– Сэр, – начала она, – разве я, в моем положении, вправе отвечать утвердительно? Что подумают ваши друзья и родственники, если я скажу «да»?… – Что? Вы опять за свое? – укоризненно вскричал Гардиман, слегка приобнимая ее за талию. – Хорошенькое дело – в ответ на предложение руки и сердца обзывать мужчину сэром и прятаться от него за его же собственный титул! Не люблю говорить о себе, но вы меня к этому вынуждаете. Ну что ж, слушайте. У меня есть старший брат; он женат, и у него растет сын, который со временем унаследует его титул и состояние. Пока понятно? Превосходно. Много лет назад я отказался от своих прав на баронство (каковы бы они ни были) в пользу брата. Он у меня молодец, безотказный малый! Как впрягся в юности, так и влачит этот крест за нас обоих, ни разу не оступившись. Что же до моих родственников, так ведь они все, начиная с отца и матери и кончая самыми троюродными, высказались на мой счет еще тогда, когда я занялся фермой и лошадьми. Если они люди разумные, каковыми я их почитаю, они не станут себя утруждать и повторять то же самое еще раз. Нет-нет, мисс Изабелла! Женюсь ли я, не женюсь, но, как ни крути, перед вами просто Альфред Гардиман – и точка. А всем моим ближним известно, что я всегда поступаю так, как сочту нужным. Если я вам не люб – что ж, пускай это останется величайшим разочарованием в моей жизни, но все равно скажите об этом честно! Ну какая женщина на месте Изабеллы не отступила бы хоть на шаг перед таким натиском? – Своим предложением вы оказываете мне большую честь, и не оценить этого было бы чудовищной неблагодарностью с моей стороны, – растроганно произнесла она. – Значит ли это, что вы согласны стать моей женой? – потребовал прямолинейный Гардиман, чем окончательно загнал бедняжку в угол. Но, как всякая женщина, она в последний момент попыталась все же выскользнуть у него меж пальцев. – Вы не обидитесь, если я попрошу у вас еще немного времени? – сказала она. – Вы так меня ошеломили, что я просто не знаю, как быть. А что, если ваша семья сочтет мое согласие оскорбительным? Это было бы ужасно! Или ваши друзья закроют передо мною двери? Ведь они могут счесть меня интриганкой, которая решила воспользоваться вашей симпатией, чтобы улучшить собственное положение в обществе. Для вас (не говоря уже обо мне) это было бы большим ударом. Нет, я должна еще раз все обдумать! Леди Лидьярд не раз меня предупреждала, чтобы я не забывала, кто я такая, и не строила честолюбивых планов, хоть она сама и относится ко мне как к приемной дочери. Вы так добры со мною – право, невозможно даже выразить, насколько мне лестно ваше внимание! Мое сердце свободно, и, поверьте, когда бы я могла следовать собственным желаниям… – Изабелла внезапно умолкла, чувствуя, что вот-вот наговорит лишнего. – Ах, дайте мне несколько дней, чтобы я попыталась все спокойно обдумать! – взмолилась наконец она. – Все это так неожиданно! Честное слово, у меня голова идет кругом! Гардиман заметно воодушевился, сочтя ответ Изабеллы весьма обнадеживающим. – Поступайте отныне и всегда по велению вашего сердца! – с необычной для себя горячностью воскликнул он. – Я так счастлив найти в нем отклик и так рад, что ваши желания совпадают с моими! Изабелла немедленно воспротивилась такому фривольному толкованию своих слов. – Но, мистер Гардиман, вы же меня совсем неправильно поняли!.. Он ответил примерно так же, как отвечал леди Лидьярд, когда та пыталась ему внушить, чтобы он оставил Изабеллу в покое. – Нет-нет, я понял вас правильно и согласен с каждым вашим словом! И впрямь, не можете же вы выйти за меня, не подумав хотя бы пару дней. Сейчас мне довольно уж и того, что на саму перспективу нашего брака вы смотрите благосклонно. Леди Лидьярд называла вас приемной дочерью – так почему мне не назвать вас женой? И что дурного в том, что, выйдя замуж, вы будете занимать более высокое положение в обществе? Напротив, всякий сочтет такой выбор вполне разумным. Я, со своей стороны, был бы даже рад помочь каким-либо вашим честолюбивым планам. Это, конечно, не Бог весть что, ну да мне больше нечего вам предложить – только мое положение да самую искреннюю любовь. Отрадно, однако, слышать, что у нас с ее милостью сходные взгляды на… – Какие же они сходные! – не выдержала бедная Изабелла. – Вы всё переиначиваете!.. С последним Гардиман великодушно согласился. – Да, вы правы, я опять не очень удачно выразился – ну, так уж у меня получилось. Не трудитесь объяснять – я все понял. Вы сделали меня счастливейшим из смертных! Так, значит, завтра я скачу к дому вашей тетушки за ответом, да? Только никуда не отлучайтесь! Отныне мы должны видеться каждый день. Я так люблю вас, Изабелла, так люблю! – И, склонившись над нею, он с упоением ее поцеловал. – В награду за то, что я даю вам время подумать, – пояснил он. Изабелла твердо, но без особого гнева отстранила его. Она уже собралась предпринять еще одну, третью попытку изложить свой взгляд на вещи, но в это время в доме позвонили к обеду, на дорожке появился слуга, видимо, посланный за ними. – Так, значит, завтра, – заговорщицки прошептал Гардиман. – Заеду к вам пораньше, а от вас прямиком в Лондон, покупать колечко. Глава XVII После памятного для Изабеллы визита на ферму события сменяли друг друга необычайно быстро. На другой день – девятого числа – леди Лидьярд вызвала к себе дворецкого и попросила объяснить, почему он продолжает уходить из дому, не считая нужным кого-либо предупреждать. Она заявила, что не посягает на его независимость, которой, безусловно, не потерпела бы ни в одном из слуг, но ей не нравится, что его отсутствие каждый раз оказывается окутано тайной и весь дом пребывает в полном неведении относительно того, когда ему угодно будет вернуться. На этом основании она считает себя вправе требовать от него объяснений. Однако Моуди и вообще-то был довольно скрытен от природы, а на сей раз к тому же опасался стать посмешищем для всего дома, если его попытки помочь Изабелле ничем не увенчаются. Поэтому он предпочел не посвящать ее милость в свои дела, тем более что его расследование пока не слишком продвинулось. Он почтительно попросил ее предоставить ему несколько недель отсрочки, по истечении которых обещал все объяснить. Вспыльчивую леди Лидьярд такая просьба несказанно возмутила. Она обвинила дворецкого в том, что он пытается навязать хозяйке собственные условия найма. Дворецкий принял упрек с образцовой покорностью, однако от своего не отступил – и с этого момента исход беседы стал ясен. Ему было приказано отчитаться о текущих делах. Отчет был немедленно предоставлен, проверен и признан безупречным, и на следующий же день, отказавшись от причитающегося ему жалованья, Моуди покинул дом леди Лидьярд. Десятого числа ее милость получила письмо от своего племянника. Здоровье Феликса так и не поправилось, и он решил к концу месяца снова вернуться за границу. Он уже успел списаться со своим парижским приятелем и спешит передать тетушке его ответ. Из письма, вложенного в тот же конверт, леди Лидьярд узнала, что ее банкнота явилась предметом самых тщательных поисков в Париже. Отследить пропажу не удалось, но, если угодно, полицейское управление Парижа может направить в Лондон одного из своих лучших сыщиков, в достаточной мере владеющего английским языком и готового вести дело как самостоятельно, так и в сотрудничестве с полицейским-англичанином. Мистер Трой, которого леди Лидьярд попросила высказаться по данному вопросу, счел назначенную французами плату непомерной и предложил обождать и не посылать пока ответа в Париж; он же тем временем посоветуется с одним своим знакомым, тоже адвокатом, имеющим солидный опыт по части расследования краж в Лондоне, и, может быть, советы знатока вовсе избавят их от необходимости прибегать к услугам иностранцев. Моуди, ставший теперь свободным человеком, мог беспрепятственно приступать к выполнению полученного от Шарона задания. Однако линия поведения, которую старик пытался ему навязать, показалась Моуди, с его врожденным самоуважением и душевной тонкостью, совершенно неприемлемой. Сама мысль о том, что нужно втираться в доверие к лакею и выманивать у него какую-то бумагу с образцом хозяйского почерка, была ему глубоко противна. Поразмыслив, он решил обратиться к одному старому знакомому, служившему сборщиком арендной платы в том самом доме, где находились лондонские апартаменты Гардимана. Моуди не сомневался, что этот знакомый охотно сообщит ему имена банкиров Гардимана – если, конечно, ему самому они известны. Попытка оказалась успешной, и в тот же день Моуди явился к Шарону с адресом банка. Старый плут изрядно повеселился по поводу щепетильности своего напарника. Он, впрочем, признал, что письмо к банкирам можно составить и от третьего лица, без подписи, и тогда почерк действительно не будет иметь значения. Вскоре письмо, по образцу того, что Шарон ранее приводил для примера, было написано и с очень представительным (во всяком случае, с виду) посыльным отправлено в банк. Через полчаса прибыл ответ. Увы, сыщиков снова постигла неудача. В указанный период времени означенная сумма на счет Гардимана не поступала. Шарона это новое препятствие нимало не смутило. – Передайте нашей юной подопечной мой сердечный привет, – со своим обычным нахальством заявил он, – и скажите, что мы приблизились к разгадке еще на один шаг. Моуди смотрел на старика, не понимая, шутит ли тот или говорит серьезно. – Да уж, видно, пока вас не ткнешь носом, сами вы ничего не способны разглядеть! – С такими словами Шарон развернул толстую еженедельную газету и указал в ней заметку, в которой, наряду с прочими светскими новостями, сообщалось о недавней поездке Гардимана в небольшой городок на севере Франции, на лошадиные торги. – Нам известно, что банкнота не поступала на его банковский счет, – заметил Шарон. – Что же тогда он мог с нею сделать? Да расплатиться ею за купленных во Франции лошадей! Ну, что дальше? Соображаете? То-то же! Теперь прикинем, надолго ли еще хватит ваших денежек. В погоне за этой банкнотой придется плыть через Ла-Манш. Кому из нас двоих сидеть на пароходе с белым тазиком на коленях? Дедушке Шарону, разумеется! И он принялся считать, сколько осталось от денег, выделенных Моуди на расходы. – Все в порядке! – наконец объявил он. – На дорогу туда и обратно мне хватит. Вы же сидите в Лондоне и никуда не выезжайте, пока не получите от меня весточку: можете понадобиться в любой момент. В случае каких-нибудь новых затруднений придется вам опять раскошеливаться. Господи, отчего вы не уговорите адвоката войти в долю? С каким бы удовольствием я транжирил его денежки! Вытянуть из него одну-единственную гинею – позор на мою седую голову! Я готов волосы на себе рвать, как об этом подумаю! Вечером того же дня Старый Шарон сел на пароход, следующий из Дувра в Кале. Два дня Моуди не получал от своего агента никаких вестей. На третий день пришло письмо, имеющее некоторое касательство к Шарону, но не от него самого, а от Изабеллы Миллер. «На сей раз, Роберт, я оказалась прозорливее Вас, – писала она. – Мои худшие опасения в отношении мистера Шарона подтвердились. Этот противный старик должен быть наказан! Его бы стоило привлечь к суду за вымогательство! Посылаю Вам записку, которую он передал мне в запечатанном виде перед своим отъездом из Саут-Мордена. Вчера закончилась неделя, по истечении которой я должна была вскрыть конверт, – и вот, полюбуйтесь! Возмутительная наглость! Из-за Ваших впустую потраченных денег я так расстроилась, что не могу больше писать. С любовью и благодарностью, Ваша Изабелла». Послание, в котором Старый Шарон якобы намеревался (во утешение Изабеллы) назвать имя вора, оказалось совсем коротеньким: «Вы прелестное дитя, милочка; чтобы достичь совершенства, Вам недостает лишь одного – поучиться терпению. Я безмерно счастлив, что именно мне выпала честь преподать Вам сей урок. Итак, имя вора остается для Вас пока прежним: мистер X». Да уж, это воистину по-шароновски! Роберт Моуди только и мог, что покачать головой. Гораздо более занимало его письмо самой Изабеллы. Он с жадностью вчитывался в предваряющую подпись строчку. «С любовью», – собственноручно вывела она. Означает ли это, что в ней действительно зарождается теплое чувство к нему? Поцеловав заветное слово, он сел писать ответ, в котором обещал быть бдительнее и больше не давать денег Шарону, покуда тот их сперва честно не отработает. Прошла неделя. Моуди, который уже давно стосковался по Изабелле, все ждал новостей из Франции. Наконец, когда он уже решил, что не может долее откладывать поездку в Саут-Морден, мальчишка-посыльный принес записку от Шарона: «Прибыл. Сижу жду Вас. Дедушка Ш.». Глава XVIII Ничего утешительного Шарон не сообщил. Во Франции он столкнулся с серьезными трудностями, на преодоление которых ушли последние деньги Моуди. Впрочем, одно немаловажное обстоятельство он все же выяснил. Во время продажи Гардиману приглянулась одна-единственная лошадь, но и та была отозвана владельцем с торгов. За кругленькую сумму в двенадцать тысяч франков – или, английскими деньгами, четыреста восемьдесят фунтов – Гардиман все же выторговал лошадку с отлагательным сроком и при этом расплатился с хозяином английской банкнотой. Продавший ее торговец лошадьми – француз, проживающий в Брюсселе, – сразу же по завершении переговоров вернулся обратно в Бельгию. Шарон выяснил адрес торговца и написал ему в Брюссель, указав в письме номер пропавшей банкноты. Через два дня пришел ответ, в котором говорилось, что торговец срочно выехал в Англию в связи с болезнью родственника и пока не сообщал, по какому адресу переправлять его корреспонденцию. На этом наличность Шарона оказалась исчерпана, и он вернулся в Лондон. Теперь Моуди предстояло решить, продолжать ли поиски торговца или же искать какое-то другое направление расследования. Вот финансовый отчет Старого Шарона, а вот и он сам, с трубкою в зубах и мопсом на коленях, ждет дальнейших распоряжений. Моуди благоразумно решил подумать, прежде чем давать окончательный ответ. Пока что он рискнет внести лишь одно предложение, на которое его натолкнул рассказ Шарона. – Мне кажется, – заметил он, – что мы пытаемся добраться до цели кружным путем, забывая о том, что есть и прямая дорога. Мы ведь с вами знаем, что если мистер Гардиман и расплатился краденой банкнотой, то сделал он это неумышленно. Так не лучше ли, вместо того чтобы тратить время и деньги на поиски иностранца, поведать мистеру Гардиману о случившемся и попросить его назвать номер прошедшей через его руки банкноты? Я понимаю, за всем сразу не уследишь, однако странно, что такая простая мысль не пришла вам в голову еще до отъезда во Францию. – Мистер Моуди, – сказал Старый Шарон, – так мы с вами поссоримся! Вы в меня совершенно не верите, мне это не нравится. Да неужто же я не подумал о Гардимане сразу, еще две недели назад?! – презрительно воскликнул он. – Но вы, кажется, по своему скудоумию полагаете, что этот достопочтенный сэр согласился бы говорить со мной о своих денежных делах? Плохо же вы знаете подобных господ! Нет, я послал к нему одного человека (уверяю вас, вполне прилично одетого!) – пошататься по ферме, порасспрашивать кое о чем, кое с кем познакомиться. Хотите узнать, с кем он там познакомился? С носком одного ботинка – очень тяжелого, сэр! Это был ботинок Гардимана. – Пожалуй, я рискну встретиться с владельцем ботинка, – негромко, как всегда, ответил Моуди. – И задать ему этот вопрос? – Да. – Ну что ж, – сказал Шарон, – возможно, вы получите ответ не от ботинка, а от его владельца. Тогда расследование можно считать завершенным – если только я все на свете не перепутал. Послушайте, Моуди! Ну потрафьте мне, старичку, растолкуйте вы этому адвокатишке, что за свою гинею он получил прекрасный совет! Пусть знает, что, лишив меня своего доверия – и своих денежек, – он же сам и остался в дураках! А вы, как я понимаю, влюблены в нашу прелестницу? – нахально осклабясь, продолжал он. – Хорошая девушка, мне она тоже нравится. Станете жениться – не забудьте пригласить меня на свадьбу! Ради такого случая я согласен даже умыться и причесать волосы. Вернувшись к себе на квартиру, Моуди нашел на столе два письма. На одном он увидел саут-морденский штемпель и сразу же его вскрыл. Письмо было от мисс Пинк. В первых строчках содержалась настойчивая просьба хранить обстоятельства исчезновения злополучной банкноты в строжайшей тайне от всех, и в особенности от Гардимана. Свою неожиданную просьбу мисс Пинк объяснила так: «Счастлива Вам сообщить, что моя племянница Изабелла помолвлена с мистером Гардиманом. Однако, если до него дойдет хоть малейший намек о павшем на Изабеллу подозрении – как бы жестоко и несправедливо таковое подозрение ни было, – замужество Изабеллы не состоится, а сама она и все ее близкие будут покрыты позором до конца своих дней». Внизу страницы была сделана приписка рукою Изабеллы: «Какие бы изменения ни произошли в моей судьбе, Вашего места в моем сердце не займет никто другой – Вы навсегда останетесь моим лучшим другом. Скорее напишите мне, что Вы не очень огорчены и не сердитесь на меня. Помните, чувства мои к Вам остались прежними. Молю Вас лишь об одном: позвольте мне и дальше любить и ценить Вас так, как я могла бы любить и ценить родного брата».