– Где? – спрашивает Эджертон. – Почти в конце. Коричневый. – Это он? – Ну, это коричневый «линкольн». Пеллегрини ищет на площадке признаки жизни. Ордер им не нужен – Эндрю уже не хозяин машины. Но ворота закрыты на замок и цепь. – Ну, – говорит Пеллегрини, – была не была. Детектив втыкает мысок черного «флоршейма» в металлические звенья и подтягивается вверх по ограде. Навстречу по штрафплощадке мчатся два здоровых добермана, рыча, лая и щерясь. Пеллегрини спрыгивает назад. – Да ладно, Том, – смеется Эджертон. – Что ты с ними не справишься, что ли? – Не, мне и тут хорошо. – Это всего лишь животные. А ты – человек с оружием. Пеллегрини улыбается. – Давай-давай. Значок им покажи. – Мы вроде не торопимся, – говорит Пеллегрини и возвращается к машине. Через четыре часа Пеллегрини едет обратно на площадку с Лэндсманом, закончившим брать показания Эндрю незадолго до шести утра. Ни тот, ни другой не спали двадцать восемь часов, однако когда они едут по Перринг-парквей в округ, а затем идут за скучающим работником по грунтовой площадке к «линкольну», в них не видно ни следа усталости. Ну конфисковали, ну и что, думает Пеллегрини. Может, Эндрю сам сдал машину, решив, что она чистая и ее никак не свяжут с убийством. – Эта? – Да. Спасибо. Детективы сначала осматривают салон, ищут на коже и дереве красно-бурые пятна, волосы или волокна ткани. Лэндсман находит на приборной панели цепочку из фальшивого золота – женский браслет. Пеллегрини указывает на темно-коричневую кляксу на пассажирском сиденье. – Кровь? – Да не. Вряд ли. Лэндсман достает из кармана набор с лейкооснованием, наносит химикат на ватную палочку и проводит по пятну. Темно-серая. Пеллегрини заканчивает осмотр заднего сиденья, оба идут к багажнику. Лэндсман поворачивает ключ, но медлит перед тем, как открыть. – Ну давай, сволочь, – говорит он. Самое близкое к молитве в жизни Джея Лэндсмана. В багажнике чисто. Он наносит химикат на семь-восемь палочек и проводит по всем вмятинам и щелочкам. Темно-серые. Пеллегрини медленно выдыхает, его дыхание клубится в подмороженном воздухе. Затем он идет к «кавалеру» и садится за руль. Внимательно рассматривает золотую цепочку, предчувствуя, что и это ни к чему не приведет, что через день-другой семья Латонии Уоллес ответит «нет, никогда такую не видели». Пеллегрини молча ждет, пока Лэндсман проводит еще два раза палочками в салоне, потом закрывает багажник, сует руки глубоко в карманы и идет обратно к «шевроле». – Погнали. И вдруг наваливается усталость, и оба детектива щурятся на утренний свет, пока машина скатывается на юг по Харфорд-роуд, а потом едет на запад по Норзерн-парквей. Пятнадцать дней напролет они работали в шестнадцатичасовых или круглосуточных сменах, жили на американских горках, переходя от одного подозреваемому к другому, бешено перескакивая от мгновений восторга к часам отчаяния. – Я тебе скажу, что думаю, – говорит Лэндсман. – И что ты думаешь? – Я думаю, нам нужен выходной. Утро вечера мудренее. Пеллегрини кивает. Где-то у перекрестка Джоунс-Фоллс Лэндсман снова заговаривает. – Не волнуйся, Том, – говорит он. – Раскроем мы его Но Пеллегрини уже поддался измождению и сомнению, поэтому молчит в ответ. Дело Латонии Уоллес в кабинете Джея Лэндсмана расползается, как метастазы рака. Фотографии с места преступления, отчеты из лаборатории, схемы, внутренние доклады, воздушная съемка Резервуар-Хилла с полицейского вертолета – бумага лезет из папки, марширует через стол и картотеку сержанта. Вторая колонна документов приступила к обходному маневру – штурмует рабочее место Пеллегрини в дополнительном офисе, а затем захватывает картонную коробку за стулом детектива. Дело стало целым миром, кружит на собственной орбите. Но для остального отдела убийств ничего не меняется. На протяжении почти всего десятилетия детективы Балтимора исходят из того, что закон средних чисел гарантирует им от 200 до 250 убийств в год, то есть где-то два убийства каждые три дня. В памяти убойного еще свежи годы в начале 1970-х, когда дел было 300 с лишним, но этот показатель резко снизился, когда заработала травматологическая система штата, а реанимации больницы Хопкинса и Университетской стали спасать некоторых от кровотечений. Последние два года число трупов понемногу идет вверх, достигнув максимума в 226 в 1987-м, но в Балтиморе такая тенденция не отрывается далеко от кривой вероятности. По пятницам детективы ночной смены могут видеть, как секретарши Ким и Линда проставляют номера дел на пустых красных папках – 88041, 88042, 88043, – и железобетонно знать, что где-то на улицах бредут к небытию будущие жертвы. Старожилы шутят: черт, небось, номера дел выбиты на задницах обреченных ультрафиолетовыми чернилами. Если пропустишь человека через маркировальную машину, если покажешь «88041» на его правой щеке и скажешь, что это значит, бедный засранец сменит имя, запрется в подвале или сядет на первый же «Грейхаунд»[31] до Акрона, Оклахома-Сити или любого другого места в тысячах миль отсюда. Но так не бывает; цифры никуда не денутся. Конечно, статистические флуктуации в рамках разумного допускают и тихие выходные из-за дождя, снега или чемпионата в Американской Восточной Лиге. Но допустимы и аномальные ночные смены во время полнолуния, когда каждый второй здравомыслящий балтиморец вдруг тянется за револьвером, или периодические необъяснимые эпидемии убийств, когда город будто всерьез настраивается опустеть в кратчайшие сроки. В конце февраля, когда следствие по делу Латонии Уоллес переваливает за вторую неделю, у убойного начинается как раз такая пора: на детективов обеих смен сваливается четырнадцать убийств за тринадцать дней. Это две недели беспредела: трупы складируются в морге, как поленья, а детективы собачатся за печатными машинками. В одну особенно скверную ночь двое из группы Макларни разыгрывают сцену, которая может произойти только в реанимации американской больницы крупного города. Справа – слуга медицины в зеленом халате, латающий дырки в человеке. Слева – Дональд Уолтемейер в роли Первого детектива. Входит Дэйв Браун в роли Второго детектива, пришедшего помочь напарнику с расследованием Преступления. – Йо, Дональд. – Дэвид. – Йо, брат, что тут? Это наш парень? – Это огнестрел. – Значит, у нас огнестрел? – У тебя же вроде ножевое? – Я буду с тобой. Макларни решил, тебе не помешает помощь. – Ну, у меня огнестрел. – Ладно. Отлично. – Тогда у кого ножевое? – Так. То есть огнестрел и ножевое – это разные дела? – Да. И у меня – огнестрел. – А ножевое тогда где? – Вроде в соседней палате. Второй детектив идет на правую часть сцены – там появляется новая команда врачей в зеленых халатах, латающих дырки еще больше. – Ладно, приятель, – бесстрастно произносит Второй детектив. – Беру ножевое. На следующую ночь после того, как Уолтемейер и Дэйв Браун в травматологии Хопкинса поделили пострадавших, Дональд Уорден и Рик Джеймс получают первое убийство со времен Монро-стрит. Образцовая бытовуха на кухне южнобалтиморского таунхауса: на линолеуме растянулся тридцатидвухлетний муж, из ранений 22-го калибра в его груди сочится кровь, из раскрытого рта – непроглоченные ром с колой. Все началось с ссоры и дошло до того, что сразу после полуночи жена вызвала полицию, и приехавший патрульный любезно отвез очень пьяного мужа домой к его матери, велев тому проспаться. Такое вмешательство, разумеется, нарушает неотчуждаемое право каждого пьяного быдла из Южного Балтимора избивать суку-жену в час ночи, поэтому муж стряхнул с себя оцепенение, вызвал такси и ворвался на кухню, где его застрелил шестнадцатилетний пасынок. Извещенный тем же утром дежурный адвокат штата просит в суде для несовершеннолетних предъявить обвинение в убийстве по неосторожности. Через два дня Дэйв Браун принимается расследовать убийство из-за наркотиков на уличном рынке перекрестка Норт и Лонгвуд, а когда сдает его через три дня, Родди Миллиган получает новую зарубку на пистолете. Родерик Джеймс Миллиган в нежном возрасте девятнадцати лет стал проклятьем отдела убийств из-за пристрастия расстреливать дилеров-конкурентов на улицах Юго-Запада. Крошечного, субтильного Миллигана уже без того разыскивают за два убийства 1987-го и подозревают в четвертом. Его местонахождение неизвестно, и юный Родерик начинает понемногу бесить детективов; в частности, Терри Макларни считает за оскорбление решение дерзкого юнца убивать еще больше людей вместо того, чтобы сдаться. – Вы представляете, сколько этот говнюк уже находится в розыске? – объявляет Макларни, вернувшись с очередной безуспешной проверки убежища Миллигана. – Убиваешь человека – ладно, – добавляет сержант, пожимая плечами. – Убиваешь второго – ну, мы же в Балтиморе. Убиваешь третьего – тут пора уже себе признаться, что у тебя проблемы. Хотя Миллиган пошел по стопам Кэгни[32] и заявил родственникам, что его никогда не возьмут живым, через месяц Родди все-таки берут во время облавы дома у его подружки, причем с героином в кармане. Его репутацию немало подмочило то, что, когда его закинули в допросную, он безудержно разрыдался. Смене Стэнтона достался тридцатидевятилетний житель Хайлендтауна, отправившийся с другом покупать фенциклидин в нехорошем районе Юго-Восточного Вашингтона, где взамен его ограбил и пристрелил уличный дилер. Друг жмет на газ и проезжает пятьдесят пять километров по магистрали Балтимор-Вашингтон с окровавленным умирающим человеком на пассажирском. В больницу на восточной стороне он доставляет уже труп с дыркой в голове и заявляет, что их ограбил автостопщик на близлежащей Дандолк-авеню. Еще есть ссора в баре Западного Балтимора, начавшаяся со слов, но перешедшая к кулакам и бейсбольным битам, пока тридцативосьмилетний мужчина не оказался на больничной койке, где и сыграл в ящик три недели спустя. Поссорились два ветерана Вьетнама: один заявлял, что лучшая боевая часть на войне – 1-я воздушная кавалерийская бригада, а другой отстаивал 1-ю дивизию морских пехотинцев. В данном случае победила Воздушная кавалерия. И как тут забыть уэстпортскую мать, застрелившая своего сожителя, а потом потребовавшая у дочери-подростка взять преступление на себя по той причине, что ее будут судить как несовершеннолетнюю. И о молодом наркодилере из проджекта Лафайет-Кортс, которого похитил и застрелил конкурент, а потом выбросил в канаву в Пимлико, где прохожие спутали его с дохлым псом. И о двадцатипятилетнем предпринимателе из Восточного Балтимора – ему выстрелили в затылок, пока он взвешивал и разбавлял героин на кухонном столе. И об убийстве в стиле «ну разве у нас не великий город», когда Фред Черути едет в квартиру на Кафедрал-стрит, где одна проститутка всадила нож в грудь второй из-за десятидолларовой капсулы героина, а потом пустила ее себе по венам до прибытия полиции. Ключевой свидетель – бизнесмен из вашингтонского пригорода, при первом признаке крови сбежавший обратно к жене и детям, – не обрадовался, когда ему в четыре утра звонит детектив, узнав его личность по чекам от кредитки, оставшимся в Балтиморском Блоке – эрогенной зоне города, где бизнесмен снял шлюх. – Фрэнк дома? – Да, – отвечает женский голос, – а кто это? – Скажите, это его друг Фред, – говорит Черути, проявляя искреннее милосердие, и через пару секунд продолжает: – Фрэнк, говорит детектив Черути из отдела по расследованию убийств Балтиморского полицейского департамента. У нас проблемка, да? И напротив, есть редкий обнадеживающий момент гражданской сознательности со стороны Джеймса М. Баскервиля, который скрылся с места убийства своей девушки у нее дома на Северо-Западе Балтимора, а через час сам позвонил на место преступления и попросил детектива. – С кем я разговариваю? – Это детектив Томлин. – Детектив Томлин? – Да, а вы кто? – Джеймс Баскервиль. Я звоню, чтобы признаться, что это я убил Люсиль.