Тогда Фрейзер ответил, что на нет и наркотиков нет, особенно если учесть, что парень постоянно тупит с деньгами. По словам подозреваемого, юный Винсент разозлился и скрылся в ночи. Под завершение допроса звучит еще одно наблюдение о Букере: – Не знаю, как у него были дела с отцом, но с тех пор, как старика нашли мертвым, Винсент особо не огорчается. Винсент спал с Линой? Фрейзера вопрос удивляет. Нет, отвечает он, ему об этом он неизвестно. Винсент знал, где Лина держит дурь? – Да, знал. – Ты готов пройти детектор лжи – полиграф? – Наверное. Если надо. Гарви не знает, что и думать. Если Винсент не встречался тайно с Линой Лукас, ничто не объясняет ее наготу или горку одежды у кровати. С другой стороны, между Фрейзером и стариком Букером нет никаких очевидных связей – хотя оба убийства определенно совершил один человек одним и тем же оружием. Детектив задает еще несколько вопросов, но когда тебе отвечают на все, что ты ни подкидываешь, мало что можно сделать. В знак доброй воли он просит Фрейзера принести свой пистолет. – Принести вам? – переспрашивает Фрейзер. – Ага. Просто принеси. – А вы меня закатаете. – Не закатаем. Даю слово. Просто разряди и приноси, мы на него глянем. Фрейзер нехотя соглашается. В конце допроса Гарви берет блокнот и провожает гостя в коридор. – Ладно, Фрейзер, спасибо, что пришел. Тот кивает, потом поднимает желтый пропуск посетителя, выданный на охране. – А чего… – Просто отдашь в будке на выходе из гаража. Гарви идет со свидетелем к лифту, но задерживается у кулера с водой. Почти для проформы напутствует наполовину предупреждением и наполовину угрозой: – Я тебе отвечаю, Фрейзер: если ты что-то недоговариваешь, сейчас самое время одуматься, – Гарви бесстрастно смотрит на него. – Потому что если это все туфта, то тебе же будет хуже. Фрейзер думает, потом качает головой. – Я рассказал все, что знал. – Ну ладно, – говорит Гарви. – Тогда до встречи. Фрейзер недолго смотрит детективу в глаза, затем отворачивается. Его первые шаги по коридору – короткие, неуверенные, но следующие набирают скорость и ритм, и вот он уже перекатывается от бедра к плечу, от плеча к бедру, плывет на всех парусах. Из гаража Роберт Фрейзер выходит уже в полной боевой готовности к улицам. Четверг, 3 марта Д’Аддарио перелистывает страницу за страницей из стопки на планшете, монотонно зачитывая очередную оперативную сводку: – …разыскивается в связи с убийством в Фэрфаксе, штат Вирджиния. Если у вас есть сведения о подозреваемых или автомобиле, позвоните в департамент Фэрфакса. Номер – в телетайпе. Что еще? – говорит лейтенант, проглядывая свежую распечатку. – Ах да, еще один телетайп из Флориды… Нет… Эм-м, проехали. Он уже трехнедельной давности. Хорошо, и последнее… После проверки отдела контроля меня просили известить вас, чтобы вы записывали номера топливных карт, даже если ими не пользуетесь. – Зачем? – спрашивает Кинкейд. – Им нужно знать номер топливной карты. – Зачем? – Политика такая. – Господи, когда уже пенсия, – в отвращении шутит Кинкейд. Д’Аддарио прерывает общий смех. – Ладно, теперь к вам хочет обратиться полковник. Ну, думает каждый присутствующий коп, видать, совсем пиздец настал. Глава угрозыска Дик Лэнэм редко обращается к конкретной группе по конкретному делу; для того Бог придумал капитанов и лейтенантов. Но, очевидно, теперь из-за уровня раскрываемости, с каждым прошедшим днем достигающего новых глубин, кривятся даже полковники. – Просто хотел сказать вам пару слов, – начинает Лэнэм, оглядывая комнату. – Сразу скажу: я полностью доверяю этому отделу… Знаю, сейчас у вас непростые времена. Вообще-то весь год был непростым, но ваш отдел повидал и не такое, и я не сомневаюсь, что вы вернетесь в форму. Пока детективы неловко ерзают и таращатся в пол, Лэнэм продолжает речь, проходя по тонкой грани между восхвалениями и открытым признанием некрасивой истины, понятной всем присутствующим: отделу по расследованию убийств Балтиморского полицейского департамента устраивают разбор полетов. И бог с ним, с делом Латонии Уоллес или даже, если на то пошло, расследованием Монро-стрит, все еще висящими над душой. В этих случаях департамент хотя бы может сказать, что отреагировал как положено, бросил людей и сверхурочные часы на поиски подозреваемых – и Лэнэм об этом упоминает в поисках ложки меда. – Любой, кто слышал об этих расследованиях хотя бы краем уха, знает, как тщательно они велись, – говорит он собравшимся. И бог с ними, с утренними газетными статьями, где NAACP в открытом письме мэру громит балтиморский департамент за то, что в нем не прекращаются расистские оскорбления и – что утверждалось совершенно бездоказательно – слишком медленно раскрываются преступления с черными жертвами. – Даже не хочу говорить, что думаю об этих обвинениях, – заявляет полковник. – Но давайте признаем, – переходит он наконец к делу, – раскрываемость очень низкая, и если мы не найдем вам подмогу, то будет трудно поднять ее до нужного уровня. Особенно если случится еще одна ночь, вроде вчерашней… А главное, пора уже раскрыть эти чертовы убийства женщин на Северо-Западе. Все неловко поеживаются. – Мы с капитаном поговорили и решили привлечь людей с шестого этажа в помощь старшим детективам по этим делам… Но я хочу, чтобы вы понимали: это особые меры в тяжелые времена. Все верят в назначенных детективов. Ну, что ж, – говорит полковник, стараясь закончить на светлой ноте, – у нас хотя бы не так плохо, как в Вашингтоне. Затем Лэнэм кивает Д’Аддарио, и тот дает слово главам отделов ограблений и сексуальных преступлений. – Это все? – говорит Д’Аддарио. – Лейтенант, вам есть что добавить? Джо?.. Вольно. Инструктаж заканчивается, и дневная смена разбивается на группки детективов: кто-то спорит и торгуется из-за «кавалеров», кто-то едет в городской суд, кто-то перешучивается у кофемашины. День как день – но теперь в смене Д’Аддарио все понимают, что достигли дна. Сейчас уровень раскрываемости – то есть убийств, завершившихся арестом, – 36 процентов, и он продолжает падать. Сказать, что это угроза положению Гэри Д’Аддарио, – ничего не сказать. Доска, озаботившая Его величество еще шесть недель назад, продолжала заполняться нераскрытыми убийствами, и именно на стороне Д’Аддарио имена жертв написаны красным. Из двадцати пяти дел трех групп Ди раскрыты всего пять; тогда как смена Стэнтона разобралась с десятью из шестнадцати. Конечно, у любой флуктуации есть уважительные причины, но для начальства по гамбургскому счету значение имеет только одно: детективы Стэнтона знают, кто убил их жертв; люди Д’Аддарио – нет. И без толку объяснять, что три пятых убийств Д’Аддарио связаны с наркотиками, а семь из раскрытых сменой Стэнтона – бытовуха или другие ссоры. Не поможет и довод, что двумя-тремя делами пожертвовали ради спецгруппы по делу Латонии Уоллес или что у Дэйва Брауна есть ордер по одному из убийств Миллигана, а у Гарви – неплохой шанс одним махом разобраться с делами Лукас и Букера. Все это – комментарии, и талмудический поубийственный анализ доски ни черта не значит, когда речь заходит о раскрываемости. Истинная ортодоксия любого современного департамента полиции – пылкое поклонение статистике. Капитаны становятся майорами, майоры – полковниками, а полковники – замами, только когда цифры приятны глазу; а когда нет, начальство распирает от возмущения, как прогнившую трубу канализации. В свете этой истины, которую все выше сержанта считают самоочевидной, Д’Аддарио в беде – и не только из-за сравнения со Стэнтоном, но и из-за сравнения с ожиданиями. Раскрываемость убийств в Балтиморе падает уже семь лет – от 84 процентов в 1981-м до 73,5 процентов в 1987-м. К счастью для карьер нескольких руководителей, еще ни разу убойный не ронял ее ниже среднего показателя по стране, который тоже опускается – с 76 процентов в 1984-м до 70 процентов в 1987-м. Балтиморский отдел поддерживает раскрываемость на плаву как упорной и ударной работой, так и аккуратными манипуляциями. Тот, кто сказал, что есть ложь, большая ложь и статистика, легко бы мог выделить данные правоохранительных органов в отдельную категорию. Любой, кто провел в отделе планирования и исследований департамента больше недели, скажет вам, что раскрытие ограбления еще не значит, что кого-то арестовали, а рост уровня преступности связан не столько с наклонностями горожан, сколько с желанием департамента повысить бюджет. Раскрываемость убийств тоже подвержена незаметным видам манипуляций – причем в соответствии с нормами ФБР о единообразной статистике преступлений. Учтем, что дело считается раскрытым вне зависимости от того, дошло оно до большого жюри или нет. Главное – кого-то посадили, а уж на неделю, месяц или пожизненное – не так неважно. Если на слушании обвинения снимаются за неимением улик, если большое жюри отказывается выдавать обвинительный акт, если прокурор решает отклонить дело или перенести его в реестр неактивных либо приостановленных, убийство все равно числится раскрытым. Для таких бумажных раскрытий у детективов есть поговорка: «Приостанови и забудь». Учтем и то, что федеральные директивы позволяют заносить в статистику одного года раскрытое дело предыдущего. И это, конечно, правильно: признак любого хорошего отдела убийств – нежелание бросать дела двух-, трех— или пятилетней давности; и раскрываемость обязана отражать это упорство. С другой стороны, те же директивы не требуют включать преступление непременно в статистику текущего года – это вполне понятно, ведь оно произошло в предыдущем. Следовательно, теоретически американский отдел убийств из 100 новых убийств может раскрыть 90, а потом закончить 20 дел из прошлых лет и показать раскрываемость в 110 процентов. Из-за такой ловкости рук каждый конец года – целое приключение по статистическому балансированию. Если раскрываемость высокая, начальник смены или сержант группы, знающие свое дело, могут припасти декабрьский арест до января, чтобы начать следующий год с форой. И наоборот, если раскрываемость низковата, начальник может помедлить две-три недели, чтобы январские раскрытия декабрьских дел пошли задним числом. Номинальные раскрытия и фокусы с календарем способны прибавить отделу 5-10 процентов на бумаге, но, когда уходит в пике истинная раскрываемость, тут уже никакое статистическое волшебство не поможет. В этом-то и заключалась беда Д’Аддарио – и за прошедшие сутки она стала только хуже. Его детективам подвалило пять свеженьких убийств, из них – только один данкер. В этом деле Кинкейда фигурировал пятидесятидвухлетний мужчина, лежащий на полу квартиры на Фултон-авеню. Ему раскроил череп во время ссоры молодой человек – жилец, демонстрировавший утюгом закон физики, согласно которому два предмета не могут занимать одно пространство в отдельный момент времени. Но в прошлую полуночную смену все шло не так гладко: Макаллистер и Боумен получили убийство тупым предметом на Северо-Востоке всего за несколько часов до того, как Боумен узнал, что его жертва огнестрела трехдневной давности сыграла в ящик в Университетской больнице. Ни там, ни там – ни намека на подозреваемого, с чем в тот же вечер столкнулся и Фальтайх, когда словил перестрелку с летальным исходом на Уобаш-авеню. Но это все только прелюдия к действительно серьезному делу: в лесопарке на северо-западной окраине города нашли труп очередного таксиста. Став пятнадцатым убийством таксиста за восемь лет, избиение работника «Чекер Кэб» разрослось до «красного шара» – и не только потому, что городу негоже одобрять открытый сезон охоты на таксистов, но и потому, что жертва была женщиной. Найдена голой ниже пояса. Убита. На Северо-Западе Балтимора. Считая ее, с декабря в этом районе произошли уже шесть убийств женщин, и все – висяки. Дела явно не связаны между собой: два из них – изнасилования и убийства с заметно отличающимися характеристиками, еще два – убийства из-за наркотиков, одно – по всей видимости, ссора, и последнее – ограбление и возможное изнасилование. Но серия висяков уже привлекла внимание газетчиков, и поэтому покойницы Северо-Западного района вдруг приобрели в глазах начальства высокую значимость. Словно признавая внезапную уязвимость, Д’Аддарио лично ездил на место убийства таксистки. Как и капитан. Не говоря уже о начальнике Северо-Запада и главе пресс-службы департамента полиции. У Дональда Уордена был выходной, но остальная группа Макларни приняла вызов: Рик Джеймс – как старший следователь, Эдди Браун – как младший. Джеймс не переживал из-за отсутствия Здоровяка, потому что считал каждый час переработки и уже только по этой причине явился бы на любое новое убийство. Он три недели ныл за своим столом у входа в офис, проклиная каждый звонок и мысленно умоляя, чтобы диспетчеры подкинули ему крупное дело – «красный шар» с огромными сверхурочными. – Звонят… Я возьму! – кричал он каждый раз, хватая трубку на первом же гудке. И затем, упавшим голосом: – Эджертон, первая линия. Это вроде твоя жена.