Они с мамой перешептывались на диване, обсуждали сюрприз к моему дню рождения. Я лелеяла надежду, что мне подарят гоночный велосипед, на который вполне прозрачно намекала. Я напрягла слух, но до меня доносилось только какое-то невнятное шипение, похожее на шум волн. По интонациям казалось, что Мэтти на чем-то настаивал. Мама сидела, сложив руки на груди, и говорила мало. Он насмешливо взглянул на нее. – И не говори, что тебя это не порадует, – сказал он обычным голосом. Оглянулся на меня. Я сидела за кухонным столом в окружении кистей, красок и банок с водой. – Что делаешь, тыковка? – Задание по математике. Не он один умел лукавить. – Положи что-нибудь на стол, шутница, – сказала мама. – Можешь взять газету, я ее уже прочла. Я открыла разворот. Взгляд привлек заголовок «Еще один труп в Северном Лондоне». Оливия Пол? По спине пошли мурашки, словно по позвоночнику заползали насекомые. Я украдкой посмотрела на маму, чтобы убедиться, что за мной не наблюдают, и быстро пробежала глазами статью, пока до нее не дошло, чем именно я занята, и она не отобрала газету. В последнее время мама рьяно ограждала меня от новостей. Ее новым любимым словом стало «негоже». «Сегодня в полиции подтвердили, что труп, найденный в лесном массиве в Хайгейте на севере Лондона, принадлежит школьной учительнице Кэти Эпстайн, которая пропала в прошлую пятницу после встречи с друзьями». Не Оливия. Кто-то другой. «Мисс Эпстайн была найдена обнаженной и жестоко избитой. Горло перерезали так глубоко, что был поврежден спинной мозг. Хотя в полиции подтверждают схожесть этого преступления с убийством Шерил Норт, чей труп был обнаружен у Хэмпстед-роуд, им еще предстоит удостовериться, что в обоих случаях действовал один и тот же преступник». Под статьей напечатали фото жертвы. Мышцы у меня одеревенели. В животе что-то неприятно заерзало. Две женщины, ведущие абсолютно разный образ жизни. Раздеты, истерзаны и выброшены, как мусор. Обе маленькие и худенькие с вьющимися волосами до плеч, похожие на пропавшую без вести Оливию Пол. Больше всего меня напугало другое – обе они невероятно напоминали мою маму. Походили на нее, как родные сестры. Глава 11 Теперь, оглядываясь назад, учитывая все, что мне сейчас известно, легко решить, что убийства стали моим наваждением. Можно подумать, я только и смотрела новости да вызнавала подробности местных происшествий. На самом деле все эти ужасы происходили на задворках нашей обычной будничной жизни. Во всяком случае, поначалу. Но женщины продолжали пропадать, и по округе пополз страх. Об убийствах толковали в очередях. Домохозяйки перешептывались у школьных ворот. Даже учителя без устали твердили нам о том, как важно проявлять бдительность и осторожность. Насчет избегания незнакомцев инструктировали теперь не только малышню. Маньяк предпочитал хрупких брюнеток с вьющимися волосами, но нападал, только если подворачивалась удобная возможность. Он не выбирал жертв по каким-то признакам – ничто не имело значения, только доступность. Специализировался на тех, кто оказался ночью на улице без сопровождения. Люди вооружились свистками, носили их с собой повсюду. Перед выходом звонили домой предупредить, что идут. Подходили к двери уже наготове, зажав в руке ключи. Тем не менее, несмотря на все предосторожности, убийца нападал вновь и вновь. Если б он орудовал в конкретном районе или охотился только на определенных людей, полиция, как мне представляется, давно вышла бы на него. Но он был умен и никогда не охотился в одном и том же месте, а на бродяжек нападал не чаще и не реже, чем на респектабельных дам. Любая, окажись она не в том месте и не в то время, могла стать очередной жертвой. В их числе мама – судя по фотографиям потерпевших, убийца предпочитал именно таких. – Возьми лучше такси, – наставляла Линда. – Одной ходить небезопасно. Особенно сейчас, когда рано темнеет. Мама только отмахивалась от таких разговоров и отвечала, что не готова вечно трястись за свою жизнь. Когда в лесопарке неподалеку от Лорд-Крикет-Граунд в Сент-Джонс-Вуд, в пруду на Хэмпстед-Хит и в луже крови на спортивной площадке в Тоттеридже обнаружили еще три трупа молодых женщин, полиция, как обычно бывает в таких случаях, не спешила раскрывать детали убийств. Однако в прессу просочилась одна маленькая подробность: на нескольких местах преступлений остались следы босых ног. Выяснилось еще кое-что. Жертву, найденную в пруду, опознали как Бренду Марш, шестнадцатилетнюю девушку, которая три недели назад сбежала из дома и пропала. Чтобы тело ушло на дно, маньяк затолкал ей в горло и вагину камни. Он становился изобретательнее и, по утверждению криминологов, не испытывал ни малейшего раскаяния. – Кто на такое способен? – спрашивала мама у Мэтти, бросив на меня быстрый взгляд. – Просто невероятно, да? – чуть ли не с гордостью ответил он. Или мне это сейчас только чудится… Тем утром мне вручили подарок на день рождения, тот самый, о котором они с мамой шептались на диване. Сюрпризом оказался не велосипед, а белая мышь. Мне было одиннадцать, и я не придумала ей имя оригинальнее, чем Снежок. Мэтти, улыбаясь, следил за тем, как мышка залезала по моей руке под свитер и выбегала из другого рукава. – В детстве у меня тоже была мышь, малюсенькая-малюсенькая. Мама странно на него посмотрела, велела отпустить Снежка и задуть свечи. – Все правильно, тыковка. Ты же не хочешь подпалить ему шерстку? А теперь загадывай желание. Когда полиция прочесывала канал, мы с Мэтти развлекались. Он завязал мне глаза платком и спросил, умею ли я играть в жмурки. Повязка оказалась слишком тугой и пахла приторно-сладкими дешевыми духами. Я попробовала ее ослабить, но Мэтти запретил подглядывать. Он раскрутил меня на месте, а затем отпустил: – Поймай нас! У меня кружилась голова, тело не слушалось, я сильно ударилась о ножку стола и вскрикнула. – Ты сделал ей больно! – Боже, Эми, я же не специально… Я тщетно стягивала повязку; она давила так, что в глазах сверкали искры. Мама принялась развязывать узел сзади. – Что за идиотская игра… – Расслабься, Эми. Давай повеселимся. – Ничего страшного, – сказала я, отворачиваясь от мамы. – Мэтти, раскрути меня еще. На этот раз я не проронила ни звука, когда снова ударилась. Тем вечером, набегавшись и наевшись конфет, я не могла уснуть. Лежала и думала, не пойти ли к ним и пустят ли меня с ними посидеть, когда что-то в доносившихся голосах прервало мои размышления. Мэтти говорил по обыкновению спокойно, а мама, казалось, нагнетает обстановку. Раздражаясь, Мэтти становился очень тихим, включал все свое самообладание. Как родитель обращается к своему несмышленому чаду, говорил терпеливо и сдержанно. Изо всех сил старался не вспылить. Я никуда не пошла и осталась подслушивать, злясь на маму, что целого дня ей было мало и она продолжает наезжать на Мэтти. Неудивительно, что он нас уже видеть не хочет, подумала я и вспомнила об отце. Где он сейчас? Почему ушел? Непонятно… – Ты прекрасно знаешь мое отношение к браку, – объяснял Мэтти. – Мне уже тридцать, мама совсем меня замучила, я хочу показать ей… – Я думал, что встречаюсь с тобой, а не с твоей мамой. – Ты же меня любишь? – Конечно, люблю. Разве я это еще не доказал? – Тогда в чем проблема? Ты понятия не имеешь, каково мне. Что думают люди? – Так это из-за людей нужно жениться? Из-за того, что они думают? Ты меня удивляешь, Амелия-Роуз. Амелия-Роуз? Раньше он ее так не называл. Мне было слышно, как Мэтти прошел к выходу, как щелкнул замок. Он не кричал, не хлопал дверями. Просто ушел. Тогда мама бросила чем-то об стену. Разрыдалась. И с грохотом захлопнула дверь своей спальни. Глава 12