Офицер показал Рассону на скамейку, но сам остался стоять. Судя по офисным часам, десять минут стояла полная тишина. * * * Начальница, Клэр МакАлистер, была женщиной за пятьдесят, с очень короткими волосами и, как выразилась бы мать Рассона, мордой кирпичом. На ней был темно-синий костюм и бледно-голубая блузка. Пиджак от костюма висел на спинке ее стула. Однако ее манера общения не соответствовала «морде кирпичом». Она говорила тихо, казалась спокойной, смотрела в глаза. — Доброе утро. — Доброе утро, мэм. Перед ней на столе стоял открытый ноутбук, и она заглянула в него, но только один раз. — Если ты волнуешься, что я пригласила тебя, чтобы сделать какой-то выговор, можешь расслабиться. Но я решила, что лучше встретиться с тобой, потому что получила довольно необычный запрос. От миссис Мэрион Стилл. Она не сводила глаз с его лица, и ему было довольно тяжело выдерживать этот взгляд. — Ты знаешь, кто это? Рассон кивнул. — Ты когда-нибудь встречался или разговаривал с миссис Стилл? — Нет, мэм. — Ты как-то общался с ней после того, как оказался в тюрьме? — Нет, мэм. Но это… — Да? Продолжай. — Но это было бы как-то странно, правда? — Тем не менее миссис Стилл подала заявку на посещение. — Что… Прошу прощения? — Ты и правда выглядишь удивленным. — Конечно же, я на хрен удивлен. Извините. — Почему, как ты думаешь, она захотела встретиться с тобой? — Понятия не имею. Это… просто какое-то безумие. Что могло… Он нечасто чувствовал себя растерянным или лишенным дара речи, но его настолько шокировало то, что сообщила ему начальница, что на его голову как будто начало страшно давить, и от этого ему стало жарко, он не мог сосредоточиться или сфокусироваться. — Позволь мне уточнить. Я знаю, что тебя обвиняли в убийстве Кимберли Стилл, но это дело… — Его выкинули. Прокурорская служба его выкинула. — За недостатком доказательств. — Которых не существовало, потому что я этого не делал. Клэр МакАлистер замолчала на несколько секунд, опустив глаза на свой стол. Потом она снова встретилась с ним взглядом. — И что ты по этому поводу чувствуешь, Ли? Все знали, что она из тех начальников, которые верят, что у заключенных должен быть выбор — будут их называть по имени или по фамилии. Ли поставил галочку в строке «Имя», когда только прибыл. Как она это запомнила? Потому что она посмотрела перед твоим приходом, идиот. И все же — она потрудилась сделать это. — У меня это как-то в голове не укладывается. — Тебе не обязательно ее принимать, ты ведь знаешь? Я могу ответить, что ты отказываешься от посещения, и не обязана объяснять причину. Как и ты. Но если ты согласен увидеться с ней, нам нужно поговорить немного подольше. — Я просто… Господи. Это… Ну, я уже сказал. Я в шоке. Я не знаю. — Вот что я тебе скажу. Я не обязана отвечать сразу. Мы можем оставить это до завтра. Пожалуйста, обдумай все как следует. Если ты хочешь отклонить заявку, просто скажи это дежурному офицеру завтра за обедом, и он передаст сообщение мне. Но если ты решишь, что хочешь увидеться с миссис Стилл, тогда попроси его, чтобы выяснил насчет времени, когда я смогу еще раз встретиться с тобой. Это будет вечером, до двух меня в тюрьме не будет, у меня встречи. Тебя устроит, если мы поступим таким образом? — Да. Это… — Он покачал головой. — Это какое-то безумие. Но хорошо, я все сделаю. — Обдумай все как следует… Доводы за и против. И от этого мы уже будем отталкиваться. — Да, мэм. Спасибо. Она кивнула. — Спасибо тебе, Ли. Он обрабатывал ограду креозотом еще час. Было время подумать. Страшила ушел. Рассон взял его кисточку, обмакнул в липкую коричневую жидкость и начал медленно водить ею по деревянным дощечкам — вверх-вниз, вверх-вниз. День был безоблачным. Креозот ударил ему в ноздри, и сначала ему понравилось, как ему нравился запах свежей блестящей журнальной бумаги, или спирта, или клея, но потом ему надоело, а потом, в какой-то момент, его начало тошнить. Но озабочен он был не тем, что за запах он чувствует, а тем, о чем он думает. Думает и чувствует. И первым делом он попытался припомнить статью из газеты, в которой мать говорила репортерам насчет «справедливости для моей Кимберли». Она вышла всего неделю назад. Почему все вдруг решили снова обратить внимание на это дело — одному Богу известно. Ничего не случилось. Никто ничего не нашел. Он этого не делал. Теперь он уже верил в это сам. Он убедил себя. Он не делал этого. С другими — да. Но не с этой. Он яростно ткнул кисть в забор. Что? Ну, конечно, он это сделал. Больше никто не знал, но он знал. И что дальше? Он мог скрывать ото всех все, что угодно, пусть и не от себя, но из-за чего тут волноваться? Он молчал. Она просила навестить его в тюрьме. Она хотела прийти сюда, сесть напротив него, посмотреть на него, взглянуть ему в глаза и поговорить с ним. О чем? О Кимберли, о чем же еще? Но что насчет Кимберли? «Ты убил ее?» — «Нет». Конец истории. Ему не обязательно соглашаться. Он мог завтра сказать «нет», передать свое решение начальнице, и на этом все. Любые разговоры об этом прекратились бы, а если женщина подаст заявку второй раз, он отклонит ее и второй раз, и третий, и сотый. Но если он увидится с ней? Он не привык к тому, чтобы какие-то проблемы его сильно беспокоили, прежде всего потому, что все его внутренние проблемы были очень простые и с ними надо было справляться топорно. Он ел, ничего не говорил, и проблема прокручивалась у него в голове, как колесо обозрения, а когда он шел играть в пул, его движения становились механическими, и это замечали, и тогда ему приходилось врать насчет дантиста. Колесо обозрения прокручивалось и прокручивалось. Если он увидится с этой женщиной. Если нет. Если он… Если… Он пытался читать, и новый Майкл Коннолли обязан был захватить и увлечь его, но колесо обозрения встало между ним и печатными страницами. Выключили свет, и он наблюдал, как оно вращается, и уже готов был размозжить себе голову, лишь бы оно остановилось. Но потом он принял решение. И оно встало. С его головой все снова было нормально. А потом он не мог понять, почему не сделал это с самого начала, ведь он знал себя. С ним все было в порядке, и он никогда не должен говорить или делать то, чего не хочет. Господи, к этому времени пора бы уже это понять. Он заснул — не постепенно, когда медленное погружение в сон изматывает, а мгновенно. Его сознание выключилось за одну секунду. Тридцать три — Инспектор Линч, полиция Шотландии. Это констебль Гуд. Грэм Линч — очень высокий, рыжеволосый, по-абердински неприветливый. И Энди Гуд, ничем на него не похожий, с крепким рукопожатием, которым он поприветствовал Серрэйлера, и дружелюбным, заинтересованным лицом. Линч, может, тоже был заинтересован, но он явно был не из тех, у кого душа нараспашку. — Входите. Я поставлю чайник, и есть еще кофемашина. — Нет, спасибо.