— Нет. — У тебя бы отлично получилось. — Что? Жить здесь? Не думаю. — Ты постоянно увиливаешь. — А твой мобильник здесь работает? — Ну вот, опять. — Лучше мне сходить в паб, узнать, не оставлял ли кто-нибудь сообщение. Ты со мной? — Боже мой, такое ощущение, что мы живем в 50-х. Я поймал сигнал на дороге на днях… ну, половину палочки. Но Саймон уже пошел к двери. — Наверное, это был доктор, — сказал Сэм, быстро схватив ключи и усевшись на водительское место. — Именно поэтому мне хотелось бы узнать насчет сообщений побыстрее. Я могу водить с такой рукой, если что. Или ты больше не чувствуешь себя в безопасности рядом со мной? — Все нормально, мне просто нравится водить. А ты чувствуешь неуверенность из-за того, что стал инвалидом? — Что за хрень, Сэм! Иногда ты перегибаешь палку. Я чувствую себя совершенно нормально. У меня очень умная, полностью функциональная рука, спасибо блестящим гениям протезирования, а через месяц я получу в свое распоряжение такое произведение искусства, что смогу удерживать пальцами булавку. Я не чувствую неуверенности — я чувствую, что мне чертовски повезло. Они мне жизнь спасли, так что о какой руке может идти речь! — Особенно между нами. — Осторожно! В нескольких ярдах от них по дороге мирно прогуливалась овца. Сэм ударил по тормозам, его занесло, но он резко развернул руль и выправил машину. — Он сможет определить, если она утопилась сама? — спросил Сэм после нескольких миль, проведенных в тишине. — Не уверен… он точно сможет сказать, если она умерла от утопления, — что наверняка так. Это просто. Но когда существует подозрение на самоубийство, обращают внимание уже на другие факторы — эмоциональное состояние, записка или другое сообщение, оставленное кому-то, штуки типа камней, рассованных по карманам, чтобы тело пошло ко дну… Но я не медик. А ты что думаешь? Сэм пожал плечами. — Ты ее знал, я нет. — Это правда, но ты, возможно, был последним, кто видел Сэнди живой, так что если она была в неустойчивом психологическом состоянии… Сэм с ужасом посмотрел на Саймона. — Думаешь, есть такая вероятность? Что больше никто не видел ее после того, как она меня подбросила той ночью? — Это возможно, Сэмбо. Она жила одна, было поздно… и ночь паршивая. Вряд ли кто-нибудь мог к ней тогда зайти. Может быть, на следующее утро, кто знает, но, когда мы заметили, что ее уже давно не видно, этот человек мог бы сказать, что был у нее дома тем утром. — Господи. И что будет? — Если окажется, что ты был последним? Ничего, только могут попросить тебя быть свидетелем во время расследования. Не переживай — оно будет коротким, чисто формальным, и есть вероятность, что коронер напишет в заключении, что она сама утопилась. — Они могут подумать, что это я убил ее. — И с чего им вообще прийти к такому выводу? Ты хочешь сказать, что ты ушел от меня, когда я заснул, в бурю и штормовой ветер дошел до дома, где никогда не был, ворвался туда и… Что? Стукнул ее по голове и дотащил по крутой тропе до моря в полной темноте? И какой у тебя был бы мотив? — Ну да. Но даже согласившись, Сэм все равно замолчал до конца пути. Йен коротко рассмеялся. — Если бы я мог биться об заклад… Тебе понадобится телефон до или после того, как выпьешь? В баре было всего несколько человек. Сэм скользнул за дальний стол. — Если тебе вдруг интересно — у всех так, там какая-то авария на вышке или что-то в таком роде. Мобильники тут совершенно бесполезны, что говорить. У тебя было три звонка, все хотели оставить сообщение или попросить меня за тобой съездить. Как будто у меня есть время. — Извини, Йен. Мне полпинты светлого, Сэму колы, а ты что будешь? — А, нет, но спасибо. Там сейчас Лорна на телефоне, так что лучше беги сразу, пока никто не перехватил. Вот. Он отдал ему обрывок конверта с именами и номерами. Доктор Мюррей. Кирон. Ричард. Он начал с патологоанатома, но попал на автоответчик. Оставил сообщение. Ричард? О Ричарде он не хотел думать. Он набрал Кирону. — Офис старшего констебля. — Это Саймон Серрэйлер. Мне оставили сообщение, чтобы я позвонил констеблю. — О, мне очень жаль, но сейчас он на встрече, вечером у него ужин, и, боюсь, я понятия не имею, зачем вы ему понадобились — он мне ничего не сказал. — Понятно… спасибо. Передайте ему, что я позвоню завтра, хорошо? Ему нет смысла звонить мне на мобильный, на всем острове нет сигнала. Или он может написать мне на почту. Она, кажется, работает. — Я все сделаю. Спасибо вам. Он вернулся к Сэму, который допил свою колу, взял еще одну и листал «Сан». — Паршивая газетенка, — сказал Саймон. — Это точно. Поговорил с кем-нибудь? — Ни с кем. — Саймон, — прокричал из-за стойки Йен, — док снова на телефоне. — Я так понимаю, дело по-прежнему на вас, — сказал патологоанатом. — Вы знаете, что у них там происходит на Большой земле? — Мне сказали, что человека выделить не смогут. Ловят каких-то наркоторговцев. Но я не против пока побыть ответственным. У вас есть для меня какие-нибудь результаты? — Да, в том числе пара сюрпризов. Вы сможете сюда добраться? — Следующий паром уплывает через двадцать минут, сяду на него. Куда мне ехать? — Я вас встречу. Доктор Мюррей ждал его на пристани, у которой пришвартовался паром, в старом побитом джипе, какие обычно верно служат тем, кто должен иметь возможность без проблем подъехать к любому месту и при любой погоде. Они проехали около мили и остановились у викторианского здания, которое выглядело как школа, но на самом деле было старой университетской больницей. Ее, вместе с местной начальной школой, перевели в современное здание в западной части города. — У нас тут патологоанатомическая лаборатория, морг и архив, а за нами — офис прокурора. Мы уже много лет требуем помещение побольше и оборудование посовременнее, но не похоже, что что-то получим. Идемте. Они поднялись ко входу по низкой лестнице со стертыми каменными ступенями и теперь шли по неизбежному бежевому коридору с высокими подъемными окнами вдоль стен к дверям с устрашающей надписью: «Посторонним вход запрещен». Характерный запах морга. Антисептик и очень конкретные химикаты. Формальдегид. И еще что-то. Запах смерти, который ничто никогда не сможет заглушить или скрыть. Но все же Серрэйлер знал, что на самом деле она была не здесь. Здесь смерть уже была дезинфицирована, нейтрализована. Смерть отчищалась, освобождалась от собственного прошлого, то есть от жизни, и погружалась в водоворот глобальных изменений каждой своей молекулы. Смерть здесь была уже не смертью. Но и не жизнью. Смерть становилась медицинским фактом, безликим объектом, лишенным определенных черт или статуса. Смерть отчуждали и продолжали работать исключительно с ней. Он никогда не находил кабинет патологоанатома жутким или отталкивающим. В каком-то смысле он считал эту работу достаточно красивой, как красив любой ритуал. Тут всегда присутствовало уважение, всегда присутствовали формальности. Правила безоговорочно исполнялись, процедура соблюдалась. Здесь никогда не оставалось места для импровизации, для творчества, для выдумки, для индивидуального подхода. У вскрытия была схема, оно имело свой вид. Свою форму. Мюррей отослал ассистента. — У нас больше никого нет, — сказал он. — Вчера было трое. Маленький мальчик попал под грузовик с овцами. Своего отца. — Он покачал головой. Никогда не позволяйте никому говорить, что эти люди становятся черствыми и циничными, что они уже все видели и больше ничего не чувствуют, что они медицинские автоматы, что каждое следующее мертвое тело значит для них так же мало, как и предыдущее, и то, что было до него. — Я знал их. Так всегда — ты живешь в маленьком сообществе. И страдаешь вместе с ним. Он снова покачал головой. — Вы можете встать подальше, если хотите. — Все в порядке. — Удивительно, но многие полицейские отвечают иначе. Хорошо. Питер! Серрэйлер наблюдал, как ассистент вкатывает внутрь накрытое простыней тело. Они с доктором передвинули его на хирургический стол, и Мюррей пригласил Саймона подойти ближе. Сначала он опустил простыню, чтобы было видно только лицо и шею. Сэнди выглядела так, как выглядели они все. Начисто выхолощенная, как будто смерть забирала не только дыхание, которое и было жизнью, но личность, индивидуальность, сущность, оставляя только пустоту. Но несмотря ни на что, лицо по-прежнему сохраняло свои черты, и эти черты подсказывали имя.