– Эй, мужик. Дэйв Браун оборачивается и видит среди патрульных Восточного знакомое лицо. Мартини, что ли? Да, тот парень, что поймал пулю в прошлогодней наркооблаве в Перкинс-Хоумс. Свой человек. – Эй, как жизнь? – Да нормально, – отвечает Мартини и указывает на другого патрульного. – Тут моему другу нужен твой номер для протокола. – Вы же детектив Браун, да? – спрашивает тот патрульный. – Мы оба детективы Брауны, – говорит Дэйв, обхватив за плечо Эдди. – Это мой батя. Эдди Браун улыбается, сверкая золотым зубом на утреннем солнце. Патрульный с ответной улыбкой разглядывает семейный портрет. – Вылитый я, правда? – говорит Эдди. – Есть малясь, – смеется патрульный. – Какой у вас номер? – «Б» как в Браун, девять-шесть-девять. Патрульный кивает и отходит. Во двор въезжает фургон медэксперта. – Мы тут закончили? – спрашивает Дэйв Браун. Эдди кивает. – Лады, – говорит Дэйв, возвращаясь к «кавалеру». – Но нам нельзя забыть о самом важном в этом деле. – О чем? – спрашивает Эдди, следуя за ним. – Самое важное в этом деле то, что, когда мы выезжали, Здоровяк просил привезти ему яичный сэндвич. – Ах да. В комнате отдыха отдела убийств Дональд Уорден дожидается сэндвич в туче дыма от сигары «Бэквудс», лелея гнев, кипящий в нем уже полторы недели. Это он делает молча, стоически, но излучая такую энергию и решительность, что на утренней пересменке никто не смеет к нему приблизиться даже с каким-нибудь банальным утешением. Да и что тут в самом деле скажешь? Что сказать человеку, который строил карьеру по своему понятию чести, по своему кодексу, а этой самой честью подтерлись политики? Что сказать человеку, для которого преданность департаменту – образ жизни, а департамент, где он оттрубил двадцать пять лет, в ответ предлагает уроки вероломства? Сначала начальство обратилось три недели назад к Ричу Гарви. Обратилось с записью в круглосуточном журнале, записками и манильским конвертом без имени и номера дела. Тут, значит, сенатор штата, объяснили они. Угрозы. Таинственные злодеи. Возможное похищение. Гарви терпеливо их выслушал. Потом посмотрел на первый протокол от двух детективов из смены Стэнтона. Протокол невеселый. – Только один вопрос, – спросил Гарви. – Можно отправить сенатора на полиграф? Нет, сказало себе начальство, пожалуй, Рич Гарви нам не подходит. Они быстренько извинились и отнесли протокол с манильским конвертом Уордену. Здоровяк послушал-послушал, затем выстроил в мыслях факты: сенатор штата Ларри Янг. Демократ из 39-го избирательного округа Западного Балтимора. Выходец из политической машины семейства Митчеллов с западной стороны города, председатель влиятельного комитета заксобрания по вопросам экологии. Лидер фракции чернокожих со связями как в ратуше, так и с высокопоставленными черными в департаменте полиции. Сорокадвухлетний холостяк, проживающий один на Маккало-стрит. Это все логично, а дальше уже идет какой-то бред. Сенатор Янг позвонил другу – именитому черному врачу – и рассказал, что его похитили трое. Он шел один с Маккало-стрит, а они подстерегали в фургоне. Его запихнули внутрь, надели повязку на глаза, угрожали. Держись подальше от Майкла и его невесты, сказали ему, имея в виду его давнего советника, планировавшего жениться. Потом безымянные преступники вытолкнули его из задних дверей у Друид-Хилл-парка. Домой он вернулся на попутке. Безобразие, ответил друг. Нужно позвонить в полицию. Ни к чему, успокоил того Ларри Янг. Зачем вмешивать департамент? Я и сам разберусь, просто хотел рассказать тебе, объяснял сенатор другу, но тот все-таки настоял на своем и устроил общий звонок с Эдди Вудсом, заместителем комиссара по вопросам правоприменения и политическим союзником сенатора. Заместитель Вудс выслушал и потребовал расследовать похищение сенатора. Позвонили в отдел убийств. – Возьметесь? – снова спросило начальство. Уорден учел и то, о чем недоговаривали: могущественный законодатель, могущественные друзья. Нежелание заявлять о преступлении. Нелепая история. Нервные начальники. Выбор стареющего белого детектива – копа с незапятнанным послужным списком и возможностью ухода на пенсию, если что-то пойдет не так. Ладно, сказал им Уорден. Я подставлю шею. Ведь кому-то все равно пришлось бы согласиться, и Уорден решил, что молодежи есть что терять. Детективы из стэнтоновской смены, первыми принявшие вызов, не хотели иметь к этому никакого отношения. Не лез на рожон и Гарви. Но что могут сделать Уордену? Вроде бы рассуждал он правильно, но каждый раз казалось, будто он больше убеждает себя, чем других. Что важнее, Уорден был настоящим выходцем из старой школы департамента: даешь ему задание – он работает. И хоть кое-кто считал, что на расследовании Монро-стрит Уорден уже обжегся из-за своей преданности начальству, все понимали, что он никогда не увильнет от просьбы сверху, даже если в итоге только обожжется снова. Первым делом Уорден с Риком Джеймсом за компанию поехали домой к советнику на Северо-Востоке Балтимора, где поговорили с его родителями – интеллигентной пожилой парой, весьма удивленной, что им приходится принимать в гостях детектива. Они сказали, что ничего не знают о похищениях. Более того, в вечер предполагаемого происшествия сенатор заходил в гости к их сыну, но того не оказалось дома. Мистер Янг дождался его за дружелюбной беседой с родителями. Затем они вдвоем вышли на задний двор обсудить частное дело. Немного погодя их сын вернулся в дом один – сенатор уже ушел. А сын сказал, что ушиб руку и ему нужно в травмпункт. Уорден кивал, внимательно слушая. С каждым новым фактом байка сенатора становилась одновременно и бредовее, и объяснимее. Последующий опрос советника подтвердил версию, уже сложившуюся в мыслях Уордена. Да, признал советник, во время их беседы во дворе Янг разозлился. Даже схватил с земли ветку и ударил консультанта по руке. После чего он сбежал. – Как я понимаю, вы с сенатором поссорились из-за частного вопроса, – аккуратно спросил Уорден, – и хотели бы уладить это в частном порядке. – Именно. – И, видимо, вы не хотите предъявлять обвинения. – Нет, не хочу. Они обменялись взглядами и рукопожатием. Уорден с Джеймсом вернулись в офис, обсуждая оставшиеся альтернативы. Первый вариант: можно целыми днями, если не неделями расследовать похищение, которого никогда не было. Второй вариант: можно припереть сенатора к стенке – возможно, намекнув на угрозу расследования большого жюри или даже обвинения в ложном вызове, – но это опасно, потому что быстро разразится скандал. Впрочем, существовал третий вариант, и Уорден вертел его в голове, взвешивая риски и преимущества. И когда его, Джеймса и лейтенанта Д’Аддарио вызвали в кабинет капитана для обсуждения дела, Уорден предложил именно третий вариант как самую разумную альтернативу. Если рассматривать похищение всерьез, сказал Уорден капитану, то квалифицированные детективы отдела убийств потратят время на каких-то таинственных людей в таинственном фургоне, но так их и не найдут. Если обратиться в большое жюри, правительственные органы потратят еще больше времени и ресурсов. Обвинение в ложном заявлении – это мелочевка, да и кому в отделе захочется возиться с тем, чтобы повесить на какого-то политика хулиганство, особенно когда даже неясно, подал он официальное заявление или нет? В конце концов, первым заместителю Вудсу позвонил доктор, друг сенатора; технически можно допустить, что подавать ложное заявление никто и не собирался. Третий вариант – лучше всего, утверждал Уорден, но самодеятельностью он заниматься не собирался. Тогда капитан спросил, как именно стал бы действовать и что бы сказал Уорден. Тот как можно яснее обрисовал картину. Затем капитан повторил его предложение еще раз для ясности, и все четверо согласились, что это звучит разумно. Вперед, сказал капитан. Даю добро. В тот же день Уорден приехал в офис сенатора Янга. Джеймса он не взял; молодому детективу оставалось еще шесть лет до пенсии, а значит, риски для него были выше. Взамен вызвался добровольцем Роджер Нолан, сказав, что Уордену не помешает свидетель. А у Нолана не только найдется время на любой скандал, но вдобавок он, как и сенатор, черный. Если что-то из этой встречи выйдет наружу, присутствие Нолана снимет расовые претензии. Ларри Янг принял обоих в кабинете и снова сказал, что не видит для полиции повода расследовать происшествие. Это частное дело, объяснил сенатор, и он намерен решить его в частном порядке. Уорден согласно кивнул, потом поделился с сенатором ходом текущего следствия. Детективы не смогли найти очевидцев похищения на Маккало-стрит, как и улик у Друид-Хилл-парка, где, по словам сенатора, его вытолкнули из фургона. На брюках, которые вроде как были на нем в тот вечер, нет даже пятен от травы. В свою очередь, вызвал новые вопросы и разговор с советником и его родителями, добавил Уорден. Детектив перечислил все подробности опроса, а потом предложил сенатору Выход. – У меня сложилось впечатление, что это частное дело, – сказал Уорден, – и уладить вы его хотите в частном порядке. – Правильно, – ответил Янг. – Что ж, если преступление есть, мы его расследуем, – сказал Уорден. – Но если преступления нет, то на этом можно поставить точку. Сенатор понял и принял предложение, но для уточнения задал пару вопросов. Если он скажет, что преступления не было, расследование завершится, так? И если он здесь и сейчас заявит, что преступления не было, это признание не будет использовано против него, так? – Лично мне это не нужно, – ответил Уорден. – Тогда, – ответил сенатор. – похищения не было. Я бы предпочел уладить вопрос в частном порядке. Уорден сказал, что сенатор может считать расследование департамента закрытым. Первый рапорт о похищении существует только как внутренний документ – таков порядок при регистрации любых угроз в адрес государственных служащих. А раз нет отчета о происшествии, то и в газеты ничего не попадет. – На этом наша работа закончена, – сказал Уорден. В завершение сделки Уорден и Нолан пожали сенатору руку. Не будет расследования большого жюри, не будет прибыльного «красного шара», благодаря которому группа убойного может подзаработать на сверхурочных. Не будет общественных откровений о неудачной попытке политика сфабриковать противовес его собственному нападению на человека. Убойный просто вернется к своим местечковым расследованиям убийств. Уорден приехал в штаб и напечатал для капитана обязательный отчет о встрече, уверенный, что поступил правильно. Но 14 июня, через полторы недели после поездки в кабинет сенатора, попытку Уордена тихо замести эту пакость под ковер подкосила утечка о происшествии тележурналистке из местного филиала CBS. Судя по числу подробностей в ее сюжете, Уорден с Джеймсом заподозрили, что утечка произошла в самом департаменте. Что логично – не все в начальстве считались политическими союзниками сенатора, а причудливое заявление о похищении выставляло его не в лучшем свете. Конечно, как только раскрылись конфиденциальные данные, и представители полиции, и прокуроры бросились наперебой развеивать всякую видимость закулисных сделок. Когда журналистка задала прямой вопрос мэру, к спектаклю присоединился и он, приказав департаменту обнародовать первый отчет о происшествии в связи с заявлением о похищении. Когда перед ратушей вдруг завыла пресса, учуяв кровь, первоначальные приоритеты мгновенно изменились. Всего неделю назад начальство удовольствовалось тем, как Уорден с сохранением приличий закончил расследование несуществующего преступления, позволив детективам вернуться к основным обязанностям; теперь тех же начальников публично спрашивали, почему не никто не привлек влиятельного сенатора из Западного Балтимора за ложное донесение, в котором он сам признался. Ему пошли навстречу? Был ли этот инцидент сохранен в тайне, чтобы защитить сенатора? Как именно сенатор повлиял на ход дела? Непрерывный поток газетных заголовков и телесюжетов вынудил мэрию попросить прокуратуру штата о пересмотре происшествия, а там и до расследования большого жюри было недалеко. Всю следующую неделю прокуроры общались с верхушкой полиции, а потом – с влиятельным адвокатом на зарплате у сенатора. Однажды днем, после встречи с прокурорами и адвокатом сенатора в его частной конторе, Уорден с Джеймсом столкнулись на выходе с той самой репортершей, которая заварила эту кашу. – Интересно, кто ей сказал об этой встрече, – удивлялся Джеймс. – Она, блин, раньше нас знает, что мы сделаем… Сбылось все, чего пытался избежать Уорден. Он хотел работать по убийствам; теперь убийства были не в приоритете. Он не хотел тратить время и силы на то, чтобы без уважительных причин копаться в частной жизни публичного человека; теперь он с тремя-четырьмя детективами тратил еще больше времени на то, чтобы разворотить всю его частную жизнь к черту. Уорден, Джеймс, Нолан – все стали пешками в нелепой игре, пока бюрократы перебрасывались между собой политическим будущим Ларри Янга. И ради чего? В день, когда Уорден убедил сенатора отозвать заявление, он вел два убийства и все еще активно участвовал в расследовании большого жюри по стрельбе на Монро-стрит. Теперь все это ни черта не значило. Теперь начальники хотели только всестороннего расследования по делу сенатора штата Ларри Янга и его предположительному похищению. Департамент отправит на улицу лучших людей, чтобы доказать обратное: законодателя никогда не запихивали в таинственный фургон три человека. Затем сенатору предъявят обвинение в ложном заявлении – жалком хулиганстве – и начнется судебное разбирательство, в котором не хочется выигрывать ни прокуратуре, ни департаменту полиции. По негласному уговору суд станет всего лишь фарсом, чтобы задобрить публику и не уронить лицо. А слово Уордена – которое он искренне дал в кабинете бедолаги, – теперь ничего не значило. Его самого департамент и пустил первым в расход. В коротком разговоре через несколько дней после того, как в прессе разгорелся скандал, капитан упомянул о беде Уордена Гэри Д’Аддарио и Джею Лэндсману. – Знаете, – заметил он вскользь, – было бы неприятно, если бы хороший детектив вроде Уордена пострадал из-за этой ерунды с Ларри Янгом… «"Было бы неприятно"? Тебе было бы неприятно? И как это понимать?» – гадал Д’Аддарио. Капитан сам же одобрил тот разговор по душам с Ларри Янгом – как и все они. При чем тут теперь Уорден? Д’Аддарио пытался понять, хочет ли капитан сейчас что-то донести – или просто говорит не подумав. В присутствии Лэндсмана спрашивать пришлось аккуратно, чтобы дать капитану шанс выкрутиться. – А почему должен пострадать Уорден, капитан? – выразительно спросил Д’Аддарио. – Он только следовал приказам. И верно, было бы несправедливо, согласился капитан. Не хотелось бы это видеть. Тут Д’Аддарио перестал понимать, что происходит, и придержал язык за зубами. Если капитан предлагал им иммунитет – пожертвовать Уорденом, чтобы самим уклониться от скандала, – тогда Д’Аддарио надеялся, что одного многозначительного вопроса хватило, чтобы перечеркнуть такой план. Если капитан просто болтал, не думая о последствиях, то лучше закрыть на это глаза. И Лэндсман, и Д’Аддарио вышли из кабинета в недоумении. Возможно, мысль сделать Уордена козлом отпущения исходила от капитана, а возможно, от кого-то повыше. Возможно, они сейчас сами это выдумали. Д’Аддарио не мог знать наверняка, но он согласился с Лэндсманом: если план по подставе Уордена начнет воплощаться в жизнь, они объявят капитану войну и сожгут все мосты до единого. Даже для такого привыкшего к начальственной этике человека, как Д’Аддарио, мысль отправить Уордена на заклание находилась за гранью. Это один из лучших детективов в отделе – но в кризис даже его считали пушечным мясом. Война за Дональда Уордена в кабинете капитана шла между строк, но скоро об отказе Д’Аддарио сдавать своего человека знала вся смена. И это, согласились детективы, стало звездным часом лейтенанта и доказательством того, что за ним можно смело идти в огонь и воду. Ведь одно дело, когда Д’Аддарио заискивал перед начальством во времена упавшей раскрываемости, – это ничего не стоило и позволило детективам заниматься своим делом с минимальным вмешательством сверху. Вдобавок та же самая раскрываемость, из-за которой в начале года Д’Аддарио казался уязвимым, сейчас стала его союзницей. Даже с учетом летней волны убийств этот показатель теперь колебался на уровне 70 процентов, и лидерство лейтенанта, ранее поставленное под сомнение, снова стало представлять ценность для начальства. Худшее для Д’Аддарио осталось позади. Но даже если бы раскрываемость не изменилась, он бы все равно чувствовал себя обязанным не смолчать перед капитаном. Списывать Уордена? Дональда Уордена? Здоровяка? Чем там наверху вообще думают? Как бы серьезно эту идею ни рассматривали, – если вообще рассматривали, – после разговора Д’Аддарио с капитаном о ней не вспоминали. И все же лейтенант знал, что он не всесилен; может, Уордена и не тронут за участие в фиаско с Ларри Янгом, но детектив был совершенно прав в том, что его все же грязно использовали. Уорден дал слово другому человеку – политику, конечно, но они тоже люди. А департамент полиции и офис мэра, спасая свой имидж, показали, чего это слово стоит. И все-таки даже использованному детективу нужно есть, и этим летним утром Уорден мешает гнев с нетерпением в ожидании, когда с места убийства приедут Эдди и Дэйв Брауны. Наконец вернувшись, Дэйв Браун тихо прокрадывается в комнату отдыха, помня о накопившемся за неделю раздражении Уордена. Он молча кладет прямо перед ним яичный сэндвич, а затем юркает за свой стол. – Сколько с меня? – спрашивает Здоровяк. – Я угощаю.