Макларни пожимает плечами. – Мы пришли к пониманию. Он вызывает полицию, а мы валим отсюда. – Куда? – Куда-нибудь недалеко. – Калвертон? – Калвертон. Пиво быстро делят, и они рассаживаются по трем машинам. При звуке двигателей сторож выбегает обратно к воротам – записывать номера. Они мчатся по Клинтон-стрит с выключенными фарами – беглецы в собственном городе. – Терри, может, нам лучше домой? – спрашивает молодой полицейский в машине Макларни. – Продолжим в таком духе – и нагрянет ОВД. Черт, нас еще такими темпами закроют. Макларни отвечает презрительным взглядом. – Никто никого не закроет, – говорит он, ведя свою «хонду сивик» по набережной Бостон-стрит. – Ты что, забыл, что ты в Балтиморе? В этом сраном городе никто никого не закрывает. Почему к нам должны относиться хуже, чем к другим преступникам? Макларни смеется над собственной логикой, потом ускоряется к югу от Маленькой Италии и на запад – по пустому в раннее утро центру. На улицу уже вышли уборочные машины и доставщики газет, светофоры с зеленого и красного сменились на мигающий желтый. Напротив «Омни» на Файет одинокий бомж исследует содержимое мусорки. – Четыре утра, Терри. – Да, – смотрит на часы Макларни. – Так и есть. – Ну и куда нас несет? – Туда, где прячутся все преступники в розыске. – В Западный? – В Западный, – с ликованием подтверждает Макларни. – Там нас никогда не найдут. Наступает пять утра, и в канаве на Калвертон-роуд лежит восемь-девять пустых полулитровых банок. Компания сократилась до четырех человек – остальные сбежали перед угрозой рассвета. Из собравшихся только Боб Бимиллер по-прежнему служит в этом районе. Макларни работает в отделе убийств в центре с того раза, как поймал пулю на Аруна-авеню; Моултера перевели в патруль Юго-Восточного. Но они снова вместе на Калвертон-роуд, потому что сейчас утро, сменившее ночь, когда городской суд присяжных поставил точку в деле Кэссиди. И даже после того, как их прогнали с пирса на Клинтон-стрит, они не могут пойти домой. Макларни подкидывает в кучу еще одну пустую банку, она звенит среди своих сестер. Бимиллер берет с заднего сиденья новую и вручает Макларни, ерзающему на капоте машины. – Итак, Винс, ну что, что думаешь-то? – спрашивает Макларни, отрывая язычок с банки. Через край по бокам бежит белая пена. Сержант матерится себе под нос и отряхивает руку. Моултер неопределенно улыбается. – О чем? – О Джине. О Джине. Столько бухла, столько болтовни, столько кочеваний по Балтимору, словно они какие-то цыгане на колесах, но Макларни все мало. Эта чертовщина так в нем и засела и требует с ней разобраться. Теперь Эпплтон-стрит – единственная полицейская байка, о которой стоит говорить, и она требует какой-то морали в конце. Моултер пожимает плечами, глядя на бурьян и мусор в тупике Калвертон-роуд, на краю железнодорожной насыпи «Амтрак». Это место с давних пор излюбленный медвежий угол Второго сектора на Западе – запустелое местечко, где можно пить кофе и писать рапорты или раздавить упаковку из шести банок или, может, вздремнуть, если на утро надо выступить в суде. Макларни поворачивается к Бимиллеру. – А ты что думаешь? – Что я думаю? – переспрашивает он. – Да. Мы же победили ради него, да? – Нет, – говорит Бимиллер. – Не победили. Моултер согласно кивает. – Ну я не в том смысле, – идет на попятный Макларни. – Я в том смысле, что мы добились вердикта. Джин должен быть доволен. Бимиллер молчит; Моултер бросает пустую банку в заросли. С насыпи вдруг полыхает шумом и светом – по центральным путям идет городское метро. Поезд исчезает с долгим воплем гудка, очень напоминающим человеческий. – Пиздец, да? – говорит через какое-то время Макларни. – Да уж. – В смысле, он же как бы военный герой, – продолжает Макларни. – Это война, а он – герой. Понимаете? – Нет. – Винс, ты-то понимаешь, о чем я говорю? – А о чем ты говоришь? – Я вам так скажу, – начинает Макларни, заходясь от гнева, – и я это уже говорил Джину. Я говорил, что он должен понять: его ранили не за Эпплтон-стрит. В жопу Эпплтон-стрит. В жопу. И Балтимор в жопу. Его ранили не за Балтимор. – А за что его ранили? – Расклад такой, – поясняет Макларни, – и я это уже говорил Джину. Я говорил, что в Америке идет война. Это, блять, война, понятно? И Джин – солдат, получивший боевое ранение. Он защищал страну и получил ранение. Как на любой другой ебаной войне. Бимиллер закидывает пустую банку в кусты. Моултер потирает глаза. – Я хочу сказать – забудьте про Балтимор, – Макларни уже совсем рассвирепел. – В этом городе пиздец и всегда будет пиздец, но это не норма. В жопу Балтимор. Джин служил в полиции Америки, и его ранили, и еще остались места, где его считают героем. Понимаете? – Нет, – говорит Бимиллер. – Не особо. Макларни постепенно сдувается, не в силах распалить в себе гнев без поддержки. – Ну, Джин понимает, – говорит он тихо, уставившись куда-то над насыпью. – Вот что главное. Джин понимает – и я понимаю. Когда рассвет окрашивает восточное небо красным, Макларни обходит машину. Ранняя рабочая смена открывает ворота муниципального гаража на Калвертон-роуд; через десять минут к тамошней заправке подъезжает грузовик ремонтников. Словно проснувшись от его шума, Бимиллер поднимает глаза и щурится в алкогольном угаре. – Это что еще за хуйня? В нескольких метрах от ворот стоит одинокая фигура в голубом и пристально смотрит на них. – Охранник, – говорит Макларни. – Господи. Снова-здорово. – Какого хрена ему надо? – Пиво увидел. – Ну и что? Кого ебет? Человек в синем достает блокнот и карандаш, начинает писать. Копы матерятся. – Боже, он номера записывает. – Ну, – говорит Бимиллер, – на сегодня отгуляли. До встречи, парни. – Нечего дожидаться ОВД, – говорит еще один коп. – Пошли. Они бросают последние банки в кусты, потом рассаживаются по машинам. Две легковушки и пикап выруливают мимо охранника на Эдмондсон-авеню. Макларни за рулем «хонды» оценивает степень опьянения, потом подсчитывает число дорожных патрулей между его текущим положением и домом в округе Говард. Шансы говорят не в его пользу, поэтому он едет на восток через редкий трафик воскресного утра, сворачивает на юг, на бульвар Мартина Лютера Кинга, и спустя пару минут приезжает в дом в Южном Балтиморе, где живет его друг, сидевший с ними на Калвертон-роуд. Макларни поднимается на крыльцо в свете нового дня, с утренней газетой в правой руке. Через несколько минут приезжает друг. – Пиво есть? – спрашивает Макларни. – Господи, Терри. Макларни смеется, протягивает молодому сослуживцу газету. Оба входят, Макларни плетется в гостиную на первом этаже. – Ну и бардак, – говорит он. – Служанку бы нанял, что ли. Молодой коп возвращается с газетой и двумя бутылками «Роллинг Рок», вынутыми из холодильника. Макларни садится на диван и разворачивает газету в поисках статьи о Кэссиди. Раскладывает листы на столе, пока не находит заметку в рубрике местных новостей, под сгибом. Заметка короткая, с десяток абзацев. – Маловато, – говорит он и медленно читает. Дочитывает, трет глаза, потом присасывается к пиву и вдруг чувствует, что устал. Очень пьян и очень устал. – Какой же пиздец, – говорит он. – Ты меня понимаешь? Остальные-то видят этот пиздец? Хоть кто-нибудь видит? Нормальных людей злит, когда они видят такие вещи? Нормальные люди. Граждане. Человеческие существа. Даже среди истинно верующих работа в полиции считается патологией. – Бля, что-то я устал. Мне надо домой.