Очевидный ответ на это напрашивался сам собой. Может быть, человек с большим житейским опытом кое-что заподозрил бы и промолчал, но Рейберн сказал: – А почему бы вам не попытаться снова пригласить ее погостить у вас, в доме на море? Как видно, Занту, находившемуся в состоянии растерянности, этот ясный план действий не пришел в голову. Его мрачное лицо тотчас же просветлело. – Это же как раз то, что надо! – воскликнул он. – Я обязательно воспользуюсь вашим советом. Целительный воздух Сент-Саллинз в любом случае укрепит ее здоровье и поможет ей вернуть былую красоту. Вам не показалось, что в более счастливые дни она была поразительно хороша собой? Вопрос этот прозвучал до странности фамильярно, а в свете всех грустных обстоятельств – почти неделикатно. Судя по едва приметному выражению подозрительности, которое промелькнуло в красивых черных глазах Занта, задан он был не без задней мысли. Неужели Зант заподозрил Рейберна в том, что интерес, который тот принял в его невестке, внушен мотивом, не являющимся абсолютно бескорыстным и безупречно чистым? Но ведь подумать так о Занте, возможно, значило бы поспешно и жестоко осудить человека, повинного, может статься, только в недостаточной возвышенности чувств! И Рейберн искренне постарался встать на более доброжелательную точку зрения. Вместе с тем ответ его, вне всякого сомнения, был весьма сдержанным и тщательно взвешенным; он тотчас же встал, чтобы откланяться. Джон Зант гостеприимно уговаривал его остаться. – Ну что вы так торопитесь? Вам правда пора идти? Я сочту за честь нанести вам завтра ответный визит, после того как сделаю все распоряжения, с тем чтобы воспользоваться вашим превосходным советом. До свидания. Всего вам наилучшего. Он протянул руку – рука была гладкая, с кожей смуглого оттенка – и горячо пожал пальцы уходящего гостя. «А ну как этот человек негодяй?» – вот первое, что подумал Рейберн, выйдя из гостиницы. Его внутренний голос решительно произнес: «Ты глупец, если в этом сомневаешься». V Тревожимый дурными предчувствиями Рейберн пошел домой пешком в надежде, что прогулка поможет ему собраться с мыслями. Надежда эта не оправдалась. Он поднялся наверх, в детскую, и поиграл с Люси; он выпил за обедом лишний бокал вина; он повел вечером девочку с гувернанткой в цирк; съел, перед тем как лечь спать, легкий ужин, подкрепленный еще одним бокалом вина, – и все равно эти смутные предчувствия беды продолжали мучить его. Окидывая взором всю свою прошлую жизнь, он спрашивал себя, занимала ли когда-либо какая-нибудь женщина (за исключением, разумеется, его покойной жены!) такое большое место в его мыслях, какое заняла миссис Зант, – и притом без всякой объяснимой причины? Осмелься он ответить на свой собственный вопрос, он должен был бы сказать: «Никогда!» Весь следующий день он провел дома в ожидании обещанного визита Джона Занта – и прождал напрасно. Ближе к вечеру горничная, прислуживавшая за столом, подала хозяину конверт необычайно большого размера, запечатанный черным сургучом. Адрес был написан на нем незнакомой рукой. Отсутствие марки и почтового штемпеля говорило о том, что конверт доставлен посыльным. – Кто принес это? – спросил Рейберн. – Дама, сэр, одетая в глубокий траур. – Просила она что-нибудь передать? – Нет, сэр. Сделав единственный возможный вывод, Рейберн уединился в библиотеке. Он боялся, что Люси проявит любопытство и станет донимать его вопросами, если он прочтет письмо в ее присутствии. Заглянув в открытый конверт, после того как он вынул из него исписанные листки, Рейберн заметил на внутренней его стороне следующие строки: «Единственным оправданием тому, что я беспокою Вас, тогда как могла бы обратиться к деверю, послужат эти страницы, которые я влагаю в конверт. Если бы мы были незнакомцами в обычном смысле слова, я не посмела бы злоупотребить Вашим вниманием. Но я произвела на Вас (совершенно непредумышленно) впечатление женщины, достойной всяческой жалости. Откровенно говоря, я дала Вам повод подумать, что я не в своем уме. Именно поэтому я и обращаюсь теперь к Вам. Ваше, сэр, ужасное подозрение в отношении меня – это и мое подозрение. Прочтите, что я написала о себе, а потом, умоляю, скажите мне, кто я: женщина, которой было сверхъестественное откровение, или несчастная, которую впору посадить в сумасшедший дом?» Рейберн развернул листки рукописи. С нарастающим вниманием, а потом и с захватывающим интересом прочел он следующее: VI «Вчера утром, после долгой череды ненастных дней, небо наконец расчистилось и в его ясной синеве засияло солнце. Живительное лучезарное утро подняло мое настроение. Я лучше, чем обычно, спала ночью, так как мой покой не нарушил сон, столь хорошо мне знакомый, – жестокий сон, когда мне снится, будто мой покойный муж по-прежнему жив, – сон, после которого я всегда просыпаюсь в слезах. Никогда еще со времени постигшего меня несчастья не была моя душа так мало омрачена мучительными фантазиями и страхами, которые преследуют несчастных вдов, как в тот час, когда я вышла из дома и направила свои стопы к парку Кенсингтон-Гарденз – впервые после смерти мужа. В сопровождении единственного моего спутника – песика, который был не только моим, но и его любимцем, – я направилась в тихий уголок парка, примыкающий к Кенсингтонскому дворцу. По этой мягкой траве, под сенью этих величественных деревьев бродили мы с ним после нашей помолвки. Тут было его любимое место прогулок, и он привел меня сюда в первые дни нашего знакомства. Здесь он впервые просил меня стать его женой. Здесь мы испытали восторг нашего первого поцелуя. Ведь наверняка естественным было мое желание снова увидеть места, священные для подобных воспоминаний? Мне всего двадцать три года; у меня нет ребенка, который служил бы мне утешением, нет друзей моего возраста, вообще нет ничего, что я могла бы любить, кроме бессловесного существа, столь преданного мне. Я подошла к дереву, под которым мы стояли, когда глаза моего любимого сказали мне о его любви, прежде чем о ней промолвили его уста. Вновь светило на меня солнце, точь-в-точь такое же, как в тот далекий день; был тот же полуденный час, и так же безлюдно было кругом. Я опасалась, что ужасный контраст между прошлым и настоящим поначалу причинит мне боль. Но нет! Я была спокойна и покорна судьбе. Мои мысли, витавшие высоко над землей, были устремлены к лучшей жизни за гробом. Глаза у меня затуманились слезами. Но мне не было грустно. Моим воспоминаниям обо всем, что случилось дальше, можно доверять, даже в мелочах, касающихся только меня, – мне было грустно. Первое, что я увидела, когда глаза мои очистились от слез, был мой пес. Он припал к земле в нескольких шагах от меня, весь сжался, дрожал, но не издавал ни звука. Что так напугало его? Вскоре мне предстояло узнать это. Я позвала его; он застыл на месте, словно загипнотизированный некой приближающейся таинственной сущностью. Я хотела подойти к бедняжке, погладить и успокоить его. Но мне не удалось сделать и шага: что-то остановило меня. Это «что-то» было невидимо и неслышимо. Но оно остановило меня. Неподвижная фигурка собаки исчезла из моего поля зрения; исчез и безлюдный окружающий пейзаж. Остались свет, лившийся с неба, дерево, под которым я стояла, и трава передо мной. Я впилась в нее взглядом, охваченная невыразимым предчувствием, ожиданием чего-то. Вдруг я увидела, как мириады травинок выпрямляются и трепещут. Как будто что-то незримо движется над ними, подобно порыву ветра. Мне стало страшно. Идущий по траве трепет приближался ко мне. Вот уже затрепетала трава всюду вокруг меня. Трепет перебросился и на кроны деревьев у меня над головой. Листья дрожали совершенно беззвучно, так как вдруг смолк ласковый естественный шелест листвы. Смолк и птичий щебет. С пруда больше не доносились крики водоплавающих птиц. Наступила жуткая тишина. Но по-прежнему лился на меня дивный солнечный свет, такой же яркий, как прежде. В этом ярком сиянии, в этой ужасающей тишине я ощутила рядом с собою присутствие невидимого Нечто. Оно нежно прикоснулось ко мне. При этом прикосновении сердце мое затрепетало от безмерного восторга. Острая радость пронизала все фибры моего существа. Я узнала его! Из невидимого мира – сам невидимый – он вернулся ко мне. О, я узнала его! И при всем том беспомощное мое человеческое естество страстно желало получить доказательство, которое удостоверило бы, что все это правда. Мое желание выразилось в словах. Но тщетно пыталась я произнести их. Я бы сказала, если бы не лишилась дара речи: «О, ангел мой, подай мне знак, что это ты!» Но я словно онемела и могла сказать это только мысленно. Невидимое Нечто прочло мою мысль. Я почувствовала на своих губах прикосновение – так касались моих губ губы моего мужа, когда он целовал меня. Это было мне ответом. В голову мне пришла новая мысль. Я бы сказала, если бы смогла заговорить: «Ты пришел сюда, чтобы взять меня в лучший мир?» Я ждала, но никакого прикосновения так и не ощутила. Тогда в моем сознании возник еще один вопрос, и я мысленно проговорила: «Ты пришел сюда, чтобы защитить меня?» Я почувствовала нежное объятие – так обнимали меня руки мужа, когда он прижимал меня к своей груди. И это было мне ответом. Прикосновение, похожее на касание его губ, продлилось мгновение и больше не ощущалось; объятие, подобное объятию его рук, сжало меня – и тут же отпустило, словно его и не было. Все, что окружало меня в парке, обрело свой прежний, естественный вид. Я заметила неподалеку маленького человечка – славную девчурку, во все глаза смотревшую на меня. В ту минуту, когда я, очнувшись, вновь осознала свое одиночество, мне было утешительно и отрадно увидеть перед собой дитя. Я решила заговорить с девочкой и направилась к ней. К моему ужасу, я вдруг перестала ее видеть. Она исчезла, как если бы я ослепла. А вместе с тем я видела окружающий меня пейзаж, я видела небо у себя над головой. Прошло какое-то время – считаные минуты, как мне показалось, – и я снова увидела малышку: теперь она шла с отцом, держа его за руку. Я двинулась им навстречу; вот уже я приблизилась к ним настолько, чтобы увидеть, что они глядят на меня с жалостью и удивлением. Первым моим побуждением было спросить, не заметили ли они чего-нибудь странного в выражении моего лица или в моем поведении. Прежде чем я успела заговорить, снова произошло это ужасное чудо. Они исчезли из моего поля зрения. Не находилось ли невидимое Нечто все еще рядом? Не становилось ли оно между мной и прочими смертными, запрещая мне общаться с ними – в этом месте и в этот час? Наверное, так оно и было. Когда я, не зная, что думать, с тяжелым сердцем повернула обратно, выяснилось, что ужасная пустота, дважды загораживавшая от меня людей, существ моей породы, не стоит между мной и моим песиком. Вид бедняжки наполнил мое сердце жалостью; я подозвала его. При звуке моего голоса он сдвинулся с места и вяло потрусил за мной, явно не вполне еще оправившийся от парализующего страха, которым он был недавно объят. Не прошла я и нескольких шагов по направлению к выходу, как мне снова почудилось, что Нечто где-то рядом. Я с упованием раскрыла навстречу ему объятия и ждала прикосновения, надеясь, что мне будет подан знак вернуться. Быть может, я получила ответ косвенным путем? Я знаю только одно: ко мне пришла решимость вернуться завтра на то же место в то же время, и душа моя успокоилась. Назавтра день выдался пасмурный, облачный; дождь навис, но не шел. Я снова отправилась в парк. Мой пес выбежал впереди меня на улицу и остановился, чтобы посмотреть, в какую сторону я направляюсь. Когда я повернула к парку, он поплелся сзади. Через короткое время я обернулась. Он больше не следовал за мной, а стоял в нерешительности. Я позвала его. Он сделал еще шаг-другой по направлению ко мне, потоптался на месте – и побежал обратно, домой. Я пошла дальше одна. Признаться, я суеверно подумала, что бегство песика – дурное предзнаменование. Придя на место, я встала под деревом. Шли минуты, и ничего не происходило. Затянутое облаками небо хмурилось. Тускло освещенная поверхность травы оставалась неподвижной, и по ней не пробегал трепет, по которому угадывалось бы приближение сверхъестественной сущности. Я продолжала ждать с упрямством, которое быстро становилось упрямством отчаяния. Не могу сказать, сколько времени прошло, пока я стояла, вглядываясь в травяной покров перед собой. Знаю только, что произошла перемена. В тусклом сером свете хмурого дня я заметила: трава зашевелилась, но только не так, как накануне. Она съеживалась, словно опаленная пламенем. Пламени же видно не было. Из-под съежившейся травы проступала коричневая земля, она узкой полоской змеилась все дальше, словно тропа, выжженная огнем. Это напугало меня. Мне страстно захотелось очутиться под защитой невидимого Нечто; я молила, чтобы оно предупредило меня, если опасность близка. Мне ответило прикосновение. Как будто незримая рука взяла меня за руку и, потихоньку подняв ее, указала на узкую коричневую тропу, которая, извиваясь, приближалась ко мне под корчащейся травой. Я взглянула туда, где был дальний конец тропинки. Мало-помалу там выросла какая-то тень. Она становилась все выше и выше и постепенно приближалась. Двигалась она к тому месту, где я стояла. Незримая рука предостерегающе сжала мою руку: я поняла, что скоро мне будет открыто, откуда грозит опасность. Я ждала откровения, и оно явилось мне. Тень раскрыла моему взору свои глубины, и в самом ее центре мало-помалу замерцал мертвенный свет. В этом призрачном мерцании возникло лицо мужчины. Он глядел на меня. Это был брат моего мужа – Джон Зант. Сознание покинуло меня: я ничего не знала, ничего не чувствовала, я словно умерла. Когда мука возвращения к жизни заставила меня открыть глаза, я поняла, что лежу на траве. В тот момент, когда я очнулась, чьи-то руки бережно приподнимали мне голову. Кто же воскресил меня? Кто заботится обо мне? Я подняла глаза и увидела склонившегося надо мной Джона Занта».