Остальные озираются с мрачным любопытством. Двоюродный брат указывает на свернувшуюся красную лужу на ковре спальни. – Это кровь Лины? Патрульный кивает, и брат поворачивается к старшей дочери жертвы. – Кровь Лины, – повторяет он. Не стоило. Потому что теперь старшая сестра Джеки завывает, что есть мочи, и бросается к красному пятну, растопырив руки. – МАМА, МАМА, Я ВИЖУ МАМОЧКУ, – девушка возит руками в луже, собирая как можно больше крови. – МАМОЧКА, Я ВИЖУ МАМОЧКУ… Гарви наблюдает, как двоюродный брат и еще какой-то родственник оттаскивают ее от лужи. – …МАМОЧКА, НЕ УХОДИ, МАМОЧКА… Девушка с криками простирает перед собой окровавленные руки. Предчувствуя немаленький счет из химчистки, Гарви отступает, потом направляется к двери. – Ладно, Джеки, – говорит он – Спасибо. Я же дал свой телефон? Джеки Лукас кивает, потом поворачивается успокаивать сестру. Когда вопли становятся еще истошнее, Гарви сбегает вслед за криминалистом и заползает в замерзший салон «кавалера». Всего он потратил на осмотр места происшествия меньше четырех часов. Перед возвращением в отдел убийств Гарви проезжает еще двенадцать кварталов на север, чтобы проверить, не нужна ли помощь с вызовом на подозрительную смертьпоступившим через три часа после вызова на Гилмор-стрит. Гарви уже звонил в офис и услышал от Дэйва Брауна, что второй вызов тоже может быть убийством, причем как-то связанным с Шарлин Лукас. Гарви поднимается на второй этаж дома в ряду на Лафайет-авеню и обнаруживает Рика Джеймса и Дэйва Брауна над телом пятидесятилетнего мужчины. Как и Лину Лукас, жертву на Лафайет-авеню застрелили в голову и несколько раз ударили ножом, правда, здесь – в грудь. Как и у Лины Лукас, рядом с головой жертвы – подушка, испачканная порохом. Более того, лицо жертвы покрыто теми же неглубокими порезами – их больше двадцати. Жертву – очевидно, убитую уже давно, – нашли родственники, которые заволновались из-за отсутствия старика и вошли через незапертую заднюю дверь. Следы взлома также отсутствовали, но кто-то обшарил всю комнату, где найдена жертва. Дела однозначно объединяются, когда Гарви узнает, что мертвец – Пернелл Хэмптон Букер, отец Винсента Букера, того самого предприимчивого паренька на побегушках у Роберта Фрейзера, торгующего дурью и спавшего с Линой Лукас. Стоя в спальне покойного, Гарви почти наверняка знает, что обе жизни отняла одна и та же рука. Оставив Брауна и Джеймса на месте преступления, Гарви возвращается в отдел и закапывается в бумажную работу за дальним столом. Он все еще там, когда оба детектива возвращаются с Лафайет-авеню. Словно мало непосредственных сходств между местами преступлений, еще и пуля, извлеченная из мозга Пернелла Букера на вскрытии следующим утром, – та же извращенная плосконосая, 38-го калибра. Тем же вечером Дэйв Браун, старший по Лафайет-авеню, подруливает к столу Гарви с фотографией юного Винсента Букера. – Йо, видать, будем работать вместе. – Видать. В тот день с Гарви уже связался анонимный осведомитель – женщина позвонила в отдел убийств и сказала, что слышала разговоры в баре на Западной Пратт-стрит. Какой-то человек сказал другому, что Лину Лукас и старика на Лафайет убили из одного ствола. Интересный слух. Баллистики подтверждают это на следующий день. Понедельник, 29 февраля Проходит неделя с тех пор, как в один и тот же вечер обнаружили Лину Лукас и Пернелла Букера, и оба дела мало-помалу, но продвигаются. Папки набиваются свежими отчетами, а по примете балтиморского убойного, в котором насилие одного дня затмевается насилием следующего, толстая папка – это к добру. Над осторожничающими насмехается само время, поэтому детектив – памятуя об этом – посвящает драгоценные часы лучшим версиям, возит в центр вероятных свидетелей и подозреваемых в надежде, что что-нибудь да сложится. Потому что отлично знает: не успеет он проверить натянутую версию или, еще лучше, развернуть продолжительное всестороннее расследование, как на стол ляжет новая папка. Но почему-то Рича Гарви, будто он какой-то особенный, закон убывающей доходности никогда не касался. – Он как пес с костью, – однажды с гордостью сказал о нем Роджер Нолан другому сержанту. – Если получает дело и по нему есть хоть что-то, он его уже не отпустит. Конечно, так Нолан говорит только другим сержантам; Гарви он ничего подобного в жизни не скажет, обычно прибегая к вымыслу о том, будто это норма – бросать дело, только когда исчерпаны все возможности. На самом деле нет ничего дальше от нормы. Ведь реальность такова, что после пятидесяти, шестидесяти или семидесяти убийств, сценарий «дохлый черный в подворотне» начинает надоедать. И ничего не удручает детектива больше, чем когда он возвращается в офис, вбивает имя жертвы в компьютер и получает распечатку уголовной истории на пять-шесть страниц, целый свиток до пола. В отделе убийств выгорание – это не профессиональный риск, а психологическая гарантия. Эта зараза, перескакивающая от детектива на его напарника, а от напарника – на всю бригаду, этот настрой «да всем насрать» угрожает не расследованиям с настоящими жертвами – они-то на самом деле часто исцеляют от выгорания, – а скорее расследованиям, где покойник ничем не отличается от своего убийцы. Коан американского детектива: слышен ли звук падающего наркодилера в Западном Балтиморе, если рядом никого нет? После четырех лет в убойном и тринадцати в полиции Гарви – один из немногих обитателей отдела, у кого еще остался иммунитет к этому вирусу. О чем-то говорит уже то, что большинство детективов после многих лет в окопах не помнят старых дел, а Гарви сходу скажет, что из двадцати пяти – двадцати шести дел, которые он вел как старший, число висяков можно пересчитать по пальцам одной руки. – И сколько их? – Вроде четыре. Не, пять. Статистику он ведет не из-за тщеславия – просто это его планка. Решительный, агрессивный, до ужаса дотошный Гарви любит расследовать убийства; более того, он до сих пор принимает висяк или слабую сделку с подозреваемым за личное оскорбление. Одно это делает его динозавром, последним осколком этики, сгинувшей поколение-другое назад, когда максима «если не получилось с первого раза, пробуй еще и еще» сменилась во всех муниципальных органах Балтимора более лаконичным «это не мое дело», а потом еще более категоричным «всякое бывает». Рич Гарви – ходячий анахронизм, продукт воспитания Среднего Запада, где про «Маленький паровозик, который смог» не шутят. Именно Гарви легко забудет о приличиях и дипломатии, чтобы вправить мозги прокурору, когда второй степени и двадцатки откровенно мало, и заявит помощнику прокурора штата, что любой юрист, который ловит мух, не удовольствуется чем-то меньше первой степени и пятидесяти. Именно Гарви является на работу с диким гриппом, а потом вкалывает по делу об убийстве тупым предметом в Пигтауне, потому что – ну, раз уж приехал, можно и вызов принять. И именно Гарви распечатал цитату Вернона Геберта, комиссара нью-йоркской полиции и эксперта по расследованию убийств, «Помните, мы работаем на Бога», чтобы приклеить у себя над столом и раздать всему офису. Наделенный острым чувством юмора, Гарви и сам понимает, что на фоне прочих девизов гебертовский – напыщенный и мелодраматичный. Понимает, но ничего поделать с собой не может; даже наоборот, любит его из-за этого еще больше. Он родился в Чикаго, в ирландском районе рабочего класса, единственный сын продажника из ретейлера, работавшего с каталогом «Шпигеля». Его отец процветал – как минимум пока компания не сочла эту должность лишней, – и семье хватило средств сбежать в пригород, когда в конце 1950-х их старый район начал приходить в упадок. Старший Гарви перенес свои амбиции на сына и любил представлять его будущим начальником отдела продаж – может, и в «Шпигеле»; Гарви был не согласен. Пару лет он учился в маленьком колледже Айовы, потом закончил курс криминологии в Кентском университете. В 1970-м, когда Национальная гвардия дала в кампусе в Огайо смертельный залп по толпе протестующих из-за войны во Вьетнаме, Гарви держался от волнений подальше. Как и многие студенты, он смотрел на войну с сомнением, но в тот день, если бы кампус не закрыли из-за стрельбы, сидел бы в первом ряду и вел конспект. Этот молодой человек, не шедший в ногу со временем, мечтал о карьере полицейского в эпоху, когда правоохранение не то чтобы будоражило воображение американской молодежи. У Гарви был свой взгляд на вещи. Он считал, что в полиции интересно будет всегда. И даже в самый страшный экономический кризис для копа найдется работа. Но после выпуска последний логический довод отказывался подтверждаться. В середине семидесятых найти вакансии было непросто – из-за инфляционной экономики многие департаменты полиции проводили сокращения. Женившись на одногруппнице, Гарви устроился охранником в компанию «Монтгомери Уорд». Только почти год спустя, в 1975-м, он услышал, что в Балтиморе набирают патрульных, предлагая прибавки и льготы для выпускников вузов. Они с женой переехали на юг, в Мэриленд, и осмотрели город и прилегающие округа. Во время тура по ласковым живописным долинам и просторным коннозаводческим фермам на севере округа Балтимор они влюбились в Чесапикский регион. Вот здесь, сказали они, можно растить детей. Затем Гарви уже в одиночку устроил тур по городским трущобам – восточная сторона, западная, юг Парк-Хайтс, – присматриваясь к местам, где будет зарабатывать на хлеб. Из академии он попал в Центральный район, где стоял на посту на пересечении Брукфилд и Уайтлок. Дел хватало: Резервуар-Хилл в конце семидесятых был таким же захудалым районом, как и десять лет спустя, когда там в переулке нашли Латонию Уоллес. Макларни помнит Гарви из времен, когда оба служили в Центральном; помнит и то, что Гарви, вне всяких сомнений, был лучшим в его группе. «Он ездил на вызовы и был готов драться», – говорил Макларни, отмечая два поистине важных качества для патрульного. Голодный до работы, Гарви бойко поднимался по карьерной лестнице: шесть лет в Центральном, еще четыре – самым надежным детективом по ограблениям в отделе преступлений против собственности, потом перевод в убойный. Прибыв в июне 1985-го, вскоре он стал жемчужиной группы Роджера Нолана. Кинкейд – ветеран, Эджертон – стильный одиночка, но львиную долю вызовов разгребал Гарви, с готовностью объединяясь с Макаллистером, Кинкейдом, Боуменом и вообще любым теплым телом, приезжавшим на свежее убийство. Должно что-то говорить уже то, что, когда остальные детективы в группе принялись жаловаться на загрузку Эджертона, Гарви часто отвечал всем без следа сарказма, что лично он не в претензии. – Гарри все равно будет делать по-своему. Ничего, мне же больше достанется, – говорил он так, будто в Балтиморе убийство каким-то образом стало дефицитным товаром. Он искренне любил расследовать убийства. Любил места преступлений, любил ощущение погони, ловил подростковый кайф от щелчка наручников. Даже само слово любил, что было заметно всякий раз, когда он возвращался с очередного места преступления. – Что там у тебя? – спрашивал Нолан. – Убийство, господа. Подкидывайте ему свеженькое каждые три недели – и он доволен. Подкидывайте еще больше – и он как сыр в масле катается. В один период полуночного дежурства летом 1987-го Гарви и Дональд Уорден приняли пять убийств за пять дней, причем три из них – за одну ночь. Та самая полуночная смена, когда детектив уже путает, какие свидетели по какому делу приехали. («Так, теперь поднимите правую руку те, кто здесь с Эттинг-стрит».) И все же четыре из пяти раскрыли, и Гарви со Здоровяком еще долго вспоминали эту неделю с удовольствием. Но спроси любого другого детектива, кто лучший на месте преступления, и он назовет Терри Макларни, Эдди Брауна, Кевина Дэвиса из стэнтоновской смены и напарника Гарви – Боба Макаллистера. Спроси, кто лучше ведет допрос, – и в список войдут Дональд Кинкейд, Кевин Дэвис, Джей Лэндсман и, может, Гарри Эджертон, если сослуживцы будут в настроении включить в голосование известных бунтарей. Лучшие при выступлении на открытом судебном слушании? Обычные номинанты – Лэндсман, Уорден, Макаллистер и Эджертон. Лучший на улице? Уорден, тут и говорить нечего, и с небольшим отрывом – Эджертон. А как же Гарви? – Вот черт, точно, – скажут коллеги, словно только что вспомнив. – Отличный детектив. Почему? – Он их не бросает. Для детектива убойного не бросать дело – уже полпобеды, и сегодня, с приездом в отдел убийств Роберта Фрейзера, полиция близится к победе в сражении за Лину Лукас и Пернелла Букера. Фрейзер – высокий и худой, темнокожий, с глубоко посаженными карими глазами под высоким покатым лбом, над которым начинают образовываться залысины. Двигается он как тот, кто годами выживал на уличных углах: скользит по коридору шестого этажа к допросным привычной сутенерской походкой – плечи и бедра лениво толкают тело вперед. Почти все время жутко таращится, добавляя жути тем, что редко моргает. Говорит глубоко и монотонно, его предложения лаконичны, намекая, что он аккуратно подбирает слова – либо что у него их небольшой запас. Роберт Фрейзер в свои тридцать шесть – сталевар на полставки, вышедший по УДО, и он может считать свое мелкое предприятие по продаже кокаина чем-то вроде второй карьеры; предыдущая стажировка в вооруженных ограблениях резко прервалась шестилетним тюремным сроком. Все вышеперечисленное неимоверно радует Гарви по той простой причине, что Роберт Фрейзер отлично годится на роль убийцы. Пустяк, но такие пустяки всегда делают расследование стоящим. Ведь по большей части те, кто сидит на скамье подсудимых в окружном суде Балтимора, на первый взгляд редко выглядят способными на безрассудное уничтожение человеческой жизни, и даже после сорока-пятидесяти дел в сердце любого детектива все еще шевелится слабое разочарование, когда виновный в невероятных злодействах кажется не опаснее кассира «7-элевен». Алкоголики, наркоши, матери на вэлфере, без пяти минут шизики, черные парни и девчонки в дизайнерских спортивных костюмах – галерея балтиморских убийц, за редким исключением, не самая устрашающая компания. Но во Фрейзере с его низким раскатистым голосом и пустым взглядом есть что-то мелодраматичное. Будто большой калибр специально для таких, как он, и придумывали. И все это как рукой снимает, когда он входит в допросную. Потому что стоит Фрейзеру сесть за стол напротив Гарви, как он с полной готовностью рассказывает о смерти подружки. Более того, он готов назвать вероятного подозреваемого. Конечно, он решил добровольно явиться в отдел по расследованию убийств только после недели плотной работы Гарви и Дональда Кинкейда, вписавшегося в дело младшим детективом, когда на Дэйва Брауна легло другое убийство. В поисках рычага давления детективы вывалили на улицу грязное белье Фрейзера, когда пришли к нему домой на Файет-стрит и стали спрашивать жену о его рабочих часах, привычках и связи с наркотиками, после чего достали козырь. – Вам известно, что у него был роман с Линой? Насколько эти известия возмутили женщину, неясно; она сама сказала, что их брак знавал и лучшие времена. Так или иначе, она не торопилась предоставить мужу алиби на ночь убийства. И начальство завода в Спэрроус-Пойнте сообщило на следующий день детективам, что перед убийством Фрейзера не видели на смене два дня подряд. Затем прошлым вечером подозреваемый сам позвонил Гарви в отдел убийств и заявил, что обладает информацией об убийстве Лины и желает немедленно встретиться с детективами. Но к полуночи он так и не явился, и Гарви поехал домой. Через час Фрейзер подошел к будке охранника у гаража и попросил отвести его к детективам. С ним поговорил Рик Рикер – не дольше, чем было нужно, чтобы понять: Фрейзер под кайфом, а судя по зрачкам, выделывавшим боливийскую самбу, сегодня он, видимо, кайфовал от кокаина. Рикер позвонил домой Гарви: они решили отменить допрос и велели Фрейзеру явиться чистым. Но перед уходом Фрейзер задал вопрос, показавшийся Рикеру любопытным: – Ее же застрелили и зарезали, да? Может, он услышал это на улице. Может, нет. Рикер написал для Гарви отчет и включил этот момент. Теперь, при повторном визите в штаб, Фрейзер с виду не только полностью осознает свое окружение, но и искренне интересуется смертью подружки. За полтора часа допроса с Гарви и Кинкейдом он задает не меньше вопросов, чем они ему, и добровольно предлагает немало сведений. Откинувшись на спинку стула и слегка покачиваясь, он рассказывает, что, хотя у него есть жена и вторая любовница в По-Хоумс, какое-то время он встречался с Линой Лукас. Еще Фрейзер заявляет, что они редко ссорились и что ему не меньше полиции интересно, кто ее убил и украл его кокаин из комода. Да, признается он, Лина часто хранила для него наркотики в квартире на Гилмор-стрит. Держала их в пачке риса, лежащей в сумочке в комоде. Он уже узнал от семьи, что убийца забрал все, что у нее было. Да, он приторговывал кокаином и немножко героином, когда не работал на заводе в Спэрроус-Пойнте. Он не собирается зря тратить время на вранье. С продаж ему хватало на жизнь, в основном он торговал у низких многоквартирников По-Хоумс, но это же не постоянка. Да, у него есть оружие. Револьвер 38-го калибра, но даже не заряженный. Он оставляет его на хранении у второй подружки на Эмити-стрит. Она прячет оружие для Фрейзера, там оно сейчас и находится. Да, он слышал и про отца Винсента Букера. Он не знал Пернелла Букера лично, но слышал, что в обоих убийствах стреляли из одного пистолета. Действительно, Винсент какое-то время работал на него, реализовывал наркоту. Но пацан часто тупил с деньгами и имел дурную привычку утаивать прибыль, так что Фрейзер счел необходимым его уволить. Да, Винсент заходил к Лине. Более того, Фрейзер частенько посылал его за травой, пакетиками или бодягой. Лина его впускала, потому что знала, что он работает на Фрейзера. Гарви переходит к сути: – Фрейзер, расскажи о той ночи, что можешь. И тут он тоже только рад помочь, да и почему нет? В конце концов, в последний раз он видел Лину живой в воскресенье, в вечер убийства, когда был с ней на Гилмор-стрит. Весь вечер воскресенья он провел в десяти кварталах оттуда, в проджектах на Эмити-стрит, где его новая подружка закатила званый ужин для нескольких друзей. Омар, крабы, початки кукурузы. Там он оставался всю ночь, с семи или восьми часов. Ночевал с подружкой, вышел только утром. По дороге на работу заглянул к Лине и увидел, что дверь в ее квартиру открыта, но он уже опаздывал – и, когда никто не отозвался на звонок, не стал заходить. Во второй половине дня еще пару раз звонил Лине домой, но ответа не дождался, а к вечеру туда уже слетелась полиция из-за убийства. И кто, спрашивает Гарви, может подтвердить твое местонахождение в воскресенье вечером? Ни-Си – то есть Дениз, его новая девушка. Они были вместе на Эмити-стрит всю ночь. И, конечно, его видели гости. Пэм, Аннетт, еще парочка. Тут Фрейзер упоминает и о юном Винсенте Букере – он пришел на Эмити-стрит в разгар вечеринки, постучавшись около десяти и позвав Фрейзера. Они пару минут поговорили на крыльце, и Фрейзер заметил, что у того нервный и всклокоченный вид. Он спросил парня, что случилось, но тот пропустил вопрос мимо ушей и попросил кокаин. Фрейзер спросил, есть ли у него деньги; тот сказал, что нет.