– Привет, Фред, – прохладно говорит Лэндсман. – Как все прошло? Черути пронзает его взглядом, потом пожимает плечами. Лэндсман отворачивается обратно к телевизору. – Может, тебе еще позвонят. – Ага. Может. С точки зрения Черути, сержант без нужды жесток. Но для Лэндсмана расклад прост. Приходит новенький – и ты знакомишь его с делом, водишь за ручку на паре убийств, пока не приспособится. Если получится, даже подбрасываешь пару данкеров, чтобы укрепить его самооценку. Но на этом профориентация в убойном заканчивается. Дальше выплывай сам. Лэндсман и в самом деле поет Пеллегрини дифирамбы; он и в самом деле лучше бы сгонял на убийство с ним, чем с кем угодно из группы. Но и Черути целый год ездил на вызовы с Даннигеном или Рикером; не то чтобы его сейчас выставили голым на мороз. В этом смысле он правильно видит подтекст в том, что получил последние три дела группы и работает по ним в одиночку. Это убийства, он – детектив из отдела убийств, и, на взгляд Лэндсмана, пора бы ему теперь поискать подтекст и в этом. Фред Черути – хороший коп, переведенный сюда капитаном после четырех лет в Восточном районе. Там он достойно показал себя в спецподразделении, а в департаменте, где линия партии – позитивная дискриминация, старательного черного копа в штатском обязательно отметят. И все же убойный после всего четырех лет работы – тяжелое испытание для любого, и остальные отделы на шестом этаже полны детективов, вылетевших из отдела преступлений против личности. Мелочи на местах преступлений и на допросах, которые никогда не ускользнут от опытного следователя, все еще невидимы для Черути. Это не так бросалось в глаза, пока он работал младшим следователем с Даннигеном или Рикером. И не сразу бросилось, когда четыре месяца назад Лэндсман стал отправлять его одного на вызовы. Первые одиночные вылеты Черути закончились успехами, но то были преимущественно стопроцентные данкеры – проститутка в Блоке, зарезанная в феврале при трех свидетелях, а в апрельском убийстве тупым предметом на Юго-Западе патрульные опознали подозреваемого задолго до приезда детектива. Но вот двойное убийство в январе – пара трупов в наркосхроне на восточной стороне города, – было раскрыто только после распрей Черути с сержантом. Тогда Черути опасался предъявлять обвинение, когда вся его доказательная база состояла из одного неохотного свидетеля. Но Лэндсману позарез требовалось вычеркнуть два этих убийства с доски, и, когда позже Данниген смог выжать из свидетеля полное показание, дело отправили большому жюри несмотря на возражения Черути. По сути он оказался прав – в итоге прокуроры отклонили слабое дело до суда, – но в практическом, в политическом отношении это промедление выставило новичка беззубым. Плохо пошло и дело Стоукса, зарезанного из-за наркотиков в подворотне Западного района. Тогда Черути тоже, к его чести, нашел женщину, видевшую убегавших стрелков, но решил не привозить ее в центр. Учитывая риски, висящие над известным свидетелем, – это не самое худшее решение: например, оставил же Эджертон свидетеля на месте стрельбы на Пейсон-стрит в прошлом месяце. Разница в том, что дело Эджертона в конце концов стало черным, а в реальном мире детектив может вытворять что пожелает, только если раскрывает дела. То, что новенький получил два открытых убийства подряд, само по себе еще не большая угроза. Все-таки ни Джозефа Стоукса, ни Рэймонда Хокинса, умирающего с Уиттьер-стрит, никто не спутает с налогоплательщиком, и на практике детектив из отдела убийств может довольно долго не писать обвинительные заключения для суда, если у него нет «красных шаров». Следовательно, в итоге грехом Черути будет вовсе не то, что он не раскрыл два наркоубийства. Его грех куда проще и важнее. Погубит его пренебрежение Первой заповедью департамента полиции: Прикрывай свою задницу. Где-то через месяц Черути вызовут к капитану на ковер именно из-за убийства Стоукса. Может, тридцатидвухлетняя жертва и не была налогоплательщиком, зато оказалась братом служащей отдела по связям с общественностью в департаменте. Благодаря своему положению она знала, где найти отдел по расследованию убийств и куда слать бесконечные запросы о статусе расследования. Сказать по правде, статус расследования был никакой. Новых улик не нашлось, а свидетельница, видевшая убегающих стрелков, не смогла никого опознать. Какое-то время Черути отмалчивался, и в конце концов сотрудница адресовала жалобу его начальству. А когда это самое начальство открыло папку, то не нашло в ней ничего. Ни внутренних докладов, ни обновлений, никакой отчетности о прогрессе или его отсутствии. И когда капитан узнает, что Черути до кучи не привозил свидетелей с двух последних мест преступления, все летит под откос. – Это же первое, чему здесь учат, – говорит ему потом Эдди Браун. – Что бы ни случилось, всегда прикрывай задницу. Приобщай к делу все подряд, чтобы потом никто не прикопался. В конце концов пустую папку капитану приносит даже не Лэндсман – он на тот момент в отпуске, – жалобу женщины передают Роджеру Нолану. Поэтому в дальнейшем Лэндсман будет убеждать всех, кто подвернется, что, мол, он не прикладывал руку к несчастью Черути. Он, конечно, прав только номинально. На самом деле Лэндсман с натренированным равнодушием отправлял детектива на выезды в одиночку, чтобы посмотреть, выплывет он или нет. Может, Черути и ошибался насчет того, что сержант хочет его подставить, но правильно думал, что в конечном счете Лэндсман пальцем о палец не ударит, чтобы его спасти. В общем, это печальная и болезненная история, в частности потому, что Черути – человек хороший, умное и добродушное пополнение убойного. Но к концу лета жалобы по делу Стоукса приведут к логичному завершению. Капитан и Д’Аддарио, конечно, не вышибут его с шестого этажа – уж такую малость они ему задолжали, хоть это и не утешает Черути. К сентябрю он станет детективом отдела нравов, через три двери от убойного, будет тренироваться на шлюхах, сутенерах и нелегальных лотерейщиках. Уже одна только близость офисов будет ему как соль на рану. Через неделю после перевода Черути стоит в вестибюле шестого этажа с сослуживцем из отдела нравов, когда из лифта вдруг выходит Лэндсман и рассеянно смотрит на детектива. – Привет, Фред, как поживаешь? Черути с ненавистью прожигает его взглядом, но Лэндсман проходит мимо как ни в чем не бывало. – Вот скажи мне, – говорит Черути, поворачиваясь к своему спутнику, – это же бездушно с его стороны? Четверг, 30 июня – Слышать я тебя слышу, – говорит Терри Макларни. – Просто не верю, что ты всерьез. Уорден пожимает плечами. – Ты не хочешь уходить так, Дональд. Ты же потом не успокоишься и сам это знаешь. – А ты наблюдай. – Нет, ты просто горячишься. Пусть сперва пройдет время. – Времени прошло уже достаточно. Целых двадцать шесть лет. – А я о чем? Уорден смотрит на сержанта. – Чем ты еще займешься? Ведь помрешь со скуки. Уорден молчит, потом достает ключи от своего пикапа. – Уже поздно, Терри. Пора разъезжаться. – Погоди, – говорит Макларни, повернувшись к кирпичной стене на краю стоянки. – Надо отлить. Пока не уходи. Пока не уходи. Не прекращай долгий прерывающийся разговор двух белых мужиков в мятых пиджаках, двух беспризорников, больше часа проторчавших на пустой парковке в квартале 200 по Западной Мэдисон-стрит. Сейчас три ночи, и двухэтажное здание с облицовкой из «Формстоуна» – заведение под названием «Ирландская таверна Кавано» на другой стороне улицы – стоит темным и пустым, больше часа назад выпустив наружу четыре-пять детективов из убойного. Двое белых мужиков – последние из них, и у них осталась лишь одна теплая банка пива. Кому тут в голову придет уходить? – Послушай, Дональд, – говорит Макларни, вернувшись. – Это же твоя работа. Это то, чем ты занимаешься. Уорден качает головой. – Это то, чем я занимаюсь сейчас, – поправляет он. – Работу всегда можно сменить. – Тебе – нельзя. Уорден уставился на сержанта. – В смысле, ты сам не хочешь. Зачем тебе менять работу? Много ли еще людей могут делать то, что делаешь ты? Макларни замолкает, надеясь, что хоть чем-то – чем угодно – задел его за живое. Видит бог, он не покривил душой ни в одном слове. Сейчас Уорден буксует, это правда, но у него даже самый посредственный год дорогого стоил. Для сержанта группы работать с Уорденом – это как заниматься сексом: когда все идет хорошо, то просто зашибись, но и когда все идет так себе, тоже вообще-то не жалуешься. Только за последнюю неделю Уорден раскрыл целых два убийства на одном только чутье и таланте. При этом у него все выходило непринужденно и элегантно, даже с учетом того, что еще не развеялась вонь от скандала с Ларри Янгом. Шесть дней назад Уордену и Рику Джеймсу досталось ножевое на Джаспер-стрит – полуголое тело двадцатитрехлетнего черного под окровавленной простыней в спальне на втором этаже. Детективы только взглянули на жертву и тут же поняли, что перед ними ссора гомосексуалов. Об этом говорили как минимум глубина и число порезов; ни один мотив, кроме секса, не приводит в такой аффект, и ни одна женщина не может понаделать таких дырок в мужчине. Трупное окоченение уже проходило. Ночь была влажная, температура в том доме на верхних этажах поднялась примерно до сорока градусов – и все же они оба отказывались спешить. Уорден, когда становилось невмоготу, несколько раз выходил на улицу – подышать на скамеечке на углу, тихо попивая газировку из продуктового. Они потратили на дом несколько часов: Джеймс работал на втором этаже и рядом с телом, Уорден обходил остальные помещения в поисках чего-нибудь из ряда вон. В спальне на третьем этаже убийца, по всей видимости, забрал со стола видеомагнитофон и наполовину запихнул в целлофановый мешок для мусора, но потом махнул на кражу рукой и скрылся. Правда ли это грабеж? Или кто-то инсценировал грабеж? Наконец Уорден дошел до кухни, где нашел раковину, заполненную до половины грязной водой. Опасливо сунув в нее руку, он выдернул пробку, и вода медленно ушла, обнажив нож для резки со сломанным лезвием. Рядом с орудием убийства лежало полотенце, еще розовое от крови: убийца умылся перед тем, как уйти. Уорден взглянул на столешницу, на десяток немытых тарелок, стаканов и приборов – видимо, остатки вчерашнего ужина. Впрочем, один стакан стоял на противоположном конце, притягивая взгляд. Уорден позвал криминалиста и попросил поискать отпечатки конкретно на нем. В такую жару убийца мог глотнуть водички перед уходом, рассудил он. Всего на осмотр места преступления ушло пять часов, после чего Джеймс направился в морг, а Уорден заперся в допросной с соседом и домовладельцем жертвы. Сосед нашел тело, вернувшись с ночной смены, и сказал, что, когда он уходил, жертва привела к себе друга из бара. Он его раньше никогда не видел и не знал имя. Уорден надавил на соседа, ухватившись за то, что тот работал, пока его приятель развлекался дома с новым любовником. – Тебе же это не понравилось, да? – Да мне пофиг. – Пофиг? – Да. – А я бы вот разозлился. – Я не разозлился. Он держался своей версии, и Уорден остался ни с чем – по крайней мере, так казалось до второй половины дня, когда «Принтрак» выдал четкое совпадение по отпечатку со стакана. Скрытый отпечаток указал на двадцатитрехлетнего жителя западной стороны с длинным списком приводов. Владелец дома с большой неохотой вернулся в отдел убийств и смог опознать подозреваемого по набору фотографий. За это раскрытие нужно сказать спасибо зоркому глазу Уордена – его умению разглядеть в том одиноко стоящем стакане драгоценную улику. Через четыре дня другое убийство стало черным благодаря его выдающейся памяти, когда полицейский из спецподразделения поймал двух уроженцев восточной стороны по обвинению в угоне и узнал, что одного из них, Энтони Каннингема, подозревают в убийстве и разыскивают по ордеру, выписанному месяц назад Уорденом. Тот ордер напечатали и подписали вскоре после того, как детективы из отдела ограблений арестовали банду восточников за серию налетов в окрестностях Дуглас-Хоумс. Тогда Лью Дэвис, давний коллега Уордена из ограблений, принес ему новости с другого конца коридора. – У нас там сейчас один проходит по целой куче налетов, – сказал он Уордену. – У вас, случаем, нет ничего, что можно повесить на этих ребят? Уордену потребовалось ровно пятнадцать секунд перед доской, чтобы его слоновья память остановилась на одном имени из пятидесяти: Чарльз Леман, пятидесятиоднолетний мужчина, убитый на Файет-стрит, когда шел к машине с ужином из «Кентукки Фрайд Чикен». Февральский худанит Кинкейда. – Есть одно убийство в окрестностях, – сказал Уорден. – Вы с ним сейчас разговариваете? – Да, в большой допросной. Господи, Дональд, на нем и так уже с десяток ограблений. После недолгого разговора с парнем Уорден понял, что имя Лемана действительно может стать черным. Тогда вызвали дежурившего той ночью прокурора, Дона Гиблина, и начались переговоры. Последнее слово прокурора: за показания против стрелка по убийству Лемана – одиннадцать лет по одному из ограблений, но никакого иммунитета, если ты замешан в других убийствах или нападениях. Уорден наблюдал, как парень обдумывает сделку, а затем делает встречное предложение. – Пять лет. – Что я буду делать с твоими пятью годами, – сказал прокурор. – Мне присяжные не поверят, если ты не получишь минимум десятку. – Много, – сказал парень. – Ой, да тебя спросить – ты вообще сидеть не должен, – в отвращении ответил Уорден. – А как же люди, которых ты ограбил? Как же старушка, которую вы застрелили на Монумент-стрит? – Мы сейчас не о них, – огрызнулся парень. – Мы обо мне. Уорден покачал головой и вышел, предоставив Гиблину пожимать руки. Неприятно, спору нет, зато ордер на двадцатипятилетнего Энтони Каннингема лег на стол комиссара суда в ту же ночь. Теперь же, после ареста Каннингема, и это дело закрыто. Четыре ночи, два убийства. Макларни не мог не спросить себя: сколько детективов заметили бы, что тот стакан стоит далековато от остальных? И сколько детективов провели бы связь между делом Лемана и налетами на восточной стороне? Черт, говорит себе сержант: большинство детективов не помнит дела даже собственной группы, не то что возбужденные другой группой пять месяцев назад. – Ты не можешь просто взять и уйти, – снова говорит он Уордену с жаром.