Так он думал, когда они урывками, тайно встречались то там, то тут. Он видел, что она замышляет злое. Но в глубине души – он чувствовал – оставалась обиженным затравленным ребенком. Таким же одиноким, как он сам. Никто ее не понимал. Кроме него. Поэтому и предложил: я могу тебе помочь. Получилось, обманул. …Вдруг, когда столько всего было пережито, она сказала: – После юбилея Игоря мы расстаемся. Навсегда. Больше я к тебе не приду. – Почему? – хотел он спросить. И не спросил. Сейчас он сидел в своей комнате. Думал неторопливо: что с ним теперь будет. Понимал, что ждать ее нечего. Не может она теперь к нему прийти. И все равно ждал. Женщины ведь иногда бывают переменчивы, как ветер. Он еще может пригодиться. Открытие Анжелкина машина с визгом остановилась у двери нашего отеля. – Может, оставите вещи и по кофейку? – проныла Анжелка. Но тут у Машки зазвонил телефон. – Да, але! – проворковала она. – Это Гоша. Я насчет записи, – начал он. Машка прикрыла телефон рукой: – Извини, подруга. Дела. Попозже созвонимся! – помахала Анжелке и, заскочив в холл, жадно спросила: – Ну, говори! – Немного Ванька восстановил. Как раз есть сцена танца. Я же говорил Влас Палычу! Это не мы дали Тамаре вино. Там видно: кто-то из гостей протянул ей свою кружку! – Туфли! – почти закричала Машка. – Какие на ней были туфли? – Чего? Какие туфли? – Посмотрите на ноги той, кто дает вино. Туфли какого цвета? – Там запись темная. Почти и не видно. Сейчас. Стой, Вань, останови тут. Немного назад крутани. Ну, туфли такие… Непонятные. – Голубые? – Может, голубые. Зеленовато. Говорю же – там темно. Я не понял – вам интересен танец или туфли? – Гоша, конечно, танец. Мы сейчас подъедем. Только вещи домой завезем. – Давайте часа через два. Ваньке тут надо кое-что доделать. А я на рынок сгоняю. Там вино местное такое… – Хорошо. Адрес диктуйте! Честно говоря, я не хотела уже никуда ехать. Марину арестовали. Туфли голубые. Чего еще? – Посмотрим сами! – настаивала Машка, заваливаясь на диванчик в нашем номере и включая айпэд. – Сейчас только передохнем! Минут двадцать она молча тыкала пальцем в клавиатуру, а я щелкала каналами телевизора. Как вдруг Машка заорала: – Вот она! – Кто? – Я ее нашла! – Да кого?! – Элю! Я так и знала! Тут уж и я подскочила. – Где ты ее нашла? – Смотри! Машка ткнула мне под нос экран айпэда, и я сначала ничего не поняла. Какая-то фотка плохого качества. Сцена. На сцене пианистка сидит. И молодая симпатичная солистка улыбается. Подпись: Студентка 2 курса Санкт-Петербургской консерватории им. Н.А. Римского-Корсакова, дипломант Международного конкурса оперных певцов «Санкт-Петербург», победитель международного конкурса молодых оперных певцов Елены Образцовой и лауреат международного конкурса Гран-При Марии Каллас Элеонора Чижова. – И что? – спросила я Машку. – Блин, глаза разуй! Я еще раз всмотрелась в сияющую красавицу-певицу с соболиными бровями и гривой длинных каштановых волос. Вдруг до меня дошло: – Мама дорогая! Это же… Эля? – Ага! – закивала Машка. – Только тогда ее звали Норой. И фамилию она поменяла. Как только Полинка сказала, что не Марина была первой сиреной, а Нора, меня как ударило. Закрутилось это имя – Элеонора. Раньше-то я думала, что Эльку Эльвирой звать. Искала сначала в московской консе. Все выпуски за пять лет просмотрела. Не нашла. Потом стала смотреть в Питере. И оп-па! Видишь? Сбрила брови, обесцветила ресницы, перекрасила волосы, надела очки или мазала вокруг глаз красные круги. Лицо вообще другое получается! Вместо платья – балахон. Фиг узнаешь. Нас она с собой таскала, чтобы мы пропажу Якова подтвердили. Мол, видели, как она убивается. И чтобы внимание на себя отвлекли. – Не мы, а ты! – хмыкнула я. Рядом с Машкой, олицетворяющей бурю и натиск, и вправду легко быть невидимкой. Кому и знать, как не мне… – Вот интересно, что Игорь такое с Элей-Норой вытворил? – продолжила Машка. – Я смотрела – после третьего курса ее нигде больше нет. Надо видео с ее выступлениями поискать! Раз настоящую фамилию знаем. Машка еще понажимала кнопочки. И нашла. Лучше бы она этого не делала. Запись была так себе, любительская, сделанная на каком-то студенческом конкурсе. А голос потрясал. Он был золотой. Элино ангельское сопрано с первой же ноты уносилось куда-то в горние выси, резвилось там райской птицей, чьи переливчато-воздушные трели рождены не для наших смертных ушей. Хрустальной чистоты голос казался случайно залетевшим с небес, он окунал тебя в поток искрящегося радостью света. И ты вдруг чувствовал, что тоже поднимаешься вверх вместе с этим золотым потоком, паришь там в вышине, где нет ничего – только чистая энергия музыки. И глаза улыбающегося тебе бога. Да, Игорь умел находить таланты. А потом мастерски их гасить. Я представила: иметь такой редкий дар. И вдруг его потерять… От этого можно сойти с ума. – Так ты думаешь, Игоря все же она…? – спросила я Машку. Машка тоже была под впечатлением от голоса. – Не знаю. Но если это он виноват, что она перестала петь… Ладно, поедем к ребятам. Посмотрим на туфли. Кстати, ты не помнишь, какие были у Эли? Страшная комната