— В море. Я выбросил его… Я выбросил его со скалы. Вслед за ней. И не надо смотреть на меня своим легавым взглядом, это святая правда. Серрэйлер на секунду растерялся. — Своим легавым взглядом? — Его нет. Пистолета. На берег его не вынесет. — Нет. — Я спросил, что теперь будет со мной. Саймон какое-то время молчал. Снаружи уже начал доноситься шум колес и хлопающих дверей. — Я не знаю, — сказал он. — И это тоже святая правда. Я знаю, что должно случиться. Я знаю, что говорит закон. Йен снова покачал головой. — Я еду домой. Мне нужно все это как следует обдумать. Ты понимаешь, что теперь это не мое дело, а полиции Шотландии. У меня здесь нет права голоса. — А что бы это изменило? Саймон поднялся. Кто-то постучал в заднюю дверь. — Ты будешь открывать? — День должен как-то начаться. — Я приду сегодня вечером, Йен. В десять или около того. — Лорна возвращается завтра. — Ты скажешь ей? Йен пошел открывать дверь и по дороге бросил: — Надо самому понять. Сорок Он ничего не слышал, но кто-то сунул бумажку в щель его двери. Почтового ящика у него не было. Он не получал писем. У него не было адреса. Он не существовал. Его не существовало уже почти два года. Тонкий дешевый коричневый конверт. Сверху ничего не написано. Он посмотрел на него, поднял, перевернул. Оставил и пошел сделать чай. Когда он вернулся, но еще не успел серьезно о чем-то задуматься и начать задавать себе вопросы, на которые не мог ответить, он открыл его и достал лист бумаги. На нем было напечатано четыре строчки. Без подписи. Он испытал две реакции, одна сразу последовала за другой. Сначала прилив возбуждения. А потом страх. Возбуждение было подлинное и такое сильное, какого он никогда не испытывал. Но страх тоже был сильным. Ему не хотелось сталкиваться с возможными опасностями, возможными последствиями, если что-то пойдет не так, а они подстерегали со всех сторон, практически били ему в глаза. Но также и возбуждение. Предвкушение. Всепоглощающее чувство, что это может стать вершиной: тем, к чему он шел все это время; планировал, даже не осознавая этого. Последняя строчка была: «Свяжусь с тобой. До этого времени не высовывайся». Сорок один Саймон не поехал обратно в коттедж. Вместо этого он отправился на север острова, в самую его дикую часть, куда почти не захаживали люди и не забредали овцы, где не было ничего, кроме островков почвы с пожухлой травой на твердой каменистой земле, коварных спусков к берегу и ветра. Но отсюда открывался несравненный вид на горизонт, где бесконечное море встречается с бесконечным небом, переливается и меняет цвет с синего на серый, со светлого на темный, и по его поверхности проходят мелкие волны или пестрая рябь от малейшего движения в воздухе. Он присел на выступ и посмотрел вдаль. Он никогда не приходил сюда с альбомом, потому что рисовать тут было нечего. Карандаш и чернила никогда не смогут передать это непрерывное движение, к тому же тут совсем отсутствовали детали — хотя часто он подмечал камни, причудливо изогнутые ветки или травинки или даже кости, которые он потом мог изобразить. Посидев несколько минут, просто глядя на море, он начал размышлять, спокойно и методично, и перебирать в памяти все события с момента исчезновения Сэнди и до его отъезда из паба только что. Его давнее умение разбирать дело по косточкам, раскладывать на мелкие взаимосвязанные части вновь нашло себе применение. Кирсти произнесла четыре слова: «Йен был в армии». В этот момент все стало абсолютно ясно, но признание Йена имело принципиальную важность. То, что он был солдатом двадцать с лишним лет назад, еще не значило, что он хранил оружие или убил Сэнди, и задача вскрыть правду могла бы лечь на плечи полиции Шотландии. Но Йен признался в убийстве. Следующим действием Саймона должен был стать звонок инспектору, после которого он сможет либо арестовать Йена сам, либо дождаться, пока они прибудут на следующем пароме и сделают это самостоятельно. Особой разницы не будет. Йена отвезут на Большую землю. От Саймона потребуют полного отчета, после которого он больше не будет иметь никакого отношения к этому делу. Снова. И после этого Йен уже никогда не вернется в Тарансуэй и, скорее всего, будет приговорен к пожизненному. Волны набегали на берег с запада. Саймон следил за их ритмом: они накатывали на берег, накрывая друг друга и уносясь, накрывая и уносясь. Это помогло ему понять, что он будет делать. А делать он не будет ничего. Совсем ничего. Закон требовал от него сделать один звонок. Справедливость требовала. Или нет? Да, Йен был виновен, и да, как полицейский офицер он был по долгу службы обязан передать полученную информацию. Но ничто уже не вернет Сэнди Мердок. Почему он приехал на остров и остался здесь? Семья отвернулась от него? Друзья? Общество? Саймон понял, что, разбираясь со случившимся в последние полчаса, он — или, по крайней мере, его подсознание — разбирается и с решением задачки, которая складывалась у него в голове, пока он спал, гулял и слушал Йена. Он взглянул на волны, и на несущиеся облака, и на меняющийся свет на горизонте и на поверхности моря. Он принял решение. Он всегда думал, что если однажды забудет, что он в первую очередь человеческое существо, а только во вторую — коп (или, по крайней мере, человек и коп в равной мере), то в этот день он должен уйти. Он надеялся, что никогда не забудет об этом — ни в своих мыслях, ни в своих поступках. Человеческое существо было полностью уверено, что он сейчас должен делать, и старший суперинтендант не возражал — он оставался нейтрален. Его совесть была спокойна. Он побрел обратно по тропинкам к своей машине, наслаждаясь простором, раздольем и возможностью думать обо всем подряд после того, как он принял решение. О Кэт и Сэме, об их отце, о предстоящем визите в больницу, о своем будущем в полиции и об изменениях, которые ожидают его на работе в связи с травмой, — хоть Кирон и говорил, что их не будет. Он думал о Кирсти, Дугласе и Робби. О том, когда он уедет с Тарансуэя. В коттедже было холодно, но он не хотел разжигать огонь и прогревать камин прежде, чем сделает один звонок. — Йен? Пауза. — Ты в порядке? — А ты как думаешь? — У тебя там кто-нибудь есть? — Пара человек, но я в подсобке. Ты приедешь? Или это будут уже другие? — Я думаю, это тебе решать, Йен. Не мне. У меня есть только твое слово — и больше ничего, ни улик, ни доказательств. Так что вот как все будет происходить. Ты должен сам сказать им. Позвонить. Поговорить с ними так или попросить, чтобы они приехали. И рассказать им то, что ты рассказал мне. Теперь это не мое дело, а их. Ты говорил со мной как с другом, не как с полицейским, и я уеду через пару дней. Но моя совесть по этому поводу чиста. От тебя зависит, затянется ли расследование, при котором остров много месяцев будут изучать под микроскопом, или ты выберешь все просто и понятно объяснить. Потому что все так и есть. Это твой долг перед самим собой, и даже в большей степени это твой долг перед Сэнди. Мне ты ничего не должен. Поразмысли об этом, но не затягивай. Дело за тобой, Йен. Он принял свое решение. Теперь ему придется жить с ним — но этому каждый коп начинает учиться с первого дня в полиции. Оставалась всего одна вещь. Никто, насколько он знал, не был в курсе про Сэнди. И хотя в обязанности Саймона не входило сообщать новости всем жителям острова, он решил, что ей сказать должен. — Кирсти? — Привет, Саймон. Все нормально? — Ты кое о чем должна знать, но тебе нужно держать это при себе, по крайней мере пока. Ты поймешь, когда придет время рассказать еще кому-нибудь. — Господи, ты меня пугаешь. — Это касается Сэнди. — Что случилось? Что ты выяснил? — Что Сэнди была Александром… Она была мужчиной. — Что? О чем ты говоришь? Быть такого не может. — Я видел тело, Кирсти. Кто знает, решилась бы Сэнди когда-нибудь рассказать это кому-то на острове… может, да, а может, нет. Она принимала гормоны, но больше никакого вмешательства не было, насколько мог судить патологоанатом: в полном отчете будет больше информации. Я просто хотел, чтобы ты знала… Ты сможешь помочь, если это всплывет. — Помочь? Сэнди уже ничто не поможет. — Да, но я скорее про то, чтобы смягчить удар. Никогда не знаешь, как люди отреагируют. — Так же, как они отреагировали бы где угодно. Кто-то это примет, кто-то нет, но это точно станет для всех шоком — хотя, вероятно, пережить его будет проще. — Это почему? — Теперь им не придется демонстрировать свою реакцию при ней, думать, что говорить, и так далее. Ведь что бы они ни думали, это было бы для них непросто, дико. А ты сам не удивлен? — Очень. Мне это даже никогда в голову не приходило. — Ну вот. Мне надо бежать, а то у меня сейчас весь суп выкипит. Я никому ничего не скажу. В этом он был уверен.