– Позади Маккессона. – Со стволом? – Вроде да. Но я видел, что пристрелил чувака именно Маккессон. Лэнгли не струхнул – истинный стоик, отказавшийся бежать, когда из «вольво» высыпали люди. Младший брат жертвы, Майкл, находился рядом, когда началась стрельба, но стоило Корнелиусу упасть на асфальт, как он с криками бросился наутек. – Лэнгли был вооружен? – Я не видел, – качает головой Редс. – Но по идее должен был. Пацаны с Норт и Пуласки с пустыми руками не ходят. Гарви прогоняет сценарий второй раз, помедленнее, узнавая больше подробностей и записывая всю историю на восьми-девяти страницах. Даже если бы они не собирались снимать с него обвинение в употреблении наркотиков, свидетель из Редса так себе – с таким-то внушительным послужным списком и многочисленными следами от уколов на обеих руках. Но Майкл Лэнгли – уже другой разговор. Макаллистер спускается за газировкой для Редса, и тот вытягивается на стуле в полный рост, скрежетнув ножками по полу. – Наркота меня в могилу сводит, – говорит он. – Вы у меня все забрали, а мне теперь выкручиваться. Жизнь – тяжелая штука, сечете? Гарви улыбается. Через полчаса из суда Северо-Западного района приходят бумаги, Редс подписывает показания и втискивает долговязое тело на тесное заднее сиденье «кавалера» для короткой поездки по магистрали Джонс-Фоллс. На Колд-Спринг и Пэлл-Мэлл он резко опускает голову ниже края окна, чтобы его не заметили в машине без опознавательных знаков. – Ты хочешь выйти на Пимлико-роуд или где? – участливо спрашивает Гарви. – Вот здесь безопасно? – Нормально. Вокруг никого. Просто тормозните на той стороне. – Счастливо, Редс. – И вам. И он уходит, выскользнув из машины так быстро, что в итоге успевает удалиться от нее на полквартала, прежде чем сменяется сигнал светофора. Он не оглядывается. На следующее утро, после вскрытия, Макаллистер произносит свою фирменную речь «почтите память жертвы» перед матерью погибшего, причем с такой несомненной искренностью, что Рича Гарви, как обычно, тошнит, а в голове у него крутится вопрос, не закончит ли сейчас Макаллистер тем, что упадет на одно колено. Спору нет: Мак умеет обращаться со скорбящими матерями. В этот раз просьба касается Майкла Лэнгли, который со времен стрельбы на Вудленд-авеню только и делал, что бежал как можно дальше. Вместо того чтобы выступить в качестве свидетеля убийства собственного брата, он промчался два квартала до своей комнаты, собрал вещи и двинулся на юг, на родовые земли Лэнгли в Каролине. Верните его, попросит Макаллистер мать. Верните – и мы отомстим за смерть вашего сына. И ведь срабатывает. Спустя неделю Майкл Лэнгли возвращается в Балтимор, в отдел по расследованию убийств, где без лишних слов опознает по фотографиям Глена Александра и Уолтера Маккессона. Вскоре Гарви снова в административном офисе, выписывает еще два ордера на «IBM Селектрик» секретарши. Восемь убийств – восемь раскрытых дел. Пока лето вынимает всю душу из остальной смены, Рич Гарви вновь сидит за электрической пишмашинкой, продолжая создавать свой Идеальный Год. Вторник, 9 августа Адская Ночь – это три человека на бесконечной полуночной смене, когда телефоны орут, свидетели врут, а количество трупов в холодильнике медэкспертизы растет, как пригородные рейсы над аэропортом Ла-Гуардия. Адская Ночь безжалостно наступает за пятнадцать минут до полуночи, где-то через полчаса после того, как в дверь входит группа Роджера Нолана. Первым появляется Кинкейд, потом – Макаллистер, а затем – сам Нолан. Эджертон, как обычно, опаздывает. Но не успевает никто выпить даже чашку кофе, как уже раздается первый звонок. И на этот раз – не обычный труп. На этот раз – инцидент с участием полиции в Центральном районе. Нолан звонит на дом Гэри Д’Аддарио: протокол требует, чтобы во время любого инцидента с участием полиции лейтенант вне зависимости от времени суток вернулся в офис и наблюдал за расследованием. Затем он звонит Ким Кордуэлл – одной из двух секретарш отдела убийств. Ей тоже придется работать сверхурочно, чтобы отчет в круглосуточном журнале был идеально напечатан и к утру разослан всем начальникам. Затем сержант с двумя детективами отправляются на место происшествия, а на телефоны между тем отвечают в центре связи этажом ниже, пока не явится Эджертон. Нет смысла оставлять кого-то сейчас, рассуждает Нолан. Полицейская стрельба – это всегда «красный шар», а «красный шар» по определению требует на месте все живые тела. Они садятся на два «кавалера» и приезжают на пустую парковку у Друид-Хилл-авеню, где вокруг припаркованного «олдсмобиля катласс» собралась половина отдела нравов Западного района. Макаллистер смотрит на сцену и переживает момент дежавю. – Может, мне только кажется, – говорит он Нолану, – но это выглядит слишком знакомо. – Действительно, – отвечает тот. После короткого разговора с сержантом из отдела нравов Макаллистер идет к Нолану, пытаясь справиться с юмором ситуации. – Снова десять семьдесят восемь, – говорит Макаллистер, саркастично придумывая новый код «десять» под стать ситуации. – Минет, прерванный в процессе полицейской стрельбой. – Блин, – говорит Кинкейд. – В наше время мужик уже не может насладиться минетом без того, чтобы не схлопотать пулю. – Жестокий город, – соглашается Нолан. Три месяца назад та же сцена разыгралась на Стрикер-стрит; тогда старшим детективом тоже был Макаллистер. Сценарий в обоих случаях один: подозреваемый снимает проститутку на Пенсильвания-авеню, затем паркуется в безлюдном месте, спускает штаны и предоставляет свои причиндалы для фелляции стоимостью 20 долларов. К подозреваемому подходят полицейские в штатском из отдела нравов Западного района, тот паникует, полицейские принимают его действия за угрозу; подозреваемый получает пулю 38-го калибра и заканчивает вечер в реанимации, размышляя о сравнительных радостях супружеской верности. С точки зрения правосудия – из рук вон плохо. И все же с нужными талантом и ловкостью в прокуратуре оба инцидента признают оправданными. Со строго юридической точки зрения их и правда можно оправдать; в обоих случаях перед тем, как открыть огонь, офицеры обоснованно считали, что находятся в опасности. Подозреваемый на Стрикер-стрит в ответ на приказ сдаться полез за чем-то сзади, и сотрудник в штатском произвел выстрел ему в лицо, испугавшись, что тот выхватит оружие. В сегодняшнем инциденте полицейский выстрелил один раз в лобовое стекло, когда подозреваемый в попытке уехать сбил на машине одного из полицейских. Впрочем, для убойного оправданная полицейская стрельба значит только то, что за действиями офицера нет уголовного умысла, и что во время применения смертоносного насилия он действительно верил, что сам или другие находятся в серьезной опасности. С юридической точки зрения тут лазейка такого размера, что может проехать грузовик, и в обоих нападениях отдела нравов убойный без сожалений исследует каждый ее дюйм. Неопределенность, присущую любому расследованию полицейской стрельбы, понимает каждый коп с парой лет стажа: если спросить Нолана, Макаллистера или Кинкейда на месте происшествия, оправдано ли применение оружия, они ответят утвердительно. Но если спросить их, свидетельствует ли эта стрельба о хорошей работе полиции, они дадут противоположный ответ, а то и вовсе промолчат. В американском правосудии эта уловка давно вошла в норму. В каждом крупном департаменте расследование любого инцидента с участием сотрудников начинается с попытки представить инцидент как можно чище и профессиональнее. И в каждом департаменте предвзятость в основе такого расследования считается единственным разумным ответом общественности, которая должна верить: хорошие копы всегда стреляют по делу, а не по делу стреляют только плохие копы. Эту ложь необходимо поддерживать раз за разом. – Я так понимаю, дама уже в центре? – спрашивает Нолан. – Так точно, – отвечает Макаллистер. – Если она та же, что и на Стрикер-стрит, я буду ржать до упаду над тем, что каждый раз, как она берет за щеку у мужика, в него стреляют. Макаллистер улыбается. – Если тут мы закончили, думаю, я в больницу. – Можете ехать вместе с Дональдом, – говорит сержант. – Я вернусь в офис и заведу дело. Но не успевает он так и сделать, как ближайший патрульный слышит общегородской вызов на перестрелку в Восточном районе. Патрульный делает громче, и Нолан слушает, как вызов подтверждают и как патрульный из Восточного говорит диспетчеру известить убойный. Нолан просит ручную рацию и сообщает, что выезжает с огнестрела в Центральном. – Тогда встретимся в офисе, – говорит Макаллистер. – Звони, если понадобимся. Нолан кивает, затем отправляется на другой конец города, а Макаллистер и Кинкейд следуют в реанимацию Мэрилендской больницы. Через двадцать минут при их виде выпрямляется тридцатишестилетний подозреваемый с правой рукой на перевязи – «рабочий человек», как он спешит заверить, причем «рабочий человек в счастливом браке». Макаллистер обращается к нему по имени. – Да, сэр? – Мы из департамента полиции. Это детектив Кинкейд, я – детектив… – Слушайте, – говорит жертва. – Мне очень-очень жаль, и я уже хотел сказать офицеру – я не знал, что он из полиции… – Мы понимаем… – Я был без очков и просто увидел, как кто-то подходит к машине и чем-то размахивает, и решил, что меня грабят, понимаете? – Все хорошо. Мы можем обсудить это потом… – И я хочу извиниться перед полицейским, но меня к нему не пускают, но правда, сэр, я не знал, что… – Все хорошо, – прерывает его Макаллистер. – Это можно обсудить потом, а сейчас главное то, что и вы, и полицейский живы. – Да-да, – подозреваемый поднимает правую руку на перевязи. – Я в порядке. – Ясно, отлично. Вас отвезут к нам в офис – и там мы продолжим, хорошо? Подозреваемый кивает, оба детектива направляются на выход. – Славный парень, – говорит Кинкейд. – Очень, – вторит Макаллистер. Он, конечно, говорит правду. Оба детектива не могли не заметить очки, оставшиеся на приборной доске «олдсмобиля». Припарковавшись в безлюдном уголке со спущенными штанами, он наверняка почувствовал себя особенно уязвимым при виде молодого человека в уличной одежде, который шел к машине с чем-то блестящим в руке. Жертва на Стрикер-стрит тоже испугалась ограбления и, будучи охранником супермаркета, полезла на заднее сиденье за дубинкой, когда первый патрульный распахнул дверь со стороны пассажира. Спутав дубинку с длинным стволом оружия, коп выстрелил ему в лицо – и только милостью Университетской реанимации бедолага выжил. К чести департамента, второго инцидента хватит, чтобы замкомиссара по операциям убрал с улиц сотрудников районных отделов нравов, чтобы произвести реформы в процедуре задержания из-за проституции. А Роджер Нолан на восточной стороне разгребает последствия перестрелки с тремя жертвами. Место убийства на Северной Монфорд-стрит жуткое – девушка застрелена, двое членов семьи ранены. Разыскиваемый – брошенный возлюбленный погибшей, который расквитался за окончание их недолгих отношений, расстреляв всех, кто ему попался в доме девушки, а потом скрывшись. Нолан проводит на месте два часа, собирая свидетелей по соседству и отправляя в центр, где Кинкейд уже сортирует первых прибывших. Вернувшись в офис, Нолан заглядывает в маленькую допросную и удовлетворяется хотя бы тем, что сегодняшняя ночная бабочка – не та, чьего клиента подстрелили на Стрикер-стрит. Он встречается с приехавшим Д’Аддарио и с двадцатишестилетним полицейским в штатском, который спустил курок и теперь сидит, нервничая, в кабинете лейтенанта. Потом оглядывает бурную деятельность в офисе, но не видит того, кого ищет. Сев за стол Томлина, он набирает домашний номер Гарри Эджертона и терпеливо слушает четыре-пять гудков. – Алло. – Гарри? – Ага. – Это твой сержант, – представляется Нолан, качая головой. – Ты какого хрена отсыпаешься? – В смысле? – Ты сегодня на смене.