– Мы случайно встретились в парке Кенсингтон-Гарденз. Она, похоже, не смогла по достоинству оценить доброту его побуждений. После некоторого колебания она обратилась к нему с просьбой, свидетельствовавшей, судя по всему, о недоверии к хозяйке дома: – Вы позволите мне поговорить с вами наверху, в моих комнатах? Не дожидаясь ответа, она направилась к лестнице. Рейберн и Люси последовали за ней. Они только начали подниматься по ступенькам на второй этаж, когда недоброжелательная хозяйка дома, выйдя из комнаты первого этажа, окликнула свою квартирантку через их головы: – Поосторожней разговаривайте с этим человеком, миссис Зант! Он считает вас сумасшедшей. Миссис Зант, которая уже достигла площадки, повернулась и посмотрела на него. Ни слова не сорвалось с ее уст. Страдание и страх выразились на ее лице, но она страдала молча. Эта грустная покорность судьбе переполнила жалостью невинное сердечко Люси. Малышка заплакала. Это простодушное изъявление сочувствия побудило миссис Зант спуститься на несколько ступенек, отделявших ее от Люси. – Можно я поцелую вашу славную девчурку? – спросила она Рейберна. Хозяйка, стоявшая на коврике внизу, высказала свое мнение о малой пользе нежностей по сравнению с более действенным способом обращения с маленькими плаксами. – Если бы это была моя дочка, – заметила она, – уж я бы задала ей перцу, чтобы знала, как плакать попусту! Тем временем миссис Зант пригласила их в свои комнаты. Первые же слова, вымолвленные ею, показали, что хозяйке дома удалось-таки восстановить ее против Рейберна. – Вы позволите мне спросить у вашего ребенка, – обратилась она к нему, – почему вы считаете меня сумасшедшей? – Вы еще не знаете, что я считаю на самом деле, – твердо сказал он в ответ на эту странную просьбу. – Можете вы уделить мне минуту внимания? Я вам все объясню. – Нет, – решительно сказала она. – Девочка жалеет меня, я хочу поговорить с нею. Скажи, милая, там, в парке, я делала что-нибудь такое, что тебя удивило? Люси, засмущавшись, повернулась к отцу; миссис Зант продолжала допытываться. – Сперва я увидела тебя одну, а потом – вместе с отцом. Я очень странно выглядела, когда подошла поближе к тебе? Как будто я тебя вовсе и не видела? Люси опять засмущалась, и Рейберн решил вмешаться. – Вы сконфузили мою дочку, – сказал он. – Позвольте, я сам отвечу на ваши вопросы – или, извините, мы вас покинем. В его взгляде или в его тоне было что-то такое, что преодолело ее предубежденность. Она приложила руку ко лбу. – Боюсь, я не готова к этому, – безучастно ответила она. – Мое мужество уже подвергалось сегодня слишком большим испытаниям. Если мне удастся немного отдохнуть и выспаться, я стану совсем другим человеком. Я почти все время одна, и у меня есть причины попытаться собраться с мыслями. Могла бы я увидеться с вами завтра? Или написать вам? Где вы живете? Рейберн молча положил на стол свою визитную карточку. Миссис Зант возбудила в нем большое участие. Он искренне желал чем-нибудь помочь этой несчастной женщине, столь жестоко, судя по всему, брошенной на произвол судьбы. Но у него не было ни полномочий что-либо предпринимать, ни права руководить ее действиями, даже если бы она согласилась следовать его советам. В качестве последнего средства он решился упомянуть родственника, о котором она говорила внизу. – Когда вы снова увидитесь со своим деверем? – спросил он. – Не знаю, – ответила она. – Я хотела бы повидаться с ним, он так добр ко мне. Она отвернулась, чтобы попрощаться с Люси. – До свидания, мой маленький дружок. Надеюсь, ты никогда не будешь так несчастна, как я, когда вырастешь большая. – Вдруг, снова повернувшись к Рейберну, она спросила: – Дома вас, наверное, ждет жена? – Жена у меня умерла. – У вас-то есть ребенок, это такое утешение! Пожалуйста, оставьте меня, вы ожесточаете мое сердце. О, сэр, неужели вы не понимаете? Вы заставляете меня завидовать вам! Когда Рейберн с дочерью вышли на улицу, он был задумчив и неразговорчив. Люси, как и подобает послушному ребенку, тоже молчала. Но всякому человеческому терпению есть предел, и способность Люси сохранять молчание наконец истощилась. – Ты думаешь о той даме, папа? – спросила она. Он лишь кивнул в ответ. Дочь прервала цепь его размышлений в тот критический момент, когда он готовился принять какое-то решение. И прежде чем они пришли домой, решение было Рейберном принято. Деверь миссис Зант, судя по всему, не знал о серьезной необходимости вмешаться – иначе он принял бы меры к тому, чтобы незамедлительно повторить свой визит. А раз так, то, случись с миссис Зант какая-нибудь беда, бездействие Рейберна могло бы оказаться косвенной причиной такого несчастья. Придя к этому выводу, он решил рискнуть вновь нарваться на грубый прием со стороны еще одного незнакомого человека. Поручив Люси заботам гувернантки, он тотчас же отправился по адресу, который был написан на визитной карточке, оставленной на столе в меблированных комнатах, и попросил доложить о нем. Ему передали учтивый ответ: Джон Зант дома и будет рад его видеть. IV Рейберна провели в одну из гостиных, предназначенных для постояльцев. Он обратил внимание на то, что мебель в комнате стоит не совсем обычно. Кресло, приставной столик и скамеечка для ног были вплотную придвинуты к одному из окон, поближе к свету. На столике лежал раскрытый сафьяновый футляр с рядами изящных маленьких инструментов из стали и слоновой кости. У столика в выжидательной позе стоял Джон Зант. Он поздоровался с гостем таким глубоким и мелодичным басом, что обыденные слова «С добрым утром» обрели в его устах особую значительность. Под стать великолепному голосу была и вся его наружность. Это был рослый, хорошо сложенный человек со смуглой кожей, большими черными блестящими глазами и роскошной курчавой бородой, скрывавшей нижнюю часть лица. После того как он отвесил поклон, удачно сочетавший достоинство с учтивостью, светскость этого джентльмена, похоже, внезапно сменилась форменным безумием. Он вдруг опустился на колени перед скамеечкой для ног. Может, этот Зант забыл утром помолиться и так торопится исправить свою оплошность, что решил не утруждать себя соблюдением приличий? Едва только это сомнение мелькнуло в голове Рейберна, как оно тут же и разрешилось самым что ни на есть неожиданным образом. Зант с приятной улыбкой взглянул на посетителя и сказал: – Позвольте, я осмотрю ваши ноги. В первое мгновение Рейберн совсем опешил. Потом, покосившись на разложенные на столике инструменты, он неуверенно спросил: – Вы, кажется, мозольный оператор? – Извините меня, – ответил учтивый оператор, – но термин, который вы употребили, считается среди лиц нашей профессии совершенно устаревшим. – Он поднялся с колен и скромно добавил: – Я мастер по педикюру. – Простите, ради бога. – Не имеет значения. Насколько я понимаю, вы не нуждаетесь в моих профессиональных услугах. Чем обязан я тому, что вы оказали мне честь своим посещением? К этому моменту Рейберн несколько пришел в себя. – Я явился сюда, – вымолвил он, – приведенный обстоятельствами, которые требуют не только объяснения, но и оправдания с моей стороны. В изысканно-любезной манере Занта засквозила нескрываемая тревога: возникшие у него подозрения подвели его к устрашающему выводу, выводу, который потряс его до сокровенных глубин кармана с деньгами. – Многочисленные расходы, которые… – начал он. – Не беспокойтесь, – с улыбкой сказал Рейберн. – Я не нуждаюсь в деньгах. Цель моего визита – поговорить с вами о женщине, которая приходится вам родственницей. – О моей невестке? – воскликнул Зант. – Садитесь, пожалуйста. Не будучи уверен, что он выбрал удобное время для визита, Рейберн заколебался. – Не помешаю ли я людям, которые хотят обратиться к вам как к специалисту? – спросил он. – Конечно, нет. Своих лондонских клиентов я обслуживаю с одиннадцати до часа. – Как раз в этот момент часы на камине пробили четверть второго. – Надеюсь, вы не сообщите мне дурных вестей? – озабоченно спросил он. – Когда я заглянул к миссис Зант сегодня утром, мне сказали, что она вышла пройтись. Не будет ли нескромностью с моей стороны поинтересоваться, как вы с ней познакомились? Рейберн тотчас же поведал о том, что он видел и слышал в парке Кенсингтон-Гарденз, не забыв описать в нескольких словах свой последующий разговор с миссис Зант. Ее деверь выслушал Рейберна с интересом и участием, которые как небо от земли отличались от беспричинной грубости хозяйки меблированных комнат. Зант заявил, что, по достоинству оценив чувство долга своего собеседника, он последует его примеру и будет говорить с ним вполне откровенно, как говорил бы со старым другом. – Печальная история моей невестки, – сказал он, – наверное, объяснит вам некоторые вещи, которые, естественно, должны были озадачить вас. Мой брат познакомился с ней в доме одного джентльмена из Австралии, приехавшего погостить в Англию. Она была гувернанткой дочерей этого джентльмена. Вся семья прониклась к ней таким искренним расположением, что родители, вняв горячим просьбам детей, просили ее поехать с ними, когда придет время возвращаться в колонию. Гувернантка с благодарностью приняла это предложение. – У нее не было родственников в Англии? – спросил Рейберн. – Она была одна в целом свете, сэр. Вы поймете, что я имею в виду, если я скажу вам, что она выросла в приюте для подкидышей. О, история моей невестки ничуть не романтична! Она никогда не знала – и никогда не узнает, – кто были ее родители и почему они бросили ее. Самый счастливый момент в ее жизни настал, когда она впервые встретилась с моим братом. Оба влюбились друг в друга с первого взгляда. Не будучи богачом, мой брат, занимавшийся торговлей, имел достаточный доход. Характер у него был прекрасный. Одним словом, благодаря ему все перспективы бедной девушки изменились к лучшему, как мы тогда думали и надеялись. Ее хозяева отложили свой отъезд в Австралию, с тем чтобы ее можно было отдать замуж из их дома. После каких-то двух-трех недель счастливой семейной жизни… Голос его осекся, он замолчал и отвернулся от света. – Простите меня, – проговорил он, – я не могу, даже сейчас, спокойно говорить о смерти моего брата. Позвольте мне только сказать, что бедняжка молодая жена овдовела, прежде чем прошли счастливые дни медового месяца. Эта страшная беда подкосила ее. Не успели мы предать тело моего брата земле, как она сама едва не умерла от воспаления мозга. Эти слова побудили Рейберна в новом свете оценить свое первоначальное опасение, что у нее, возможно, поврежден рассудок. Зант, пристально смотревший в лицо гостю, похоже, угадал его мысли. – Нет! – воскликнул он. – Если верить врачам, болезнь подорвала ее физическое здоровье, рассудок же оставила неповрежденным. Правда, после болезни в характере у нее появилось, как я замечаю, какое-то упрямство, но это пустяки. Чтобы вы лучше поняли, что я имею в виду, приведу вам такой пример. Когда она поправилась, я пригласил ее погостить у меня. Я живу не в Лондоне – мне вреден здешний воздух, – я живу в собственном доме в приморском курортном городке Сент-Саллинз. Сам я не женат, но моя превосходная экономка оказала бы миссис Зант самый радушный прием. Она же, бедняжка, упрямится и ни за что не желает уезжать из Лондона. Надо ли говорить, что в этих ее печальных обстоятельствах я пекусь о выполнении малейших ее желаний? Я снял для нее жилье, притом, по особой ее просьбе, подыскал дом поблизости от парка Кенсингтон-Гарденз. – А есть ли что-нибудь связанное с этим парком, что побудило миссис Зант обратиться к вам с подобной просьбой? – Думаю, тут есть какая-то связь с памятью мужа. Кстати, я хотел бы наверняка застать ее завтра дома. Кажется, в ходе вашего интересного рассказа вы упомянули, что она собирается – как вы предположили – снова пойти в Кенсингтон-Гарденз завтра? Или меня подвела память? – Нет, все так, память у вас прекрасная. – Спасибо. Признаться, я не только огорчен тем, что вы рассказали мне о миссис Зант, – я просто в растерянности: не знаю, что предпринять. Единственное, что приходит мне сейчас в голову, – это перемена воздуха и обстановки. А как вы думаете? – Я думаю, что вы правы. Зант все еще пребывал в нерешительности. – Мне было бы сейчас совсем непросто, – сказал он, – бросить своих пациентов и повезти ее за границу.