Лэндсман ждет добрых три секунды, после чего вручает журнал, раскрытый на развороте, Гэри Д’Аддарио. – Вот ваш журнал, лейтенант, – говорит он. – Спасибо, что дали ознакомиться. Д’Аддарио машинально протягивает руку. – Твою ж мать, Джей, – качает головой Макларни. Тут даже полковник рассмеялся. Понедельник, 9 мая Гарри Эджертону нужно убийство. Причем сегодня. Эджертону нужно тело, любое тело, неподвижное, окоченевшее и лишенное всех признаков жизни. Ему нужно, чтобы это тело упало в установленных городских границах Балтимора. Ему нужно, чтобы это тело застрелили, зарезали, забили тупым предметом или вывели из строя любым другим способом. Ему нужен отчет по убийству в круглосуточном журнале за его подписью и красно-бурая папка, где старшим следователем объявляется Гарри Эджертон. Говорите, Боумен выехал на огнестрел на Северо-Востоке? Скажите ему, пусть он там не торопится, потому что Гарри Эджертон, его друг и личный спаситель, уже несется в «кавалере» по Харфорд-роуд. Говорите, полиция округа расследует убийство в Вудлоне? Так перетащите бедолагу через городскую черту и дайте поработать Эджертону. Есть сомнительная смерть в квартире, без травм или следов взлома? Не беда. Дайте взглянуть Эджу – и уже до вскрытия следующим утром это может стать убийством. – Если скоро не дождусь, – говорит он, проскакивая в ночном сумраке на красный свет на Фредерик-роуд, – сам кого-нибудь убью. Две недели имя Эджертона приколото кнопкой к деревянной раме доски, накарябанное на желтой страничке, где указана группа и детектив, которые должны принять следующий вызов. Ежедневные объявления – очередной признак сменившегося стиля Д’Аддарио; детективы, расследовавшие меньше убийств, теперь вывешиваются всем на обозрение как кандидаты на следующий вызов. Особенно это касается Эджертона. Он раскрыл в этом году всего два убийства – темпы ветерана не только вызывают противоречия в группе, но и чреваты последствиями для самого Д’Аддарио. Последние две недели объявления на доске начинались и кончались именем Эджертона. В комнате отдыха это уже стало ежедневной шуткой: – Кто сегодня висит? – Гарри. – Боже. Гарри провисит до октября. Эджертон днями напролет скачет от огнестрела к ножевому, от сомнительной смерти к передозировке, искренне мечтая об убийстве – каком угодно. И все без толку. В дни, когда он выезжал на три-четыре вызова, мотаясь из конца в конец Балтимора в поисках тел, другие детективы брали трубку и тут же получали на руки благословенные двойные данкеры. А едет на вызов Эджертон – и жертва гарантированно выживает. Вроде он работает по нападению с тупым предметом – но медэксперт обязательно назовет причиной смерти передозировку в сеопровождении травм, полученных при падении на цементный пол. Эджертон едет к несвежему трупу – и просто-таки обязательно найдет восьмидесятивосьмилетнего старца с хронической болезнью сердца. Д’Аддарио не желает слышать оправданий. Эджертон будет висеть, пока не получит убийство, твердит лейтенант. Если на это уйдет вся его оставшаяся карьера – так тому и быть. В результате имеем крайне раздражительного детектива. В конце концов, одно дело считаться чудиком смены и трудным ребенком группы. Когда Кинкейд, Боумен и еще бог знает кто ноют насчет его нагрузки – в обычном порядке Эджертон и с этим справляется. Но, думает он, про обычный порядок не может быть и речи, когда меня вынуждают ездить на три вызова каждый божий день, видимо, до конца жизни. Насущная потребность Эджертона в убийстве была налицо уже неделю назад, когда он материл жертву передозировки в Мерфи-Хоумс, требуя от трупа сотрудничества и понимания. – Ебаный ты дегенерат, – поносил он покойника на глазах двух изумленных охранников из жилконторы. – Ну и куда ты, сука, вмазался? Я не могу весь ебаный день рассматривать твои ебучие руки. Где, блять, свежая дырка? И дело не в злости на пропавшую дырку от укола, а в досаде, нараставшей с каждым новым вызовом. И в тот момент, стоя над очередным телом в подъезде Мерфи-Хоумс, Эджертон до глубины души переживал, что покойный всего лишь угробил сам себя героином. Ну какого хрена, мысленно умоляет он, неужели убийство – такая большая просьба? Это же Балтимор, чтоб его. Это мертвец в подъезде проджекта имени Джорджа Б. Мерфи. Где еще пристрелить человека из крупнокалиберного, как не здесь? Какого хрена этот мудень разлегся со шприцом у левой руки, уставившись с цементного пола с нелепой полуухмылкой на лице? – Ты что, левша, что ли? – спрашивает Эджертон, перепроверяя правую руку. – Куда ты, блять, ширнулся? Мертвец ухмыляется. – За что ты так со мной? – спрашивает Эджертон у трупа. Проходит неделя – а он все еще крайний в смене Д’Аддарио, несется через Юго-Западный Балтимор на очередной вызов о стрельбе, который, если все и дальше пойдет в том же духе, закончится только царапиной. Не будет ни места преступления, ни подозреваемого, ни мертвеца, раскинувшегося на пересечении Холлинс и Пейсон. Эджертон представляет себе не тело, а восемнадцатилетку на каталке в реанимации Бон-Секур – бодрого, говорящего, всего лишь с пластырем на руке. – Пусть хоть сегодня Эль Супримо[45] даст мне поблажку, – говорит он, лавируя между двумя рядами на пустой Фредерик-авеню. – Не могу же я просто взять и купить убийство. Он резко, по-техасски тормозит на светофоре Монро-стрит, потом сворачивает направо на Пейсон. Его встречают синие мигалки, но Эджертон тут же замечает отсутствие красных сигналов пожарных машин. И тела на земле нет. Если скорая приезжала, то ее уже и след простыл, говорит себе Эджертон. Детектив записывает время прибытия и хлопает водительской дверцей. К нему живо подскакивает патрульный Юго-Западного – белый парнишка. – Живой, да? – спрашивает Эджертон. – Кто? Жертва? Нет, думает Эджертон, Элвис Пресли, на фиг. Ну конечно жертва. Детектив кивает. – Вряд ли, – говорит патрульный. – Ну или ненадолго. В скорой он выглядел хреново. Детектив качает головой. Парень просто еще не знает, с чем связался. Я не расследую убийства, хочется сказать Эджертону. Я просто катаюсь на выезды. – Зато нашли вам свидетеля. Свидетель. Ну теперь точно не убийство. – Где он? – Там, у моей машины. Эджертон смотрит через перекресток на низенького и жилистого торчка, тот смотрит в ответ и кивает с каким-то слабым интересом. Это удивляет детектива, потому что свидетели, которых заставляют остаться на месте убийства, как правило, угрюмы и неприветливы. – Подойду через минуту. Где жертва? – В Бон-Секур. Кажется. – Это место преступления? – Да, здесь, а вон там гильзы. Вроде 22-й калибр. Эджертон медленно выходит на улицу, внимательно глядя под ноги. По асфальту рассыпаны десять гильз, судя по виду, от винтовки 22-го калибра, каждая обведена желтым мелом. Похоже, гильзы тянутся на запад через весь перекресток, большинство лежит у юго-западного угла. Там же еще два меловых контура отмечают положение тела, в каком его застали медики. Голова смотрит на восток. Ноги – на запад, у тротуара. Детектив обходит место еще десять минут в поисках чего-нибудь необычного. Ни крови. Ни свежих отметин от ботинок. Ни следов колес. Воистину непримечательное место преступления. В канаве у северо-восточного угла он находит раздавленную желатиновую капсулу с остатками белого порошка. Ничего удивительного: после заката перекресток Холлинс и Пейсон превращается в наркорынок. Более того, капсула настолько пожелтевшая и запачканная, что Эджертон решает: она пролежала на улице несколько дней и не имеет отношения к стрельбе. – Это твой пост? – спрашивает он патрульного. – Обычно нет. Но я работаю в этом секторе и хорошо знаю этот угол. Что вы хотите узнать? Что я хочу узнать. Эджертону начинает нравиться парень – ему не только хватает ума схватить на месте происшествия все, что похоже на свидетеля, но к тому же, похоже, он знает свою округу. В Балтиморском департаменте это достойно ностальгии. Лет десять-пятнадцать назад детектив мог задать патрульному вопрос и ожидать на него ответ. Были времена, когда хороший работник был хозяином на посту, и на Холлинс и Пейсон собаки потрахаться не могли без того, чтобы об этом не узнали в Юго-Западном отделении. В ту пору патрульный, дежуря на посту и приняв вызов на убийство, мог поименно назвать, кто ошивается на конкретном углу и где их теперь искать. А если он не знал, то быстро узнавал. Нынче, говорит себе Эджертон, хорошо, если патрульный названия улиц не путает. А этот парень – настоящий полицейский. Диковинка. – Кто живет в доме на углу? – Банда наркоторговцев. Там у них настоящая малина. На прошлой неделе туда ворвался наш ОБН и засадил с десяток этих уродов. На фиг. Там свидетелей не найдешь. – А с другим углом что? – В угловом доме живут наркоманы. Наркоманы и старый алкаш. Нет, алкаш – в соседнем. Бесценно, думает Эджертон. Парень просто бесценен. – А там? Патрульный пожимает плечами. – Не уверен. Может, там живет настоящий человек. – Опрос проводили? – Да, обошли полквартала. В том доме не ответили, а эти мудаки говорят, что ни хрена не видели. Можем всех повязать, если надо. Эджертон качает головой, черкает пару строчек в блокноте. Патрульный с небольшим интересом подглядывает. – Знаешь, кого поймал? – спрашивает Эджертон. – По имени не знаю, но видал его в округе. Он торгует на углу, сиделец, насколько я знаю. Падла, если вы об этом. Эджертон кратко улыбается, потом переходит перекресток. Тощий дилер прислонился к патрульной машине, надвинув на лоб черный берет. Хайтопы «Эйр Джорданс», джинсы «Джордаш», толстовка «Найк» – ходячая куча гетто-престижа. Он даже улыбается, когда Эджертон подходит к машине. – Кажись, я тут подзадержался, – говорит дилер. Эджертон улыбается. Шпана знает порядки. – Кажись. Как зовут? Дилер бормочет ответ. – Документы?