это теперь было совершенно незачем. Воздух, при нем тугой и искрящийся, стал разреженным и безжизненно холодным. Он не насыщал кислородом, а просто вытягивал вместе с выдохом остатки тепла. Она, даже не сознавая этого, находилась с Игорем в постоянном контакте. Сначала – любовном, потом – враждебном. Даже ее мысли состояли из бесконечных с ним диалогов: споров, разборок, воспоминаний, обвинений. Он все время был тут, как спарринг-партнер. Сейчас она опиралась на пустоту. И вокруг – в мыслях, во всем мире – была пустота. Ничто, никогда не могло ее заполнить. Нет больше в природе такого вещества – веселой никому не принадлежащей энергии жизни, которую, оказывается, как электростанция, вырабатывал этот человек. * * * – Он никогда ее не любил, – сказала Анжелка, когда Марина ушла к себе, хлопнув дверью. И сделала многозначительную паузу. Но узнать, что Анжелка имела в виду, мы не успели. На террасу ворвался Власик. – Вы… Здесь… Зачем? – задыхаясь, как после бега, пропыхтел он. – Анжела! Я запретил! – Мы вот как раз с Анжелой хотели что-то у вас спросить, – начала Машка, но Анжелка состроила такую страшную физиономию, что Машка резко сдала назад: – По Эле новости есть? – Ищем.