– Черт тебя побери! Почему ты не вышла замуж снова? – Не захотелось, – сказала она, улыбаясь. – А, наконец-то правда! – воскликнул он. – За всей этой бешеной энергией, которую я считал такой восхитительной, скрывается лишь чудовищная лень. Чтобы жить с кем-то другим, нужна энергия. – Мы всё время вот так пререкаемся, – сказала Клэр Софи. – Не обращай внимания, если можешь. Мы хорошо ладим, когда готовим вместе, – она улыбнулась и вернулась на кухню. – Это всё, что осталось, – сказал Леон внезапно ослабевшим голосом. – Всё, что осталось от цивилизации. Вы берете сырой материал и преобразуете его. Это и есть цивилизация. Физическая любовь – это сырое мясо. Вот почему все так озабочены ею сейчас. Мой коллега, который на десять лет старше меня – как будто возможно, чтобы кто-то был на десять лет старше меня, – сказал, что спасение лежит в разглядывании лобковой области незнакомцев, а свобода – в том ощущении, которое вызывается химическими веществами и напоминает экстатическое помешательство, в котором я провел большую часть своего подросткового возраста, состояние, которое я приписываю исключительно крепости моего тела в то время и тогдашнему же убеждению, что при жизни увижу социализм в Соединенных Штатах. Теперь, когда мои кости слабы, мой мозг стал сильнее. Я не ожидаю… ничего. Но я не выношу это гротескное, лживое благочестие моих психически неуравновешенных сверстников. Один человек, звезда литературы, – и тут он прервался, рассмеялся, поперхнулся и покачал головой, – о да, звезда, сказал мне, что он жалеет только о том, что противозачаточные еще не были изобретены в его молодости. Все эти девушки, которые могли бы быть его! В наш век усредненного члена неужели это и есть то откровение, к которому я стремился всю свою жизнь? В любом случае я бы предпочел созерцать орган жеребца. Он красивее, больше и комичнее, чем всё, что мог бы продемонстрировать любой из моих знакомых мужчин. Наступил век детского дерьма, дорогая. Не стоит обманываться. Неприкосновенность моей личной жизни нарушена – всё, чем я восхищался и о чем думал всю свою жизнь, унижено. Бедные тела… бедная злобно ухмыляющаяся грубая плоть. Вероятно, мы катимся по наклонной, все мы, – он протянул руку и сжал плечо Софи. – Ты понимаешь меня? – спросил он. – Немного, – сказала она, глядя на его измученное лицо, жалея его за резкость, которая могла быть лишь старой словесной привычкой. Понимаешь ли ты мои страдания? – вот о чем он в действительности спросил ее. Она чуть склонилась к нему. Он похлопал ее по плечу – как будто с нежностью – возможно, это и была нежность, ставшая неуклюжей от нечастого использования. – Идите есть мой прекрасный суп, – сказала Клэр. Леон завладел рукой Софи, и она подстроила свой шаг под его нерешительное шарканье. Свет, проникавший через окна столовой, был таким мутным, что казалось, имел текстуру. На голом столе стояли суповые миски с крышками в форме артишоков и лежали огромные выцветшие льняные салфетки бледно-абрикосового цвета. Леон, остановившийся во главе стола, улыбался. Это бессознательная улыбка, подумала Софи, она касается лица, как падающий на него свет. Они съели суп, и Леон спросил – таким вежливым тоном, что Клэр бросила на него подозрительный взгляд, – где она нашла свежий щавель? Когда они закончили, Клэр принесла яйца-пашот в черном масле и бутылку белого бордо. Когда на середину стола поставили миску с фруктами и налили эспрессо, Леон, казалось, задремал. – Он сама невинность, – шепнула Клэр. Леон сонно усмехнулся. Напряжение вокруг его глаз на мгновение исчезло, и Софи увидела, каким он был много лет назад, когда раздавал листовки на Шестой авеню. Она потянулась за горстью винограда. Клэр нагнулась посмотреть, что Софи взяла из миски, коснулась тыльной стороны ее руки огрубевшим кончиком пальца. – Что это? – Меня укусил кот. – Надеюсь, знакомый. – Это был бродячий кот. – Тебя осмотрели? Софи отложила гроздь винограда и убрала руку. – Это ерунда, – сказала она. – Однажды меня укусила лама, – мечтательно произнес Леон. – Однажды, когда Бенни был маленьким, я нехотя повел его в зоопарк – предполагалось, что это подходящее для него занятие, – и грязная чокнутая лама потянулась через ограду и сомкнула свои челюсти вокруг моей руки. Ощущение, будто тебя укусила куча грязного белья. – Кошачьи укусы всегда небезопасны, – сказала Клэр. – Сейчас уже гораздо лучше, – сказала Софи. – Виноград кислый, – пожаловался Леон. – Дай посмотреть, – потребовала Клэр. – Когда это случилось? Софи покачала головой и решительно сказала: – Никаких последствий не будет. – Ты же заглядываешь в супермаркеты, правда, Клэр? Боже! Если бы у меня было столько свободного времени, я бы предпочел тащить пакет с продуктами через весь город, но не согласился бы на кислый виноград. – О, Леон, заткнись. Он поднялся из-за стола с поразительной энергией, учитывая, что до этого, казалось, был на грани удара. Он начал собирать тарелки. Софи отодвинула свой стул, готовая помочь. – Нет, – сказала Клэр. – Не трогай. Он всегда это делает. Это часть договоренности. Обе женщины на мгновение замерли у окна. Мимо проехал грузовик, легковая машина, прошел мужчина с пустым ведром; две низенькие женщины в высоких шляпах крепко держали друг друга за руки и деловито пробирались сквозь невидимую толпу. – Тебе не бывает здесь страшно? – Нет, – ответила Клэр. – Я не боюсь ничего такого. – Совсем ничего? – В данный момент ничего. Во всяком случае, не на этой неделе. Из кухни раздавался стук тарелок. – Пойдем, присядем, – сказала Клэр. Они вернулись в гостиную. – Дело вот в чем, – сказала Клэр. – Если кто-то пристрелит меня на улице, это будет быстро – бам! И я предпочла бы именно это, чем ждать в операционной, пока кто-то спустится по коридору из лаборатории с хреновыми новостями на куске стекла. – Твоя кухонная губка похожа на испортившуюся печенку, – крикнул Леон из кухни. – Воспользуйся своей рубашкой, – сказала Клэр. Она рассматривала Софи, а та неловко пошевелилась, не понимая, почему так себя чувствует. Она знала, что Клэр временами предрасположена примерять на себя роль пророка – как какой-нибудь мошенник, да ведь? Тем не менее Софи заволновалась. – Ты так долго не звонила, – наконец сказала Клэр. – Интересно, что тебя дернуло. А меня ты знаешь, я никогда никому не звоню. – Не знаю. Мне захотелось тебя увидеть. – О, я рада тебе. У меня всё довольно мрачно, а в тебе есть что-то роскошное, это напоминает мне о приятных вещах. Но ты такая отстраненная. Я всё время это чувствовала, пока мы тут с Леоном исполняли наше безумное шоу. Мы знаем друг друга уже очень давно. Ты снова сошлась с тем мужчиной? Не могу вспомнить его имя. Может быть, ты никогда и не говорила мне. Ты тогда так рассердилась, когда я сказала, что он кажется мне недостойным. – Потому что ты думала, что я плохая, раз так поступаю… – Плохая, плохая, плохая, – сказала Клэр, улыбаясь. – Да, так я и думала. Но мне легко было говорить, я никогда… – она смешалась и обернулась в сторону кухни, где Леон продолжал уборку с целеустремленностью свирепого медведя. – У меня никогда не было ничего подобного, – продолжала Клэр. – Думаю, ближе всего я подошла к этому с ним, – она жестом через плечо показала на кухню. – И не тогда, когда мы были женаты. Не тогда. Но сейчас. Ты, наверное, думаешь, что это смешно… но он задевает меня за живое, понимаешь. Я не думаю, что у меня осталось время на что-то еще кроме правды… о себе. Мне кажется, на самом деле мне никогда не нравился секс. Сейчас расскажу тебе кое-что забавное. Иногда он спит здесь, со мной. Всю ночь напролет мы лежим, обнявшись, и, просыпаясь ночью, я чувствую себя счастливой. Это ведь своего рода любовь, правда, Софи? Друг с другом мы можем быть просто собой. Если бы он не приходил ко мне, я бы, наверное, зачахла. Иногда, в поздние послеполуденные часы, я сижу и жду, пока наступит вечер. Когда стемнеет – хотя в городе не бывает по-настоящему темно, – я встаю и готовлю себе скромный ужин: отбивную, замороженную лимскую фасоль. А если тут он, я, конечно, должна быть изысканной. Дни похожи на бумажные оковы. Всё, что у меня есть, – это пожилой мужчина, которого я бросила двадцать лет назад, когда он обрюхатил троцкистскую женщину-вамп по имени Карла. Неожиданно она резко наклонилась вперед. – Он напуган, – мягко сказала она. – Ему кажется, что один из учеников пытается накачать его наркотиками. Говорит, что они постоянно разглагольствуют при нем о наркотиках. И теперь он боится выпить кофе в университетском буфете. Думает, что даже столовая факультета опасна. Прямо перед твоим приездом он заявил мне, что теперь понимает, как сильно старушки боятся изнасилования. Он говорит, это именно то, как он себя чувствует… Она оглянулась на кухню. Уголки ее рта опустились. – Хотя, видит Бог, он под кайфом с тех пор, как женился на этом своем синем чулке, помешанном на сексе, – сказала она с отвращением. – О… вот видишь, что получается. Начала говорить о тебе, а закончила собой. Клэр ждала, что она что-то ответит, но Софи озадаченно молчала. – Софи? – Нет, нет. Это всё давно закончилось, – сказала Софи. – Мы еще лишь однажды встретились. Он был вежлив. И всё. Я правда хотела тебя увидеть и очень благодарна, что ты пригласила меня прийти. Наверное, я подавлена своим бездельем. – Ни у кого из нас нет детей, – проговорила Клэр с ноткой удивления в голосе. Софи рассмеялась. – Да брось ты! – грубо выпалила она, словно мстя Клэр за что-то – возможно, за то, что та просыпалась счастливой посреди ночи. – Ну… как Отто? – Ты уже спрашивала, – ответила Софи. – Он в порядке, учитывая обстоятельства. Думаю, он чувствует себя получше, чем некоторые, возможно, потому что не очень-то склонен к самоанализу. Он слишком озабочен борьбой с таинственными миазмами, которые, по его мнению, тянут его ко дну. Он воспринимает мусор на улицах как личное оскорбление и по-прежнему пытается начать мыть посуду до того, как мы закончили есть. – Какая стервозность! – воскликнул Леон, который стоял в дверях кухни, протирая стакан. – Неудивительно, что мужчины рыдают. – Что-то я не видела никаких рыдающих мужчин, – ответила Клэр. Но Софи охватила дрожь, которая, казалось, достигла сердца. Она знала, что ее лицо покраснело, а дыхание стало прерывистым. Она не хотела выглядеть такой… злобной. Вчера вечером ей хотелось, чтобы Чарли продолжал говорить, какой Отто бесчеловечный, слишком закрытый. – Простите, – сказала она. – Леон прав. Когда я открываю рот, из него вываливаются жабы. Простите. Леон удивился, затем смутился. Он поднял стакан. – Клэр, вот как нужно вытирать стаканы! – но в его голосе не было грубости. Клэр, пробормотав что-то про курицу, встала со стула и пошла на кухню, а Софи, не желая оставаться наедине с эхом собственных слов, последовала за ней. – Я лучше пойду, – с сомнением сказала она, глядя, как Леон протирает стол, а Клэр смотрит на большую курицу, жарящуюся на сковороде. – Тебе не обязательно уходить, – сказала Клэр через плечо. – Что ты собираешься делать с этой птицей? – спросил Леон. – Эстрагон и сливки, – ответила она. – Кто придет? – Эдгар и его новый дружок, какой-то парикмахер. – Можно мне остаться?