Уорден поднял руку, коротко махнул на прощание. – Хорошего дня. – И вам, – ответил Корнелл Джонс, все еще посмеиваясь. Чего у нас только не увидишь, думал Уорден по дороге обратно в офис. И бог ты мой: все еще бывают времена, когда я люблю работу, признался себе он. Воскресенье, 1 мая – Что-то не так, – говорит Терри Макларни. Эдди Браун отвечает, не поднимая головы, – он целиком погружен в математические расчеты. Перед ним разложены статистические графики и таблицы – он либо придумает, как спрогнозировать четырехзначный номер в завтрашней лотерее, либо погибнет. – Что случилось? – А ты оглянись, – говорит Макларни. – То и дело звонят со сведениями по всем делам, мы налево и направо закрываем двойные данкеры. Даже лаборатория приносит совпадения по отпечаткам. – Ну и, – интересуется Браун, – что не так? – Так не бывает, – отвечает Макларни. – Такое ощущение, что нам это аукнется. Кажется, будто где-то нас так и поджидает дом с десятью скелетами в подвале. Браун качает головой. – Слишком много думаешь, – заявляет он Макларни. Редкая критика в адрес балтиморского копа, и Макларни смеется от абсурдности озвученной мысли. Он – сержант и ирландец; уже по этим причинам он обязан совать ложки дегтя во все бочки меда. Красная доска постепенно чернеет. Убийства раскрываются. Зло наказывается. Господи, думает Макларни, во сколько же нам это встанет? Светлая полоса началась месяц назад на Кирк-авеню, в распотрошенных останках сожженного дома, где Дональд Стайнхайс наблюдал, как пожарные ворочают растресканные почерневшие обломки, пока не раскопали три тела. Старшему – три года, младшему – пять месяцев; они обнаружены в спальне на втором этаже, где находились, когда из горящего дома сбежали взрослые. Стайнхайсу, ветерану смены Стэнтона, всю историю рассказывают разбегающиеся узоры на первом этаже в виде более темных пятен на полу и стенах: мать бросает парня, тот возвращается с керосином, а расплачиваться пришлось детям. На удивление в последние годы этот сценарий продолжал повторяться из раза в раз. Не далее чем четыре месяца назад Марку Томлину достался поджог дома, где погибло двое детей; затем чуть больше недели назад, но меньше месяца после трагедии на Кирк-авеню, очередной любовник спалил дом очередной матери, прикончив младенца в возрасте двадцати одного месяца и его семимесячную сестру. – Взрослые всегда спасаются, – объяснил Скотт Келлер, старший следователь по последнему делу и ветеран отдела поджогов угрозыска. – А дети всегда остаются. Дело Кирк-авеню тяжелее большинства убийств; после него Стайнхайс, детектив примерно с тысячей преступлений за плечами, впервые просыпается по ночам от кошмаров – ярких образов беспомощности: верхние этажи дома, плачущие мертвые дети. И все-таки когда любовник приехал в центр в наручниках, именно Стайнхайс проявил достаточно сочувствия, чтобы выудить из того чистосердечное. И именно Стайнхайс вмешался, когда после признания поджигатель разорвал алюминиевую банку газировки и пытался перерезать себе острыми краями запястья. Стайнхайсу тяжело далось Кирк-авеню, и все-таки это дело исцелило обе смены отдела убийств. Три покойника, один арест, три черных имени – это само по себе уже способно положить начало целой тенденции. И в самом деле на следующей неделе Тому Пеллегрини достался данкер в Сивик-Центре – спор по работе, переросший в нападение с ножом. Далее Рик Рикер окрасил черным еще два имени: двойное убийство-самоубийство на Юго-Востоке, где автомеханик в состоянии аффекта застрелил на кухне жену с племянником, а потом закрыл вопрос, перезарядив магнум 44-го калибра и сунув ствол себе в рот. С человеческой точки зрения, сцена в доме 3002 по Макэлдерри-стрит – бойня; с точки зрения статистики городского отдела убийств – мечта детектива. Еще неделя – и тенденция закрепилась: Дэйву Брауну и Уордену выпал спор из-за покера в Восточном, где шестидесятиоднолетний игрок вдруг схватил дробовик и застрелил друга из-за ставки. Их примеру последовали Гарви с Кинкейдом, когда приехали по вызову о стрельбе в Фэрвью и нашли отца, убитого в ссоре сыном, – парень не желал делиться прибылью с продажи наркотиков. Затем снова сорвала джекпот смена Стэнтона – Барлоу и Гилберт получили дело на Юго-Западе, где очередной разгневанный молодой любовник смертельно ранил и любимую женщину, и малышку в ее руках, а затем навел оружие на себя. Через пять дней Дональд Уолтемейер и Дэйв Браун наткнулись ночью на новое убийство в ссоре – перестрелку в баре Хайлендтауна, после которой поведение двух подозреваемых в офисе отдела практически один в один напоминало сцену из фильма про мафию категории «Б». Это были парни из Филли – низенькие смуглые итальянцы Дельджорнио и Форлайн, – убившие балтиморца во время ссоры из-за сравнения достижений их отцов. Отец жертвы управлял промышленной фирмой; зато отец Дельджорнио неплохо зарабатывал в филадельфийской мафии, пока не стал из-за событий вне своего контроля федеральным свидетелем против глав преступной семьи. Это, конечно, привело к переезду его родственников из Южного Филли, чем и объяснялось появление младшего Дельджорнио с приятелем в Юго-Восточном Балтиморе. Детективы еле сдерживались от смеха, когда он звонил папочке. – Йо, пап, – бормотал Дельджорнио, плача над трубкой в, как казалось детективам, паршивой пародии на Сталлоне. – Я тут облажался, реально облажался… Мочканул его, да. Мы поссорились… Не, это Тони… Его застрелил Тони… Пап, я тут правда влип. На утро в дом с облицовкой из «Формстоуна»[43], снятом правительством для Дельджорнио-младшего всего двое суток назад, прибыла компания коротко стриженных агентов ФБР. Имущество упаковали, после чего тому установили смехотворно низкий залог – и уже следующим вечером он жил на казенный счет в каком-то другом городе. В конце концов за участие в убийстве двадцатичетырехлетнего мужчины Роберт Дельджорнио получит условное; Тони Форлайн, стрелок, получит пятерку. Оба заключат сделки всего за несколько недель до того, как старший Дельджорнио в Филадельфии выступит в федеральном суде ключевым свидетелем по делу об организованной преступности. – Да уж, преподали мы ему урок, – объявил Макларни, когда комиссар суда назначил итальянским пацанам низкие залоги и выдворил их из Мэриленда. – Они, поди, в своем Филли уже отсоветовали всем приятелям из мафии убивать в Балтиморе. Может, мы их и не посадили, но эй – зато отняли у них пушки и отказываемся вернуть! Несмотря на итог, дело Дельджорнио стало очередным раскрытием в этом удачном месяце. Для Гэри Д’Аддарио это был хороший знак, но, увы, запоздалый. В мире, где правит статистика, он слишком долго подставлялся, и в итоге конфликт с капитаном дошел по коридору шестого этажа до Дика Лэнэма, главы угрозыска. Д’Аддарио ничуть не удивился, когда узнал, что капитан в разговорах с Лэнэмом пенял из-за низкой раскрываемости и прочих проблем на стиль руководства лейтенанта. Запахло жареным – настолько, что одним апрельским утром капитан подошел к Уордену – предположительно, лучшему детективу Д’Аддарио. – Боюсь, полковник заговорил о переменах, – сказал капитан. – Как ваши, по-твоему, отнесутся к новому лейтенанту? – По-моему, вы напроситесь на мятеж, – ответил Уорден, рассчитывая пресечь это на корню. – А откуда такой вопрос? – Ну, я хочу знать, что думают люди, – объяснил капитан. – Возможно, что-то уже готовится. «Что-то готовится». Через час Д’Аддарио узнал об этом диалоге от Уордена и еще трех детективов и поднялся напрямую к полковнику, который, как он надеялся, все еще в него верил. Должны же что-то значить восемь успешных лет на посту руководителя смены, думал лейтенант. Полковник подтвердил, что требование убрать его исходит от капитана. Более того, полковник не торопился вмешиваться и тоже выразил беспокойство из-за низкой раскрываемости. Д’Аддарио так и слышал негласный вопрос: «Если проблема не в тебе, тогда в чем?» Лейтенант вернулся в кабинет и напечатал длинную служебную записку, где объяснил статистическую разницу между его и стэнтоновской раскрываемостью. Он отметил, что больше половины убийств его смены связаны с наркотиками, затем – что некоторыми делами пожертвовали ради расследования дела Латонии Уоллес. Более того, заявлял он, одна из главных причин низкой раскрываемости – ни один лейтенант не перенес раскрытые декабрьские дела на следующий год, что всегда давало подушку на январь. Уровень вырастет, предсказывал Д’Аддарио, – уже растет. Только дайте срок. Ему казалось, записка убедила полковника; остальные в смене не торопились обнадеживаться. Выбор лейтенанта на роль козла отпущения мог быть не столько делом рук капитана, сколько результатом критики сверху – возможно, от полковника, а то и от замкомиссара. Если это так, то против Д’Аддарио играет не только раскрываемость, но еще и Монро-стрит. И убийства на Северо-Западе, и Латония Уоллес. Особенно – Латония Уоллес. Д’Аддарио знал, что головы могли бы покатиться уже только из-за одного отсутствия обвинений по убийству маленькой девочки. Лишенный политических союзников, Д’Аддарио встал перед выбором: либо принять перевод в другой отдел и научиться жить с привкусом, который этот перевод оставит. Либо держаться и уповать на то, что уровень раскрываемости будет ползти вверх, а в процессе его люди заодно раскроют один-другой «красный шар». Если бы он остался, то начальство могло бы потребовать перевод, но он знал, какая это сложная процедура. Им понадобится обоснование, а там уже начнется скверная бумажная войнушка. Он-то, конечно, проиграет, но не без боя – и полковник с капитаном это прекрасно знали. А еще Д’Аддарио понимал, что у варианта остаться в отделе есть и другая цена. Пока раскрываемость не поднимется, он не сможет защищать своих людей от прихотей начальства – по крайней мере не так эффективно, как в прошлом. Формальности имеют значение: каждому детективу придется строже придерживаться правил, а Д’Аддарио придется делать вид, что это он их к этому принуждает. Сверхурочных часов станет меньше; детективам с малым числом вызовов придется поднажать. Но главное, им придется самим прикрываться – вести полную отчетность по каждому делу, чтобы их не тронул ни один руководитель, придравшись, что какая-нибудь наводка не расследуется должным образом. Д’Аддарио знал, что это не более чем бюрократический бред. Бумагомарание для полудюжины подстраховочных внутренних отчетов будет сжирать драгоценное время. И все же таковы правила, и теперь играть придется по ним. Самый сложный момент – закручивание гаек в отношении переработок отдела: обычно этот ритуал происходит под конец бюджетного года балтиморского департамента. Отдел убийств стабильно переваливал за бюджет почти на 150 тысяч долларов по сверхурочным часам и выступлениям в суде. И так же стабильно в апреле и мае департамент старался дать по рукам – впрочем, с минимальным эффектом, бесследно развеивающимся в июне, когда начинался новый бюджетный год и деньги снова текли свободно. Каждую весну в течение двух-трех месяцев капитаны говорили лейтенантам, а те – сержантам, чтобы переработок допускалось как можно меньше и цифры стали приятны глазу начальства. Это еще возможно на уровне района, где в кризисное время могли обойтись без одной-двух патрульных машин. Однако в отделе убийств эта практика создавала сюрреалистические рабочие условия. Ограничение сверхурочных выражалось всего в одном требовании: детектив, заработавший 50 процентов базового оклада в суммарных переработках и выступлениях в суде, выходит из ротации. Бухгалтерии эта логика понятна: если Уорден уперся в потолок и переведен на дневную смену, он не может принимать вызовы. А если он не может принимать вызовы, то не может и зарабатывать на сверхурочных. Но, по мнению детективов и сержантов, в требовании нет логики. В конце концов, если Уорден выпал из ротации, тогда остальные четыре детектива в группе получают больше вызовов в полуночную смену. И если, упаси боже, Уолтемейер тоже близок к потолку по переработкам, тогда группа сократится до трех человек. В убойном Балтимора группа, выходящая в полуночную смену в составе трех человек, просто лезет на рожон. Что важнее, ограничение прямо било по качеству. Лучшие детективы – неизбежно те, кто работает по своим делам дольше, и их дела неизбежно идут в суд. Действительно, опытный детектив может из любого дела выжать лишние часы, но обычно куда прибыльнее раскрыть убийство, чем оставить его висяком, а еще прибыльнее – собственно, выиграть его в суде. Раскрытое убийство – это золотая жила; истина, отмеченная в Седьмом правиле пантеона мудрости убойного. Это правило касается цвета денег и цвета раскрытых и нераскрытых убийств на доске: сначала они красные. Затем – зеленые. Наконец – черные. Но теперь, из-за пошатнувшегося положения Д’Аддарио, зелени в уравнении станет куда меньше. Этой весной требование 50-процентного ограничения грозило ударить как никогда. Первым до отметки дошел Гэри Данниген – и угодил на вечную дневную смену, где расследовал старые дела и ничего больше. Потом в потолок уперся Уорден, затем – Уолтемейер, после них завис на краю 48 процентов Рик Джеймс. И вдруг перед Макларни открылась перспектива трех недель ночной работы со всего двумя детективами. – Убийствам нет предела, – цинично отметил Уорден. – Но есть предел тому, сколько мы можем их расследовать. Д’Аддарио играл по установленным правилам: рассылал предупреждения – с копиями для полковника и капитана – детективам, близким к 50-процентному ограничению, и отправлял на скамейку запасных дошедших до предела. Что примечательно, сержанты с детективами согласились участвовать в этом фарсе. Из них любой бы мог перечеркнуть ограничения, вызвав в тяжелую полуночную смену больше детективов, а потом оправдавшись чрезвычайной ситуацией. В конце концов, убийство – одна из самых непредсказуемых вещей в мире. Вместо этого сержанты послушно отодвигали детективов на второй план и перекраивали рабочие графики, потому что понимали риски для Д’Аддарио и, кроме того, для себя. В департаменте хватало лейтенантов, и, по скромным прикидкам Макларни и Джея Лэндсмана, как минимум у добрых 80 процентов из них были способности, готовность и благородное устремление при первой же возможности напрочь развалить отдел убийств. Но если Макларни и Лэндсман играли по правилам из искренней преданности Д’Аддарио, Роджер Нолан исходил из совсем других причин. Нолан очень серьезно относился к своей должности и явно наслаждался службой в, по сути, военизированной организации. Больше остальных в отделе убийств он получал удовольствие от полицейских процедур – субординации, верности институту, вертикали власти. Это еще не означало, что он продался; Нолан защищал сотрудников не хуже, а то и лучше других руководителей в убойном, и любой под его началом мог быть уверен, что его посмеет тронуть только собственный сержант. И все равно Нолан оставался загадкой даже для своих подчиненных. Об этом выходце из гетто Западного Балтимора с двадцатью пятью годами стажа говорили, будто он – единственный черный республиканец во всем городе. Что он раз за разом отрицал – безрезультатно. Грузный и лысый, с широким выразительным лицом, Нолан напоминал стареющего боксера или, скорее, стареющего бывшего морпеха, чем полицейского. Детство у него выдалось непростое: родители страдали от алкоголизма, остальные родственники участвовали в наркоторговле Западного Балтимора. Во многом именно морпехи и спасли Нолана, вытащив его с Северной Кэрроллтон-стрит и подарив суррогатную семью, собственную койку и трехразовое сбалансированное питание. Он служил и на Тихом, и в Средиземном, но ушел в отставку раньше, чем грянул Вьетнам. В итоге его сформировало «Семпер Фи»[44]: теперь Нолан посвящал досуг отряду бойскаутов, чтению военной истории и пересмотру фильмов о Хопалонге Кэссиди. На взгляд любого детектива, это далеко от поведения среднего уроженца Западного Балтимора. И в убойном его точка зрения была уникальна. В отличие от Лэндсмана и Макларни, Нолан никогда не расследовал убийства; на самом деле большую часть службы он провел в патруле, работал руководителем секторов в Северо-Западном и Восточном районах – это длительное изгнание из штаба началось, когда он, еще будучи многообещающим полицейским в штатском, не угодил власть имущим в известном деле о коррупции начала 1970-х. В те годы Балтиморский департамент был настоящим Диким западом. В 1973-м почти половину Западного района вместе с его главой либо осудили, либо уволили за крышевание местных азартных игр. Похожая участь ждала отдел нравов угрозыска, а в спецподразделении пошли нехорошие слушки о черном сотруднике, майоре Джеймсе Уоткинсе, потенциальном кандидате на пост комиссара. Уоткинс вырос вместе с несколькими наиболее выдающимися наркодилерами Пенсильвания-авеню, и до конца десятилетия он в звании полковника будет выступать в суде, обвиненный в крышевании наркоторговли. Нолан работал под командованием Уоткинса полицейским в штатском и знал, что в их подразделении что-то неладно. Однажды, когда облава под его руководством принесла улов в более чем пятьсот пакетиков героина, другие полицейские вызвались передать их в отдел вещдоков. Нолан отказался. Он лично пересчитал пакетики, сфотографировал и получил на свое имя квиток из отдела. И действительно, немного погодя героин – на 15 тысяч долларов – исчез из вещдоков, и в итоге осудили двух его сослуживцев. Но несмотря ни на что, Нолан до самого конца не верил, что Уоткинс знал о коррупции или был каким-либо образом в ней замешан. Вопреки советам и пожеланиям комиссара полиции, на суде он дал положительную характеристику Уоткинсу. Полковника осудили, затем он подал на апелляцию и был оправдан. Так же разделилась и карьера Нолана: до своих показаний он был сержантом, назначенным в следственную часть прокураторы штата; после – командовал патрулем в секторе Северо-Запада без надежд увидеть здание штаба, пока в нем сидит нынешняя администрация. Опала, политические махинации, случайное пятно на репутации из-за чужой коррупции – все это повлияло на Нолана, и настолько, что его подчиненные уже стонали хором, когда сержант принимался в очередной раз пересказывать историю о пропавшем героине. То, что Нолан вернулся в угрозыск после стольких лет на улицах, немало говорит о человеческом упорстве. И хотя он не имел опыта в расследовании убийств, вполне логично, что его конечным пунктом стал именно убойный, где проблема организованной коррупции никогда не стояла по-настоящему. За последние пятнадцать лет балтиморский департамент оставался преимущественно чист – что даже удивительно, если посмотреть на департаменты Нью-Йорка, Филадельфии и Майами. Но если коп все же намеревался зашибить настоящие деньги, ему была прямая дорога в отдел наркотиков, азартных игр или любой другой, где можно выбить дверь и тут же найти сто тысяч баксов под матрасом. В убойном единственная принятая афера – плата за сверхурочные; никто так пока и не придумал, как заколачивать серьезные деньги на трупах. В первую очередь Нолан был человеком, умеющим выживать, и он гордился своим званием и положением в отделе убийств. Поэтому управленческие задачи принимал всерьез и огорчался, что Лэндсману, Макларни или Д’Аддарио не так интересны ритуалы субординации. Их собрания неизбежно начинались с предложений Нолана по работе смены – были и хорошие, и плохие, но все касались формальностей. Долго эти летучки никогда не длились: Лэндсман в ответ просто рекомендовал Нолану либо обратиться за серьезным психологическим лечением, либо переходить на марихуану подороже. Затем Макларни шутил на какую-нибудь вообще постороннюю тему и Д’Аддарио, к смятению Нолана, завершал собрание. Короче говоря, Лэндсману и Макларни нравилось самим расследовать преступления; Нолан предпочитал роль руководителя. Как следствие, с точки зрения Нолана, внезапный тактический переход Д’Аддарио к микроменеджменту был правильным и запоздалым. Лейтенанту надо бы взять сержантов в узду, а сержантам – приструнить своих людей, рассуждал Нолан. На его взгляд, лейтенант во многом не только перекладывал личную ответственность, но и потворствовал тому же самому у сержантов. И все же детективы Нолана – Гарви, Эджертон, Кинкейд, Макаллистер, Боумен – действовали с той же, если не большей, свободой, что и остальные группы. Документооборот, административные вопросы, кадровые проблемы – все это брал на себя Нолан. Но главной целью убойного всегда было раскрытие убийств, и в это начальство не лезло в случае с группой Нолана так же, как и с остальными. Его детективы работали в своем темпе и стиле, и ничего другого он никогда не требовал. Такого подхода требовал характер Эджертона, но и методичный Гарви под началом дотошного сержанта раскрывал двенадцать дел в год. А без сержанта – дюжину. – Мне никакой другой сержант не нужен, – говорил Гарви, объясняя динамику своей группы другому детективу. – Просто время от времени надо давать Роджеру по мозгам и спускать его с небес на землю. Детективы безропотно переносили сокращения сверхурочных и изменения графиков только потому, что понимали положение Д’Аддарио. И когда он начал стоять у них над душой, перепроверять дела и просить дополнительную отчетность, никто по-настоящему не обиделся. Рик Рикер, работая в полуночной смене без одного человека, емко подытожил общее мнение: – Если б не Ди, – сказал он двум детективам, – мы бы эту хрень терпеть не стали. И все же терпели весь апрель и еще половину мая, пока Д’Аддарио пытался сжиться с вредным характером, которого требовали от него правила. Все-таки лишние бумажки и изменения графиков были косметическими, их можно было перестрадать, пока лейтенант переживает бурю. Что до сверхурочных – они вернутся уже с середины июня, когда начнется новый бюджетный год. Детективы ругались, ворчали, но слушались Д’Аддарио. И главное – продолжали делать то, что было важнее всего для будущего их лейтенанта: раскрывали убийства. Черути вложился арестом по делу об избиении с летальным исходом на Юго-Западе, а Уолтемейер раскрыл нападение с огнестрельным оружием в доме на Северной Вульф-стрит, рядом с больничным комплексом Хопкинса. В смене Стэнтона Томлин принял нападение с холодным оружием, закончившееся арестом курсанта полиции, который должен был поступить в академию в следующем месяце. – Как думаете, мне стоит позвонить в кадровый отдел? – спросил курсант после чистосердечного признания. – Хорошая мысль, – ответил Томлин. – Хотя уверен, там об этом так или иначе узнают. Гарви и Кинкейду досталось убийство на Гарлем-авеню, благословленное свидетелями и подозреваемым, не ушедшим с места преступления. Приехав в Университетскую больницу проведать жертву, детективы наблюдали, как хирурги вскрывают парню грудину в отчаянной попытке прямого массажа сердца. Линия на ЭКГ скакала, кровь из грудной полости хлестала на белый кафель. «Десять-семь» через пару часов, предсказал ординатор реанимации, самое позднее – утром. Да неужто, подумали детективы, не понаслышке знакомые с медицинским аспектом насильственной смерти. Когда хирург вскрывает грудину, он уже исчерпал все возможности; любой детектив знает, что 97 процентов таких попыток – неудачные. Шестое правило убойного было опровергнуто, и Гарви вернулся в кабинет, не в силах сдержать изумление. – Эй, Дональд! – крикнул он, вальсируя с Кинкейдом вокруг металлического стола. – Он умрет! Он умрет – а мы знаем, кто виноват! – Вот же ты бездушная тварь, – качал головой и посмеивался Нолан. Потом сам резко развернулся на каблуке и протанцевал джигу в свой кабинет. Через неделю Уолтемейер с помощником прокурора вылетели в Солт-Лейк-Сити, где почтенный столп общества признался ближайшему другу, что его разыскивают за убийство, совершенное тринадцать лет назад в Балтиморе. Дэниэл Юджин Биник, сорок один год, провел в Юте двенадцать лет, большую часть времени – в браке, работая под вымышленным именем консультантом для зависимых от наркотиков и алкоголя. И, хотя его фотография по-прежнему украшала плакат «Разыскиваются за убийство» в главном офисе убойного, на ней изображался человек куда моложе и бесшабашнее. У Дэниэла Биника образца 1975-го были длинные слипшиеся волосы, густые усы и внушительный послужной список приводов; версия конца восьмидесятых коротко стриглась и управляла местным филиалом АА. После недели поисков Уолтемейер нашел лишь одного дожившего до этих времен свидетеля ограбления и убийства в баре. Но хватило и его. Под каким именем преступника ни осуждай, все равно приятно. К началу мая раскрываемость поднялась до счастливых жирных 60 процентов. Денежный поток на сверхурочные и судебные выступления временно перекроют, чтобы начальство заметило. Положение Д’Аддарио если не спасли, то хотя бы укрепили – по крайней мере, так казалось его людям. Во время короткой встречи в офисе отдела Лэндсман подтверждает приподнятое настроение смены, рискнув подшутить над лейтенантом, – месяц назад на это не осмелился бы даже он. Однажды днем Д’Аддарио, Лэндсман и Макларни собираются перед телевизором: лейтенант с Макларни проверяют журнал прихода, Лэндсман постигает тайны гинекологии в порножурнале. Тут в отдел заносит полковника Лэнэма, гулявшего по шестому этажу, и все трое вытягиваются по стойке смирно.