— Знаю, нехорошее это место. — Тут тоже плохо и страшно бывает. Я вот, когда вечером с девчонками Святую Канавку мыла, видела, как за перилами женщина молилась. Так на неё монстр напал, большой такой, на змея с ногами похож. Я кричала-кричала, но ей не помогли, а меня мама наказала потом. — Может, они ни женщины не видели, ни монстра, вот и не поняли тебя. — Да, не видели. Люди вообще мало видят, я порой прям пальцем показываю, а мама не видит и таблетку тут же мне даёт. Думает, таблетка меня слепой сделает, как она сама. Но слепой быть страшно, вдруг монстр подкрадётся, и не увидишь, я делаю вид, что таблетки глотаю, а потом выплёвываю. — Ну, раз ты такая глазастая, дитя моё, случайно ночью в небе странное не видела, похожее на светящееся огненное коромысло, пламенный веник или клубок синего цвета? — Видела, разве такое не заметишь, сначала как дуга из огня, а потом стало шаром. — Не покажешь где? — У нас, недалеко от гостиницы, я из окна видела. Маму позвала, но она не пошла смотреть, сказала спать ложиться. — Как, говоришь, твоя гостиница называется? — Монастырский дворик, рядом живём. — Не успела заметить, куда шар опустился? — Нет, из окна не видно стало. — Жаль, но спасибо тебе. Я тут часто гуляю, так что, если что увидишь странное, ты мне расскажи. Хороший священник, сразу понял, что Софья ничего не придумала. Трудники на её слова не обращали внимания, монашки сразу отправляли к маме или работать. Священник ушёл, а Софья, заметив, что на неё смотрит недовольная монахиня, вернулась к прополке. Скоро пришла мама и забрала её обедать, потом они работали на кухне, а мама после ужина долго шепталась с монашками, изредка кивая на Софью головой. Та делала вид, что не замечает, и строила башню из стеклянных стаканов, представляя, что это хрустальный замок, где заперли прекрасную принцессу. На следующее утро Софья стояла на службе и смотрела на девушку в гробу, та совсем не была похожа на спящую красавицу. Желтоватая кожа, словно покрытая воском, ввалившиеся глаза и острые скулы. Покойница была одета в свадебное платье, но непонятно красивое или нет, до пояса накрыта погребальным покрывалом, не рассмотреть. Худая тоненькая рука мёртвой девушки держала крестик, а на груди иконка. Софья представила, что это она лежит в гробу, очень они с этой девушкой похожи, одного возраста и волосы длинные русые. Вот лежала бы Софья в гробу, а рядом мама плакала и шептала: «Не пожила совсем». Мама говорила, что свадьбы у Софьи никогда не будет, а если умрёт, то платье белое наденут или нет? Тётка рядом, что провела Софью с мамой поближе к гробу, дёрнула задумавшуюся Софью за рукав и перекрестилась. Пахло ладаном, трепетали на сквозняке свечи, и хор пел: Прииди́те, после́днее целова́ние дади́м, бра́тие, уме́ршему… После службы мама с тёткой сели у храма на скамью и принялись обсуждать покойницу. Такие разговоры они любили, ни одного отпевания не пропускали, а тётка заранее всё выспрашивала у родственников про усопшего. — Свадьба должна была быть, платье уж купили, а жених-то и разбился на нижегородской трассе. Тосковала она страшно, потом, говорят, вроде повеселела, да только заболела, похудела, заговариваться стала. Заметили поздно, одна она жила на съёмной квартире. Эх, любовь какая, позвал, значит, её за собой жених. — Ой, жуть. А ты говорила, что недели три назад тоже женщину хоронили, у которой муж от ковида умер. — Женская, видимо, доля за мужем следом уйти, если любит она его сильно. — Это если с мужем повезло, мой-то как о болезни Софьи узнал, так и сбежал, когда ей пять было. Ты говорила, что девушка у вас одна отравилась недавно, которую парень бросил. Вот горе для родителей. Лишь бы моя чего такого не придумала. Представляешь, жениха себе нашла в центре реабилитации, аутиста. Дальше Софье стало скучно слушать, она решила пройтись кругом по Канавке, посмотреть то место, где в прошлый раз чудовище на тётеньку напало, днём-то не страшно. Женщина была всё там же, живая. Смотрела на проходящих с грустью и куталась в тёмный платок. Лицо у неё было уставшее, карие глаза хоть и смотрели по-доброму, но была в них какая-то глубокая тоска. Софья присела у кованной оградки Канавки и спросила: — А чудовище тебя не съело? — Нет, дитя моё, не съело. Не по зубам я ему пока. Вот если ещё силы наберёт. Но не будет такого, Господь не позволит. — Меня Софья зовут, а тебя? — Зови тётя Маша. — Тётя Маша, а почему другие тебя не видят? — Значит, им не надо, вот и не видят. Человек — это разум и душа. Смотрит глазами разума, видит лишь то, что считает правильным, настоящим. Безумные видят больше, но это калечит их душу и мешает жить. — Я не безумная, — обиделась Софья. — Нет пока, но твой разум мал и не мешает видеть. — Вот и не мал, я читать умею и считать. Софья захотела уйти. Тётя Маша ничего не понимает. Видит Софья не потому, что глупая, а потому что… Ну, надо так, вот почему. Она уже поднялась, но вспомнила про чудовище. — Чего чудовище к храму рвётся? — Для чего злые мальчишки цветы на клумбе вытаптывают? Для чего злое завсегда хочет доброе и чистое извести? На фоне чистого грязь видно лучше. Если в комнате одно пятно грязи, то сразу хозяйка заметит и вытрет. А если весь пол грязью истоптан, кто заметит новую? Чёрт это был, им не по нутру божественное, осквернить хочет. — Значит, он только через Канавку не может, а как же остальное? — Чистота она не только внешняя должна быть. Сребролюбие, тщеславие, гордыня — они таких тварей манят, и показная набожность против них не поможет. Серафим был аскет и нёс пользу людям, как думаешь, стал бы он жить сейчас в Дивееве? — Не знаю. Красиво тут вроде, чисто, цветы везде. Людей вон сколько приезжает. Я бы жила, если бы у меня Артёма не было. Я ему обещала, что поженимся, он очень хороший. Мы вместе в центр ходили, он рисует лучше всех. Мой портрет обещал нарисовать. Как думаешь, мама сильно будет ругаться, если я к нему сбегу? — Мама твоя опечалится. Раз тебе тут нравится, то и оставайся. Благословляю тебя, дитя моё, глаза твои — дабы различали они живое и мёртвое, руки твои — дабы отринули они скверну бесовскую. Перекрестила её тетя Маша странно: двумя пальцами. И как прозвучали последние слова, рухнула на Софью тишина, и тут же пронзительно громко зазвучали трубы, с мира спала серая пелена, на короткое мгновение показалось, словно не было и не будет никогда ни боли, ни зла, а только свет и чистая радость. Длилось это всего один вдох, а как Софья выдохнула, всё стало как обычно, только новой знакомой поблизости уже не было. После обеда они с мамой пошли в аптеку около монастыря. Мама зашла внутрь, а Софья осталась ждать. Она смотрела сквозь кованую ограду на золотые купола храмов и не могла понять, что не нравится тёте Маше. Трудники и монашки всё моют и чистят в монастыре, да и в селе красиво, вон какая брусчатка уложена. Софья даже ногой топнула по ровным плиткам мостовой и заметила, что между ними что-то блеснуло. Это оказалось золотое колечко, гладкое, толстое и тяжёлое. Софья надела его на безымянный палец, и кольцо оказалось как раз. Снять почему-то не получилось. Когда мама вернулась, руку пришлось от неё прятать, вдруг кольцо заберёт, Софье никогда украшений не дарили. На обратном пути они встретили вчерашнего священника, Софья помахала ему, пока мама не видит. Но батюшка, глядя на неё, вдруг нахмурился. Может, забыл вчерашний разговор и Софью? Обидно. День прошёл как обычно, но Софья чувствовала усталость, мутило и хотелось лечь. С трудом она помыла полы перед службой и села на лавку. Запах ладана почему-то душил, и её начало подташнивать. — Ты чего ленишься? Давай домывать, мы сегодня на всенощное бдение пойдём. Праздник большой. Софья сползла с лавки, её качнуло. Тут уж мама забеспокоилась, подошла и пощупала лоб. — Перегрелась, похоже, вчера на солнышке, конец августа, а как палит. Пойдём до гостиницы, я тебя уложу. На службу одна схожу, а ты отлежишься. Не испугаешься одна? Софье было уже всё равно, лишь бы оставили в покое и дали лечь, она мотнула согласно головой и, с трудом переставляя ноги, пошла за мамой. Почему-то крестик холодил кожу, а вот кольцо на пальце неприятно щипало, словно натёрло. Когда они подошли к гостинице, Софье стало получше. Небольшой номер, в котором они жили с мамой, был, как вся гостиница, отделан деревянной вагонкой, на двух узких кроватях лежали покрывала той же леопардовой расцветки, что и ковёр на полу. А о том, что тут живут паломники напоминали только репродукции икон на стене. Кроме кроватей, в номере стоял письменный стол со стулом и висел на стене телевизор. Мама ушла, а Софья, полежав немного, встала и села у окна, рассматривая прохожих. Голова всё ещё немного кружилась. На улице стемнело, мама задерживалась, может, на крестный ход осталась. В дверь постучали, Софья открыла, не спрашивая. За порогом стоял Артём. — Тёма! — завопила Софья от радости. Как же она соскучилась. Худой и длинный Артём топтался на пороге и улыбался Софье. Корнеев посмотрел на стопку папок и поморщился. В кабинете было темно, горела лишь настольная лампа, в Дивеево он приехал поздно, решил сразу заскочить в местный отдел МВД и ознакомиться с делами. Дежурная следователь Сизова открыла ему один из кабинетов и включила компьютер. Посмотрев краткие данные о делах, Корнеев попросил принести папки с оригиналами из архива, некоторые моменты показались ему странными. — Значит, считаете, что это гастролёр из Нижнего? — спросил Корнеев Сизову. — Ну, сами смотрите, те же жертвы: молодые женщины, одинокие. Сначала странное поведение, а потом самоубийства. Для нашего села слишком много таких случаев, и перерывы между ними всё короче. Думаю, он использует наркотики. Иначе чем объяснить странное поведение жертв? Корнееву это дело не нравилось, статья «Доведение до самоубийства» труднодоказуемая, проще поймать этого гада на распространении наркотиков. Не его сфера, ещё в Нижнем, когда ему передали это дело, Корнеев удивился, что работа не ведётся совместно с наркоконтролем. Он ещё раз посмотрел на стопку папок, захотелось закурить, но он обещал Ленке, что после рождения ребёнка избавится от этой привычки. Семечки надо купить. Семечек и валерьянки, чтобы меньше нервничать. Корнеев открыл первую папку и прочитал: «Анастасия Кирилловна Шишкова, 32 года. Несчастный случай, утечка газа». — Так, что за ерунда? Вы говорили — самоубийства, а тут несчастный случай? — Родственники настояли, следователь пошёл навстречу. Тут же монастырь, много верующих, если она самоубийца, так отпевать не станут, вот и написали несчастный случай. Тут у половины так написано, где была возможность. Родственники хотят по-людски похоронить, без косых взглядов. — То есть верующие, которые не думают о том, что Господь как бы в курсе, как человек умер. А следователь сесть за подделку документов не планирует? — Начальство выговор сделало, никто же не знал, что эти бумаги посторонние смотреть будут, — смутилась Сизова. — Это только первые дела так, а дальше всё в подробностях стали писать, когда поняли, что криминал. Старые мы исправим и доследование проведём. Корнеев достал нижнюю папку, она и правда была значительно толще первых трёх, посмотрел на несколько листов опросов и решил, что надо поспать, чтобы не упустить что-нибудь важное. Он добрался до маленького хостела на окраине села и написал сообщение жене о том, что всё хорошо. Лена не спала, пыталась уложить Сашу, ребёнка мучили колики. С утра Корнеев вернулся к работе, открыл самую толстую папку и начал изучать дело Пестовой Натальи Александровны. Женщина оказалась одинокой, вдовой, муж погиб полгода назад, детей они родить не успели. Жила одна на съёмной квартире, из родственников мама и бабушка. У них в показаниях было написано, что за пару недель до смерти Наташа стала странно себя вести, говорила о муже, будто он жив, планировала родить от него ребёнка. Корнеев перешёл к показанию подруг, которые видели умершую чаще родственников, но его прервали. В кабинете работал ещё один следователь, к которому привели потерпевшую. Молодая женщина растерянно улыбалась и рассматривала кабинет и следователей глазами пятилетнего ребёнка. — Здравствуйте. Следователь Сазонов Константин Витальевич. Дежурный сказал, у вас дело сложное. Как вас зовут и что случилось? — Меня Софья Герасимова зовут. Понимаете, ко мне жених приехал. А он не он, ну, то есть похож, но это не Артём. — В чём это выражается? — следователь, уже приготовивший лист протокола и ручку, отложил их в сторону. — Ну, он никогда без тёти Светы, мамы его, не ездит никуда, она его не пускает. Ещё он подарки привёз: платок и бусы. Он мне всегда только крышки от бутылок дарил и баночки от крема, — смущаясь, проговорила девушка. Следователь потёр глаза и посмотрел на кучу бумаг на столе, стало понятно, что дежурного, пустившего к нему сумасшедшую, ждёт разнос. — Что-то ещё? — устало спросил Сазонов. — Ну, он всё время обниматься лезет, а Артём меня только за руку брал. А ещё он на ощупь такой… Ну, словно резиновый с песком внутри, ну, знаете такие игрушки, которые мять надо. Да! Забыла. У него костей в спине нет, ну этого, как его, позвоночника, — девушка явно разволновалась. — Хорошо, проверим. До свидания, дежурный вас проводит. Когда девушку вывели из кабинета, Корнеев хмыкнул и вернулся к чтению дела. На чтение опроса подруги ушло минут десять, когда ему на глаза попалась строчка: «Она говорила, что муж живой, приходит к ней ночевать и дарит подарки. Подарил платок и бусы». В голове Корнеева защёлкало, он вскочил с места и бросился догонять посетительницу. На улице он столкнулся со священником, старичком в потёртом пиджаке, тот разговаривал с кем-то по телефону. Женщину нигде не было видно. Корнеев сплюнул и развернулся, чтобы вернуться, но дорогу ему перегородил священник. — Вы девочку послушайте, я немного её знаю, видел в монастыре. Думаю, её и правда пугает какой-то парень, как бы чего плохого не случилось. Пусть она и придумала половину, но страх у неё настоящий, невыдуманный. Блаженных часто злые люди обижают. Думают, за них никто не заступится, не поверят. — Да верю я. Где вот только теперь искать? — Это я вам скажу. Вы где живёте?