– А что там Бутчи? – спрашивает Макларни. – Просто глазел на него, – говорит полицейский из Западного. – Глазел на его лицо. Лицо Джина. Ранение. Бутчи Фрейзер смотрел на дело своих рук и гадал, что же пошло не так. Вот сукин сын, думает Макларни, насупившись. Остаток дня занимает защита – в зал вызывают пару свидетелей, настаивающих, что Бутчи Фрейзер – не убийца, что его даже не было тем осенним вечером на Мошер и Эпплтон. Но сам Фрейзер за трибуну не выходит; уголовное прошлое грозит осложнениями. – То, что произошло с офицером Кэссиди, – трагедия, – заявляет адвокат в заключительном слове. – Но мы с этой трагедией ничего поделать не можем. Мы только усугубим ее, если осудим Клифтона Фрейзера на основании представленных штатом доказательств. Свое заключение Шенкер и Герш проводят в тандеме: Шенкер взывает к морали, а Герш – к чувствам. Шенкер просит бесстрастно рассмотреть доказательства; Герш обращается к коллективному инстинкту, которого может и не существовать. – Не осуждайте Клифтона Фрейзера потому, что жертва в этом деле – полицейский, – говорит присяжным Шенкер. – Осудите его, потому что так диктуют доказательства… Клифтон Фрейзер выстрелил в офицера Кэссиди потому, что не хотел в тюрьму. И все же через десять минут перед теми же самыми присяжными выходит Герш и напоминает, что «когда стреляют в полицейского, убивают частичку в каждом из нас». Типичная речь о «тонкой синей линии»[47], думает Макларни, слушая с галерки. Каждый раз, когда стреляют в копа, прокуроры выкатывают одну и ту же риторику про «служить и защищать». Верят ли присяжные? Хоть кто-нибудь еще в это верит? Макларни смотрит на двенадцать лиц. Хотя бы слушают – все, кроме девятой. Она смотрит мимо Герша, думает Макларни. От нее будут проблемы. – Мы твердо скажем всем Бутчи Фрейзерам мира, что они не могут выходить на улицы и расстреливать полицейских… И вот все заканчивается. Присяжные гуськом идут мимо прокуроров, мимо адвоката, мимо Бутчи Фрейзера к лестнице в совещательную комнату. Стоя с Гершем и Шенкером у дверей в зал, Макларни вдруг видит, как выводят Фрейзера в наручниках и кандалах по дороге в подвальный изолятор. Он даже ухмыляется, когда они сталкиваются в коридоре. – Так, – бормочет Макларни, сдерживаясь с трудом. – Какого… Его оттаскивает Герш. – По-моему, дело в шляпе, – говорит прокурор. – Пройдет еще пара часов, но дело в шляпе. Как тебе наши заключения? Макларни не слушает его – смотрит на процессию из Бутчи Фрейзера и двух охранников, следующую по лестнице со второго этажа. – Брось, – говорит Герш, легонько трогая его за плечо. – Пошли поищем Джина. Кэссиди уже приготовился к долгому ожиданию – сидит с женой, матерью и старшим братом в ближайшей комнате для присяжных. Над семьей хлопочут патрульные из Западного, только что освободившиеся со смены с восьми до четырех, и поздравляют с гарантированной победой. В коридоре поздравления от зрителей принимают Герш и Шенкер. Когда за окнами сгущаются сумерки, двое полицейских собираются сгонять за пиццей. – Джин, тебе с чем? – Все равно, главное, чтобы были анчоусы. – Еще раз, как там называется это место? – «Марко». На Эксетер-стрит. – Лучше заказать уже сейчас, – говорит с улыбкой один коп. – Мы же здесь ненадолго. Еще около часа они – само воплощение уверенности. Затем еще час они смеются, хохмят и травят байки с улиц Западного – истории, всегда заканчивающиеся тем, что на ком-то защелкивают наручники. В ожидании вердикта, который обязательно скоро вынесут, они отвлекаются на пересказ лучших моментов из заключительных речей и из выступления самого Джина. Вдруг весь их оптимизм разбивают вдребезги новости: у двери в зал Бот слышно крики – они доносятся из комнаты присяжных наверху. Иногда самые громкие голоса долетают до коридора перед той комнатой, где среди пустых коробок из-под пиццы и одноразовых стаканчиков сидит Джин Кэссиди с семьей. Настроение полицейских мрачнеет. Проходит два часа, три. Крики так и продолжаются, а ожидание становится мучительным. – Не знаю, что и сказать, Джин, – говорит Герш, теряя уверенность. – Я сделал все что мог – и, боюсь, этого было мало. Через четыре часа они дожидаются только записку от старшины присяжных, где сказано, что они не могут договориться. Бот зачитывает записку юристам, потом вызывает присяжных и дает стандартные инструкции, где просит их попытаться прийти к единодушию. И снова начинаются крики. – Это безобразие, Джин, – говорит Кори Белт. – Просто поверить не могу. В их горле комом встает сомнение, когда у лестницы в комнату присяжных слышится рассерженный голос. Они всегда врут, вопит присяжная. Попробуйте меня переубедить. Они всегда врут. Кто? Полиция? Свидетели? Подсудимые? Бутчи даже показания не давал, значит, не он. О чем речь-то, черт возьми? Макларни узнает об этой реплике от клерка и тут же вспоминает девятую присяжную – девушку, которая на заключительном слове смотрела мимо Герша. Это ее голос, говорит он себе. Чтоб мне провалиться, если это не она. Макларни с трудом сглатывает и уходит мерить шагами коридор второго этажа, молча кипя от гнева. Им все мало, говорит он себе. Я проигрываю, потому что мало дал присяжным. Очевидец. Подтверждение. Признание сокамернику. И почему-то все равно этого мало. К ночи ему все труднее и труднее вернуться в комнату, где ждет Джин. Пока он мечется по мраморному коридору, к нему выходят несколько патрульных из Западного, успокаивают, что все это неважно. – Виновен – сядет, – заявляет один, когда-то служивший у Макларни во Втором секторе. – Невиновен – значит, вернется на улицы. – А если он вернется в Западный, ему каюк, – соглашается другой. – Этот гондон еще пожалеет, что его не признали виновным. Необдуманные слова, но Макларни кивает. По правде говоря, тут и не понадобится какой-то план, сложный сговор. Все случится само собой. Бутчи Фрейзер – закоренелый рецидивист, а рецидивисты предсказуемы. На улицах Западного он обязательно вернется к темным делишкам, и его обязательно будут ждать все патрульные до единого. Не будет ни суда, ни юристов, ни присяжных. Если сегодня Бутчи Фрейзер выйдет на свободу, говорит себе Макларни, до конца года он не доживет. В зале Герш и Шенкер рассматривают альтернативы. Опасаясь худшего, они думают пойти к адвокату Фрейзера и предложить сделку еще до возвращения присяжных. Вот только какую? Фрейзер уже отказался от пятидесяти. Тридцать? Тридцать – это УДО всего через десять. Кэссиди с самого начала сказал, что на десять не согласен. А на помилование он как, согласен? Впрочем, все это только умозрительно: возможно, почуяв то же самое, что и прокуроры, Бутчи Фрейзер в принципе не идет ни на какие переговоры. Но через шесть часов поступает уже другая записка от старшины – на этот раз с вопросом о разнице между покушениями на убийство второй и первой степени. Виновен. Они говорят о виновности. Услышав последние новости, копы выдыхают; кое-кто поздравляет Кэссиди. Тот отмахивается. Вторая степень, качает он головой. Как им вообще в голову пришла вторая степень? – Не переживай, Джин, – говорит Герш, прокурор-ветеран, проходивший это ожидание уже сотню раз. – Переломный момент пройден. Они еще дозреют. Кэссиди улыбается. Чтобы поднять настроение, он просит разрешения рассказать анекдот. – Что за анекдот? – спрашивает Белт. – Ну ты знаешь, – говорит Кэссиди. – Мой. – Твой? Который ты тогда рассказывал? – Ага, – отвечает Кэссиди. – Тот самый. Белт с улыбкой качает головой. – Чего ты хочешь, Джин? Очистить помещение? – Ничего себе, – говорит Бимиллер, еще один коп из Западного. – Ну-ка, трави, Джин. Кэссиди приступает к неправдоподобной байке о трех веревках, которые стоят перед баром и до смерти хотят пива. Табличка на двери гласит, что веревки не обслуживают. – Первая заходит в бар и просит пиво, – говорит Кэссиди, – и бармен отвечает: «Эй, ты веревка?» Веревка подтверждает – и ее просят освободить заведение. Пара копов громко и заметно зевает. Не обращая внимания, Кэссиди пересказывает злоключение второй веревки, заметно повторяющее историю первой. – И вот третья веревка перед тем, как зайти в бар, катается по земле и вяжется узлами, да? Из коридора заходит Макларни – как раз к концовке, которую у него нет ни единого шанса понять. – И бармен спрашивает: «Ты веревка?» А она и отвечает: «Нет, это какая-то путаница». Слышатся стоны. – Господи, какой ужасный анекдот, Джин, – говорит один полицейский. – Ужасный даже для слепого. Кэссиди смеется. Напряжение развеивается, промежуточный вопрос старшины внезапно как рукой снимает атмосферу поражения. Макларни тоже чувствует облегчение, хотя вердикт второй степени его все еще не устраивает. Когда Кэссиди приступает к следующему анекдоту, Макларни выбредает обратно в коридор и садится на скамейку, прислонившись затылком к мраморной стене. За ним выходит Белт. – Бутчи сядет, – произносит Макларни, чтобы услышать это самому. – Нам нужна первая степень, друг, – говорит Белт, встав у скамейки. – Вторая не канает. Макларни кивает. После записки Герш и Шенкер тут же забирают все предложения о сделках. Судья Бот сообщает прокурорам у себя в палате, что прямо сейчас готова согласиться на вторую степень, если присяжные проголосуют единодушно. – Нет, – говорит Герш с примесью гнева в голосе. – Пусть уж работают. Всего размышления занимают более восьми часов, и время уже к десяти вечера, когда сессия наконец продолжается и из подвального изолятора возвращается Бутчи Фрейзер. Кэссиди садится с женой на первый ряд, сразу за прокурорами. Макларни и Белт находят места во втором ряду, ближе к двери. Присяжные возвращаются молча. На подсудимого не смотрят – хороший знак. Не смотрят и на Кэссиди – это уже дурной. Макларни, сжимая брюки на коленях, наблюдает, как они рассаживаются. – Мадам старшина, – говорит клерк. – Вы пришли к единодушному вердикту по обвинению в покушении на убийство первой степени? – Да. – Ваше решение? – Мы признаем подсудимого виновным. Джин Кэссиди медленно кивает, сжимая руку жене, пока записывается голос каждого присяжного. Полицейские Западного тихо ликуют на галерее. Несколько присяжных начинают плакать. Герш оглядывается на зрителей, потом показывает Макларни большой палец; тот улыбается, пожимает руку Белту, бьет кулаком по воздуху, затем всем телом опадает вперед, измотанный донельзя. Бутчи Фрейзер качает головой, потом внимательно рассматривает ногти. Пока Бот назначает дату приговора и завершает заседание, Макларни поднимается и идет к коридору, надеясь перехватить кого-нибудь из заседателей и узнать, какого черта у них там творилось. У лестницы черная присяжная – девушка, все еще борющася со слезами, – отмахивается от его вопроса, увидев значок. – Не хочу об этом говорить, – отвечает она.