Эджертон не боится; его щит – наглость. Два месяца назад он был на углу Эдмондсон и Пейсон, работал по наркоубийству и, не задумываясь, побрел прочь от места преступления по самому страшному участку Эдмондсон-авеню в одиночку. Угловые пацаны расступались перед ним, будто он Чарлтон Хестон на площадке «Юниверсал Студио»[69]. Он искал свидетелей или, по крайней мере, тех, кто готов шепнуть копу на ушко правду о том, что случилось часом ранее на Пейсон-стрит. Взамен он нашел только угрюмые взгляды и немую ярость на пятидесяти черных лицах. И все же он не останавливался, словно не замечая враждебности, пока на углу Эдмондсон и Брайс не заметил, как пацан лет четырнадцати-пятнадцати передает бумажный пакет парню постарше и тот бегал вокруг квартала. Для Эджертона это был шанс, свалившийся прямо в руки. Пока остальные на улице холодно наблюдали, он поймал парня за плечо и потащил в «кавалер» за углом, где стал колоть насчет деталей убийства. Патрульный из Западного, наблюдавший за его действиями с места преступления в двух кварталах оттуда, позже предостерег детектива. – Не стоило ходить туда одному, – сказал он. – А если бы что-нибудь началось? На это Эджертон только покачал головой. – Я серьезно, – продолжил патрульный. – Патронов-то у вас всего шесть. – У меня даже этого нет, – рассмеялся Эджертон. – Я забыл пистолет. – ЧТО? – Ну да. Забыл пистолет в столе. Коп на Эдмондсон и Брайс без пистолета. Патрульные Западного были в шоке; Эджертон и бровью не повел. – Наша работа, – объяснил он, – на девяносто процентов – наглость. Теперь, расследуя убийство Андреа Перри, он возвращается в очередной район Западного Балтимора, смешиваясь с местными так, как в полиции мало кто может. Говорит с обитателями всех домов в ряду, выходящих задами на тот переулок, толкует с завсегдатаями ресторанов и баров. Прорабатывает маршрут от автобусной остановки до дома жертвы на Файет-стрит, ищет за каждой дверью свидетеля, который мог видеть, как девочка с кем-нибудь идет. Когда это ничего не дает, начинает перебирать остальные рапорты об изнасилованиях из Южного и Западного районов. Он с самого начала расследования вызывает сотрудников из Южного, Юго-Западного и Западного спецподразделений в центр и знакомит с делом. Говорит сообщать обо всех, кто замешан в сексуальных преступлениях с участием несовершеннолетних девочек, и о любых происшествиях, связанных с похищениями или оружием 32-го калибра. Просит офицеров всех трех округов звонить ему с любой информацией, даже если кажется, что она только отдаленно связана с делом. И это тоже отличается от подхода к убийству Латонии Уоллес, где сотрудники из районов были направлены в центр города для помощи в расследовании. В случае с этой мертвой девочкой, решает Эджертон, не районы придут в угрозыск, а угрозыск придет в районы. Только раз, на следующий день после обнаружения тела, появляется намек на коллективную работу, обычно обязательную для «красного шара», – и то по инициативе Нолана, который ради приличий просит Макаллистера, Кинкейда и Боумена уделить день и расширить область опроса. Проглядев материалы дела, другие детективы интересуются вслух, почему Эджертон не проверил анонимную наводку немедленно. Как минимум, заявляют они, стоило найти женщину, которая, по словам звонившего мужчины, выбежала из переулка. – Это последнее, чего я хочу, – объясняет Эджертон свою стратегию Нолану. – Если я ее привезу, что мне делать дальше? У меня к ней всего один вопрос и больше ничего. С его точки зрения, это еще одна ошибка, которую совершают слишком часто и слишком многие, – та же ошибка, какую совершили с Рыбником в деле Латонии Уоллес: привозить человека в допросную и давить на него, ничего не имея на руках. Через час подозреваемый выходит уверенный в себе как никогда, и, если ты что-то еще на него накопаешь, то станет только труднее колоть его во второй раз. – Я спрошу, почему она выбежала из переулка, она ответит, что не знает, о чем это я, – объясняет он Нолану. – И будет права. Я и сам не знаю, о чем это я. Он все еще не верит, что названная звонившим женщина действительно выбежала из переулка после убийства. Но если бы верил, то все равно не рискнул бы ее опрашивать, пока не увидит какой-никакой шанс на успех. – Если все остальное не поможет, тогда привезу ее и задам тот единственный вопрос, – говорит детектив, – но не раньше. Нолан соглашается. – Это твое дело, – отвечает он Эджертону. – Будь по-твоему. Не считая небольшой помощи с расширенным опросом, Эджертон полностью одинок в ведении расследования. Даже Д’Аддарио держится в стороне: просит у Нолана регулярные отчеты о прогрессе и предлагает помощь в случае, если понадобится, но в остальном позволяет Эджертону с сержантом работать своими методами. Контраст с реакцией лейтенанта на расследование по Латонии Уоллес – разительный. Эджертон надеется, что его невмешательство хотя бы отчасти объясняется доверием к следователю. Скорее всего, думает он, Д’Аддарио и сам охладел к стратегии «красного шара». Метод забрасывать проблему деньгами и людьми никак не помог в Резервуар-Хилле, и, может, лейтенанту не хочется ступать на ту же дорожку второй раз. А может, как и все остальные в смене, лейтенант просто слишком устал для очередной полномасштабной кампании. Но еще Эджертон знает, что ничего не происходит в вакууме. Во многом ему предоставили работать в одиночку потому, что Д’Аддарио может себе это позволить. В день обнаружения Андреа Перри уровень раскрываемости дошел до тучных 74 процентов, и при этом действовали еще пять ордеров на арест, – это выигрывает в сравнении и с итогом прошлого года, и со средним показателем по стране. Как следствие, Д’Аддарио вновь может принимать решения, не руководствуясь общественными потребностями или отношением верхушки. Из разговоров с Пеллегрини Эджертон знает, что лейтенант уже выражал недовольство приливной волной расследования, последовавшей за смертью Латонии Уоллес. На разных этапах следствия Д’Аддарио наслушался от Лэндсмана и Пеллегрини, что иногда чем тише едешь, тем дальше будешь, и теперь склонен согласиться. Будь тогда раскрываемость выше и не подвергнись департамент общественной критике из-за убийств женщин на Северо-Западе, то дело могло бы пойти по-другому. Теперь же, когда на доске больше черного, чем красного, политическое равновесие убойного наконец восстановлено. Благодаря усердной работе, умелому лавированию и немалой удаче власть Д’Аддарио пережила угрозу и вновь воссияла в заслуженной славе. А если Эджертону мало роста раскрываемости и истинного отношения Д’Аддарио к «красным шарам», то детектив также понимает еще одно: он работает в одиночку просто потому, что убийство досталось группе Нолана. Нолан не только всей душой верит в методы Эджертона, но еще и является сержантом, который с наименьшей вероятностью запросит помощи у остальной смены и тем более у Д’Аддарио. Из трех сержантов только Макларни и Лэндсман считаются его истинными апостолами; Нолан же за годичным конфликтом Д’Аддарио и капитана следил со стороны. О чем лейтенант в последнее время с нескрываемым удовольствием напоминает. Два вечера назад три сержанта были в комнате отдыха, когда Д’Аддарио готовился уходить в конце своей смены с четырех до двенадцати. – Мои часы готовы бить полночь, – драматично объявил он, – И я знаю, что прежде, чем трижды пропоет петух, один из вас предаст меня…[70] Сержанты нервно рассмеялись. – …но ничего, Роджер, я все понимаю. Делай как считаешь нужным. Будучи человеком Нолана, Эджертон не может точно ответить, почему все же ведет дело Андреа Перри в одиночку. Может, Ди в него верит, а может, причина в новой философии лейтенанта – оставлять «красные шары» на усмотрение старшему следователю. С другой стороны, может, это Роджер Нолан не хочет быть обязанным лейтенанту. А может, думает Эджертон, все и сразу. Аутсайдеру вроде него всегда трудно разобраться во внутриофисной политике. Но по какой бы причине Д’Аддарио не отстранился от расследования, Эджертон знает, что эффект один и тот же: он находится на самом длинном поводке. В результате Андреа Перри не станет Латонией Уоллес, а Эджертон не станет новым Пеллегрини. Прощайте, приписанные сотрудники, психологические профили ФБР, воздушная съемка места преступления, сотня бесконечных споров целой смены детективов. Нет, убийство ребенка будет расследовать на улицах один человек, у которого достаточно времени на раскрытие. Или чтобы повеситься. Смотря что случится раньше. Здание суда великолепно, поистине впечатляет своей классической формой. Бронзовые двери, разнообразный итальянский мрамор, темно-красное дерево и позолоченные потолки – суд имени Кларенса М. Майкла-мл. на Северной Калверт-стрит это произведение архитектурного искусства, одно из самых прекрасных и величественных зданий в Балтиморе. Если бы правосудие измерялось грандиозностью здания, балтиморскому детективу было бы не о чем переживать. Если бы высеченные каменные блоки и древесина с ручной резьбой гарантировали праведное возмездие, тогда бы суд Митчелла и его сосед через дорогу – старое здание почтамта, ныне известное как Восточный корпус суда, – стали бы святилищем для балтиморского правоохранителя. Отцы города не жалели средств, когда создавали два изящных дворца в сердце города – и в последние несколько лет их потомки были столь же щедры в своих постоянных усилиях по реконструкции и сохранению красоты обоих зданий. От залов для предъявления обвинения до совещательных комнат, от вестибюлей до дальних коридоров – комплекс существует, чтобы многие поколения правоохранителей и правоведов, входя в чертоги юстиции, чувствовали подъем духа. Легко ступая по отреставрированному портику почтамта или в обшитые древесиной палаты судьи Хаммермана, детектив имеет все основания высоко держать голову, зная, что прибыл туда, где общество каждому воздает по заслугам. Здесь вершится правосудие; вся тяжкая и грязная работа на улицах прогнившего города здесь непременно и изящно преобразится в чистенькое и торжественное решение о виновности. Двенадцать респектабельных и вдумчивых граждан в коллегии присяжных заседателей встанут, как один, чтобы вынести вердикт, наказав злодея согласно закону добрых и благородных людей. Так почему же любой балтиморский детектив нынешней эпохи входит в этот самый суд, понурив голову и с привычной скукой показывая значок приставам шерифа, дежурящим у металлодетектора в вестибюле первого этажа? Почему же эти детективы так тяжело ступают к лифтам, не замечая окружающую их красоту? Как они могут с таким нескрываемым безразличием вдавливать окурки в мрамор, а потом стучать в кабинет прокурора так, словно предстали пред вратами самого чистилища? Как же так выходит, что детектив убойного несет лучшие плоды своих трудов сюда, в пункт назначения, с видом полной покорности судьбе? Ну, для начала он, скорее всего, всю полуночную смену отпахал над двумя огнестрелами и одним ножевым. Наверняка тот же самый детектив, который сегодня днем должен давать показания на заседании судьи Бот, только что закончил с отчетностью к инструктажу утренней смены. Наверняка затем он потратил еще час, опустошая четыре чашки черного кофе и заедая макмаффином с яйцом. Потом он наверняка тащит из отдела вещдоков бумажные пакеты в каморку какого-нибудь юриста на третьем этаже, где его известят, что его главный свидетель так и не явился в суд и не отвечает на звонки пристава. Помимо этих мирских забот, тот же самый детектив – если знает свое дело, – обязан выходить на юридическую арену с разумом, не затуманенным возвышенными образами нравственной победы. В глубине души детектива-ветерана вдохновляет не величие здания, но девятое правило руководства, а именно: 9А. Для присяжных любое сомнение – обоснованное. 9Б. Чем лучше обвинение, тем хуже присяжные. И вдобавок к пунктам 9А и 9Б: 9В. Хорошего человека найти трудно, но двенадцать хороших людей в одном месте – это вообще чудо. Детектив, ступающий в коридоры правосудия без твердого и привычного скептицизма к американскому судопроизводству, напрашивается на удары судьбы. В конце концов, одно дело – наблюдать, как твоей лучшей работой подтираются двенадцать лучших граждан Балтимора, и совсем другое – наблюдать за этим в наивном изумлении. Лучше поумерить ожидания на пороге суда и войти в сверкающие коридоры полностью готовым к грядущему разгрому. Основа – причем основа славная, достойная, – на которой зиждется наша система права, гласит, что подсудимый невиновен, пока не будет признан таковым единогласным решением дюжины сограждан. Лучше пусть сотня виновных выйдет на свободу, чем будет наказан один невиновный. Что ж, по этой мерке балтиморская судебная система работает отлично. Судите сами: в этот конкретный год из жизни балтиморского уголовного правосудия в прокуратуру поступят 200 имен злоумышленников в связи со 170 раскрытыми убийствами. Из этих 200 подозреваемых: • Пять дел все еще ждут рассмотрения два года спустя. (В двух случаях ордера выписаны, но подозреваемые так и не были задержаны детективами.) • Пять человек скончаются до суда или в ходе ареста. (Трое – самоубийцы, одна – жертва пожара, который она разожгла, чтобы убить другого, один – жертва перестрелки с полицией.) • Шестеро не пойдут под суд, когда прокуроры вынесут решение, что убийства совершены в ходе самообороны или по случайным причинам. • Двоих подсудимых объявят не несущими уголовную ответственность ввиду невменяемости и отправят в психиатрическую больницу штата. • Уголовные дела троих подсудимых шестнадцати лет и младше перейдут в суд по делам несовершеннолетних. • Дела шестнадцати человек прекратят до обвинительного заключения большого жюри за отсутствием состава преступления. (По необходимости агрессивный детектив убойного с недостаточной доказательной базой может рискнуть и все-таки предъявить обвинение в надежде, что угроза тюремного заключения окажет нужное давление, чтобы вытянуть признание при следующих допросах.) • Производство по обвинениям двадцати четырех подсудимых прекратят или приостановят прокуроры уже после обвинительного заключения большого жюри. (Прекращение производства, или nol prosse, – это окончательное отклонение обвинительного заключения большого жюри; приостановка отправляет дело в реестр неактивных, хотя производство может быть продолжено в течение года в свете новых доказательств. Большинство приостановленных дел со временем прекращается.) • Производство по обвинениям троих подсудимых отклонят или приостановят, когда станет ясно, что они невиновны в предъявленных преступлениях. (Стандарт «невиновен, пока не доказано обратное» и правда играет роль самом крупном городе Мэриленда, где порой действительно предъявляют обвинение или даже выносят обвинительное заключение не тому. Например, так сначала вышло с делом Джина Кэссиди – и повторилось в трех разных убийствах, которые расследовали детективы из смены Стэнтона. В тех случаях невиновных обвинили из-за ошибочных свидетельских опознаний – умирающей жертвой в одном случае, очевидцами – в двух других, – и после дополнительного следствия с подсудимых сняли обвинения. Обвинить невиновного со слабыми доказательствами – просто, добиться от большого жюри обвинительного заключения – ненамного сложнее. Но вот дальше шансы посадить невиновного в тюрьму уже минимальны. В конце концов, прокурорам в Балтиморе и виновных-то осудить трудно; единственный сценарий, по которому невиновного могут осудить при слабых доказательствах, – когда адвокат неправильно оценивает ситуацию и насильно всучивает клиенту сделку.) Виновные или невиновные, живые или мертвые, вменяемые или невменяемые – а все-таки 64 человека, или 30 процентов, из первоначальных 200 подсудимых отсеяно еще до судебного разбирательства. И из оставшихся 136 мужчин и женщин: • 81 согласится на сделку с прокуратурой до суда. (Из них 11 признают вину в предумышленном убийстве первой степени, 35 – в убийстве второй степени, 32 – в непредумышленном убийстве, 3 – в обвинениях меньшей тяжести.) • 55 подсудимых рискнут на суд с судьей или присяжными. (Из этого числа 25 оправдают присяжные. 20 из оставшихся 30 подсудимых признают виновными в убийстве первой степени, 6 – в убийстве второй степени, 4 – в непредумышленном убийстве.) Сложим 30 судебных вердиктов с 81 сделкой – и налицо общий фактор сдерживания преступности: за совершение убийства осуждены 111 граждан. По результатам этого года шансы быть осужденным после ареста равны 60 процентам. А если учесть нераскрытые убийства, по которым ареста не произведено, шансы быть пойманным и осужденным за лишение жизни в Балтиморе – чуть выше 40 процентов. И это еще не значит, что невезучее меньшинство наказано соразмерно своему преступлению. Из 111 подсудимых, осужденных в этом году за убийство, 22 человека – 20 процентов – приговорены к лишению свободы на срок менее пяти лет. Еще 16 подсудимых – 14 процентов – приговорены к лишению свободы на срок менее десяти лет. Если учесть, что по правилам УДО штата Мэриленд заключенные обязаны отбыть минимум треть срока, можно сказать, что через три года после совершения преступлений за тюремной решеткой находится меньше 30 процентов выпускного класса балтиморского отдела убийств за 1988 год. Прокуроры и детективы статистику знают. Знают, что даже в лучших делах, – которые прокурор штата готов представить присяжным, – шансы на успех только три к пяти. В итоге рискованные обвинения, где есть намек на оправданную самозащиту, где свидетели ненадежны, а вещдоки двусмысленны, – все эти дела вскоре остаются на обочине, получают отказ или мягкое наказание по сделке. Но о сделке не всегда договариваются в недоказуемых делах. В Балтиморе на сделку идут и в достаточно крепких делах, которые, если бы их рассматривали в пригороде Энн-Арундел, Говард или округа Балтимор, ни один подсудимый или адвокат не рискнет доводить до суда. И все же в городе прокуроры знают: на слушаниях они, скорее всего, закончатся оправданием. А вся разница, если говорить просто, – в девятом правиле. Логика балтиморских присяжных заседателей настолько же непостижима, насколько и любые другие загадки нашей вселенной. Этот невиновен, потому что выступал с кафедры вежливо и грамотно, этот – потому что нет отпечатков пальцев на орудии убийства, несмотря на показания четырех свидетелей. А вот этот говорит правду, когда утверждает, что из него выбили признание; мы это, конечно, знаем наверняка, ведь зачем кому-то добровольно, без избиений, признаваться в преступлении? В одном особенно примечательном вердикте балтиморские присяжные признали подсудимого невиновным в убийстве, но виновным в нападении и покушении на убийство. Они поверили показаниям очевидцев, видевших, как подсудимый ударил жертву ножом в спину на освещенной улице, а потом скрылся. Затем поверили и медэксперту, объяснившему, что из всех нанесенных ножевых ранений жертву убил удар в грудь. И присяжные решили, что не могут знать наверняка, сколько именно раз подсудимый ударил жертву. Предположительно, потом мимо мог пройти какой-то другой разъяренный убийца, подобрать нож и закончить дело. Присяжные не любят спорить. Не любят думать. Не любят часами ковыряться в уликах, показаниях и доводах юристов. И, на взгляд детектива убойного, присяжные вообще противятся своей прямой обязанности – судить другого человека. Все-таки это дело некрасивое и неприятное – развешивание ярлыков убийц и преступников. Присяжные хотят домой: просто сбежать, заснуть и забыть обо всем. Наша система права запрещает выносить вердикт о виновности, когда существует обоснованное сомнение в причастности подсудимого, но на самом деле присяжные сами хотят сомневаться, и в стрессовой обстановке заседания все сомнения становятся обоснованным поводом для оправдания. Обоснованное сомнение – это слабое звено в цепочке любого прокурора, причем в сложном деле сомнения только множатся. В итоге большинство закаленных в боях ветеранов из прокуратуры предпочитают простенькое убийство с одним-двумя свидетелями: это проще описать, а заседателям это проще уяснить. Тут они либо поверят свидетелям, либо нет, но в любом случае им не придется сильно задумываться или долго слушать. Но чем проработаннее уголовное дело – когда детектив готовит его неделями, месяцами, когда к нему приобщена гора не таких уж вопиюще очевидных улик, когда прокурору его еще надо аккуратно собрать, как пазл, – тем вероятнее, что присяжные не оставят от него камня на камне. Потому что как минимум в Балтиморе средний присяжный не хочет ломать голову над нестыковками в заявлениях подсудимого, над сложной паутиной показаний, систематически опровергающих алиби, или над расхождениями между заключением судмедэксперта и оправданиями подсудимого. Это все слишком сложно, слишком умозрительно. Средний присяжный хочет, чтобы три достойных гражданина заявили, что да, они своими глазами видели преступление, и чтоб еще двое подтвердили мотив убийцы. Докиньте сюда найденное орудие убийства, пару совпадений отпечатков и ДНК – и пожалуйста, заседатели готовы назначить наказание. Впрочем, детективы меряют качество полицейской работы по сложности, а значит, по косвенным уликам, поэтому у правила 9Б есть особое следствие. В теории, данкеры справляются в суде сами. Но вот лучшим делам – тем, которыми коп гордится, – как будто всегда достаются самые худшие заседатели.