– Нет, нет! Я имею в виду, что, если сон заставляет тебя нервничать и бояться, ты можешь просто решить быть счастливым и спокойным. – Я хочу быть счастливым, – безэмоционально говорит он. – Вот так, да. – Не работает. – Выражение лица Дэнни меняется. – А знаешь почему, Джесси? Потому что все, к чему я прикасаюсь, превращается в дерьмо, и все, кого я люблю, меня бросают. – Неправда. – Разве?! – кричит он, так широко раскидывая руки, что пламя факела лижет ствол ближайшей пальмы. – Онор хочет меня бросить! Моя собственная мать меня бросила. Восемь лет! Она не навестила меня ни разу за восемь лет! Какая женщина бросает своего сына и больше никогда к нему не приходит? Меня накрывает волна беспомощного ужаса – такого же, как когда Том говорил со мной о смерти, – ужаса от собственного бессилия, собственной беспомощности. Я не знаю, что делать, как ему помочь. Хочется просто убежать. Но если оставить его одного, он навредит себе или спалит весь остров. – Дэн, – нерешительно говорю я. – Почему ты не виделся с мамой? – Потому что она с ним. С Джоном. С этим уродом, ради которого она бросила папу. Я делаю глубокий вдох, пытаясь успокоиться, однако сердце по-прежнему барабанит о ребра. – Дело ведь не в этом? – Нет, именно в этом! – В его глазах вспыхивают яростные огоньки. – Она мне лгала! Говорила, они с папой расстались, потому что отдалились друг от друга, а сама все это время спала с Джоном с работы! Папа сказал, что они встречались задолго до того, как он об этом узнал. Я пытался уговорить ее остаться. Умолял. Кричал, что я ее родной сын; если она уедет, значит, она любит Джона больше меня. Мне было девять. ВСЕГО ДЕВЯТЬ, и меня бросила мама! Я машинально тянусь к мягкой коже предплечья, только уже не щипаю себя, чтобы заглушить боль за Дэнни, а глажу подушечками пальцев грубую обожженную кожу. «Ты еще можешь помочь ему, Джесси, – раздается в голове голос Тома. – Можешь – и сможешь». – Где твоя мама, Дэнни? – тихо спрашиваю я. – Не знаю. – Знаешь! – Нет. – Он прижимает руку к голове и морщится, крепко зажмурившись. – Не надо. Прошу! Не спрашивай. – Что с ней случилось после того, как она переехала к Джону? Дэнни машет головой, рука с факелом опускается, и пламя лижет иссохшую землю. – Прекрати! Перестань о ней спрашивать! Иначе я сожгу весь остров дотла. Я не шучу! Клянусь, я все тут подожгу! – Что случилось с твоей мамой, Дэнни? – Все это не по-настоящему… – Ты настоящий. Я настоящая. И произошедшее с твоей мамой тоже по-настоящему. Скажи, что с ней случилось, Дэнни! Он начинает плакать, сначала тихо, потом громче, из груди вырываются прерывистые рыдания, от которых вздрагивают плечи. – Что случилось с твоей мамой? – Нет… нет… Не могу… – Он опускается на колени и, скорчившись, начинает бить себя по голове свободной рукой. – Скажи, Дэнни! Наступает пауза. Чудовищная, напряженная тишина длится целую вечность. Затем Дэнни отбрасывает факел, сгибается пополам и обхватывает голову руками. – Она умерла! – всхлипывает он. – Умерла, умерла, умерла… Я обнимаю Дэнни, плачущего у меня на плече, качаю его и успокаиваю, как младенца. Факел – потухший, черный – валяется на земле рядом с нами. По моим щекам тоже катятся тихие слезы, слезы печали – по Дэнни, по его маме, по Тому, по моей семье, по мне. Оказывается, мы с Дэнни похожи. Мы оба сломлены, уничтожены горем, оба несем в сердцах осколки того, что могло бы пойти иначе. Я закрываю глаза и прислушиваюсь к шуму джунглей – карканью и крикам, воплям и уханью, разносящимся по влажному плотному воздуху, который окутывает нас, подобно пуховому одеялу. Мы застряли в смерти, при этом окружены жизнью. Я никогда не чувствовала себя такой маленькой и незначительной, как сейчас – крошечная песчинка на огромной планете, – и в то же время я никогда не чувствовала такой благодарности вселенной за то, что жива. Нежное прикосновение к плечу меня не пугает. Я слышала приближающиеся шаги, треск ветвей и шелест листьев. – Джесси, – тихо говорит Майло. – За нами приехали родители. Кто-то подслушал разговор Джоша с Джеком в отеле, и они поняли, что мы в беде. Отец Джефферсона нанял лодку. Мы едем домой. Глава 36 Дэнни Три недели спустя – Она умерла. Она говорила, что никогда меня не оставит, но оставила. Говорила, что никогда не полюбит никого так сильно, как меня. Говорила, что я для нее – целый мир. Она много чего говорила, только все ее слова – ложь. Она умерла. Лгунья. Психолог наклоняется в кресле, ее взгляд прикован к лицу Дэнни. – Значит, так ты себя чувствовал после смерти мамы? – Да. – Он смотрит на свои руки, которые сжимаются и разжимаются по собственной воле. – Ты чувствовал, будто тебя предали? Ты злился? Он пожимает плечами: – Не знаю я. Мне было девять. – Да, – тихо говорит психолог. – Ты был совсем ребенком. – Я видел, как она умерла. Брови психолога сочувственно сходятся на переносице. – Даже представить себе не могу, насколько это ужасно. – Она выкрикнула мое имя, когда потеряла контроль над машиной. Мы неслись навстречу грузовику. Все внезапно замедлилось, как, знаете, когда на видео щелкаешь попеременно «воспроизвести» и «пауза»? – Психолог коротко кивает. – И я крикнул ей, чтобы она повернула, но… – Он тяжело глотает. – Может, мне лишь показалось, что я кричу. В общем, машина перевернулась. Не знаю, сколько раз, помню только, как ремень безопасности больно врезался мне в шею. – Он прижимает руку к ключице и потирает шрам пальцами. – А потом мама закричала, и ее крик… – Он жмурится. – Ее крик… Психолог протягивает ему коробку с салфетками, он качает головой и спешно вытирает навернувшиеся слезы ладонью. – …самое ужасное, что мне доводилось слышать, но еще больше я испугался, когда… – Он поднимает взгляд на потолок, пытаясь сдержать застывшие в глазах слезы, и делает глубокий, прерывистый вдох. – Больше всего я испугался, когда она перестала кричать. Психолог молчит, однако Дэнни чувствует на себе ее взгляд и исходящие от нее волны сопереживания. – Она… она везла меня обратно домой, к папе, и я всю дорогу ныл: говорил, что Джон не любил ее так, как я, что она разбила мне сердце. Мне хотелось, чтобы она пожалела о решении уйти от нас с папой. Последние… последние слова, которые она от меня услышала, были… были… я сказал, что ненавижу ее. – По щекам текут слезы, Дэнни наклоняется вперед и обхватывает голову руками. Воспоминания пронзают грудь подобно тупому ножу. – Она знала, что ты ее любишь, – тихо говорит психолог, от чего слезы только усиливаются. – Я не была знакома с твоей мамой и не знала тебя тогда, но я в этом уверена. – Почему? – Он поднимает на нее взгляд. – С чего вы взяли? – Потому что многие дети иной раз говорят родителям подобные слова. В детстве мы выплескиваем на них всевозможные эмоции, поскольку чувствуем себя в безопасности. Мы знаем, что, как бы мы себя ни вели, они всегда будут нас любить. Я бы больше переживала, если бы ты не смог сказать ей, как недоволен и зол. – Значит, вы переживаете? – Он вытирает слезы и сухо смеется. – Я думал, вам все равно. Психолог тепло улыбается. – Расскажи, как ты справлялся после аварии, Дэнни. Ты упоминал ранее, что в детстве везде видел опасность. – Да, – кивает он, расслабляясь от перемены темы – теперь он чувствует себя увереннее. – После… несчастного случая я… начал видеть опасность повсюду, куда бы ни шел. – Какого рода опасность? – Я представлял себе всякие трагедии, происходящие с моими друзьями, с папой и бабушкой. К примеру, меня охватывал ужас, когда друзья лазали по деревьям, – перед глазами появлялась картинка, как они срываются вниз и лежат на земле со сломанной шеей. Или когда мы играли в футбол в парке и к нам слишком близко подходила собака, я представлял, как она кидается на одного из моих друзей. А ночью я приходил в комнату отца и подносил руку к его лицу, чтобы проверить, дышит ли он. – То есть ты видел опасность в любом, даже самом незначительном действии? – Да. – Похоже на посттравматическое стрессовое расстройство, также называемое ПТСР. Ты кому-нибудь рассказывал о тревожных видениях? Отцу или учителю?