VII На том рукопись заканчивалась. На последней странице было приписано еще несколько строк, но их так тщательно стерли, что нельзя было разобрать ни единого слова. Под стертыми фразами имелось следующее объяснение: «Я начала было переносить на бумагу то немногое, что еще остается досказать, но тут мне пришло в голову: а ну как я неумышленно повлияю на Вас, сделаю Ваше мнение пристрастным? Позвольте только напомнить Вам, что я безусловно убеждена в реальности сверхъестественного откровения, которое я попыталась Вам описать. Помните об этом – и решите за меня то, что я не осмелилась решить сама». Никакого серьезного препятствия к тому, чтобы выполнить эту просьбу, не представлялось. Миссис Зант, если смотреть на дело глазами материалиста, несомненно, стала жертвой обмана чувств (вызванного болезненным состоянием ее нервной системы), который, как известно, может и не сопровождаться расстройством умственных способностей. Но Рейберна и не просили разрешать столь сложную задачу. Его лишь попросили прочесть рукопись и сказать, какое впечатление произвело на него психическое состояние писавшей, которую, по всей вероятности, побуждало усомниться в себе прежде всего воспоминание о перенесенной болезни – воспалении мозга. При таких обстоятельствах составить себе мнение не представляло труда. Память, удержавшая череду событий, и здравое суждение, по порядку расположившее эти события, описанные в рукописи, говорили о ясном уме, полностью владеющем своими способностями. Удостоверившись в этом, Рейберн не стал вдаваться в рассмотрение более серьезного вопроса, вытекавшего из прочитанного. Во всякое другое время он в силу своего уклада жизни и образа мыслей не был бы готов взвешивать доводы, подтверждающие или отвергающие возможность появления сверхъестественного среди земных созданий. Но сейчас он был до глубины души обеспокоен поразительным свидетельством, о котором только что прочел, и лишь сознавал, что находится под определенным впечатлением, не будучи способен анализировать его. Пока что единственным практическим результатом оказанного ему доверия стало, насколько он понимал, то, что его тревога за миссис Зант еще усилилась, а недоверие к Джону Занту еще больше возросло. Забота о благополучии миссис Зант и желание узнать, что произошло между ее деверем и ею после встречи в парке, заставили Рейберна, в обычных обстоятельствах человека нерешительного, действовать немедленно. Через полчаса он уже стоял у дверей ее дома. Его тотчас же пригласили войти. VIII Миссис Зант была одна в полутемной комнате. – Простите, что тут мало света, – сказала она. – У меня просто раскалывается голова, словно вновь началось воспаление. О нет, не уходите! Вы не представляете, как ужасно одиночество. По ее голосу он догадался, что перед его приходом она плакала. Он без промедления сделал все, чтобы ободрить несчастную, поведав ей о том благоприятном для нее заключении, к которому он пришел по прочтении ее рукописи. Это сразу же возымело действие, притом самое благотворное: она просияла, заметно оживилась и заинтересовалась дальнейшими подробностями. – А какого-нибудь другого впечатления у вас не сложилось? – спросила она. Он понял, что она имела в виду. Выразив искреннее уважение к ее собственным убеждениям, он честно признался ей, что не готов обсуждать темный и зловещий вопрос о вмешательстве сверхъестественных сил. Признательная ему за мягкий тон его ответа, она благоразумно и тактично переменила тему. – Я должна поговорить с вами о моем девере, – сказала она. – Он рассказал мне о вашем визите, и мне очень хочется узнать ваше мнение о нем. Вам нравится мистер Джон Зант? Рейберн замялся. Лицо ее снова потухло, стало озабоченным. – Если бы вы питали к нему такие же теплые чувства, как он к вам, – сказала она, – я могла бы поехать в Сент-Саллинз с более легким сердцем. – Вы верите в то страшное предостережение, – воскликнул Рейберн, вспомнив о сверхъестественных явлениях, описанных в конце ее повествования, – и, несмотря на это, едете жить в доме вашего деверя! – Я верю в дух человека, который любил меня, пока не покинул земную юдоль. Он защитит меня. Не должна ли я отбросить свои страхи и с верой и надеждой уповать на лучшее? Моя решимость, может быть, укрепилась бы, если бы рядом был друг, чья поддержка вселяла бы в меня мужество. – Она замолчала и грустно улыбнулась. – Мне следовало бы помнить, – вновь заговорила она, – что мое положение видится вам не так, как оно видится мне. Я должна была бы сказать вам, что Джон Зант проявляет излишнюю заботу о моем здоровье. Говорит, что не будет спускать с меня глаз, пока не успокоится на этот счет. Бесполезно пытаться переубедить его. По его словам, у меня расстроены нервы, – да и можно ли в этом сомневаться? Он уверяет меня, будто единственное, что даст мне шанс поправиться, – это перемена обстановки и полный покой. Как могу я возразить ему? Он напоминает мне, что у меня нет родственников, кроме него, и нет другого дома, где меня могли бы приютить, кроме его собственного, – и богу известно, что это так! Она произнесла эти последние слова тоном меланхолической покорности судьбе, который огорчил добряка Рейберна, движимого состраданием и имевшего единственную цель – утешить ее и оказаться ей полезным. Поддавшись внезапному порыву, он заговорил с непринужденностью старого друга: – Расскажите-ка мне еще о себе и о Джоне Занте, мне хотелось бы знать больше, чем я знаю сейчас, – сказал он. – Ведь я прошу об этом не из праздного любопытства, а из лучших побуждений. Вы верите, что я питаю к вам искренний интерес? – Верю всем сердцем. Этот ответ придал ему смелости продолжать. – Когда вы очнулись от обморока, – начал он, – Джон Зант, конечно, стал вас расспрашивать? – Он спросил, что такое могло случиться, чтобы я потеряла сознание в столь тихом месте, как парк Кенсингтон-Гарденз. – И как вы ему ответили? – Ответила? Я даже смотреть на него не могла! – Вы ничего не сказали? – Ничего. Не знаю уж, что он обо мне подумал; может быть, он удивился, может быть, обиделся. – А он обидчив? – спросил Рейберн. – Насколько я его знаю, нет. – Говоря это, вы имеете в виду время до вашей болезни? – Да. После моего выздоровления обязательства перед загородными пациентами мешали ему приехать в Лондон. Я не видела его с тех пор, как он снял для меня эти комнаты. Но он всегда был внимателен. Несколько раз он присылал мне письма, в которых просил меня не считать его невежливым и доводил до моего сведения (хотя мне это уже было известно от моего бедного мужа), что у него нет состояния и он должен зарабатывать себе на жизнь. – Братья всегда ладили до смерти вашего мужа? – Всегда. Единственное, на что жаловался мой муж, – это на то, что после нашей женитьбы брат редко бывал у нас. Неужели в его натуре коренится зло, о котором мы никогда не подозревали? Возможно ли это? Ведь я, казалось бы, должна быть признательна человеку, против которого меня предостерегла сверхъестественная сила! Его поступки по отношению ко мне всегда были безупречны. Не могу вам передать, как обязана я ему за все, что он сделал, чтобы успокоить меня, когда возникло это ужасное сомнение относительно причины смерти моего мужа. – Сомнение в том, что он умер естественной смертью? – О нет, нет! Он умер от скоротечной чахотки, но его внезапная смерть застала врачей врасплох. Один из них считал, что он мог по ошибке принять слишком большую дозу снотворного. Другой же врач оспорил это заключение. Если бы не это, в доме произвели бы уголовное расследование. О, не будем больше об этом! Поговорим о чем-нибудь другом. Лучше скажите, когда я теперь вас увижу. – Право, не знаю. Когда вы с вашим деверем уезжаете из Лондона? – Завтра. – Она поглядела на Рейберна с жалобной мольбой в глазах и робко сказала: – Вы когда-нибудь ездите со своей милой дочуркой к морю? Просьба, на которую она осмелилась только намекнуть, имела отношение к тому, о чем Рейберн и сам сейчас думал. То, что она рассказала сейчас о своем девере, соединившись в сознании Рейберна с сильнейшим предубеждением против Джона Занта, вызвало у него дурные предчувствия относительно грозящей миссис Зант опасности, предчувствия, которые только усиливались оттого, что он уклонялся от ясного их осмысления. Если бы их разговор услышал некто третий, кто сказал бы ему потом: «Нежелание этого типа бывать у своей невестки, когда был жив ее муж, связано с тайным чувством вины, о которой она по своей наивности не способна даже помыслить, и ему, одному ему, известна причина скоропостижной смерти ее мужа, а его притворное беспокойство о ее здоровье – всего лишь надежный способ заманить ее к себе в дом», – так вот, если бы этот третий поведал Рейберну свои страшные выводы, тот счел бы своим долгом отвергнуть их как бездоказательный оговор отсутствующего человека. И тем не менее, прощаясь в тот вечер с миссис Зант, он дал торжественное обещание повезти Люси отдохнуть на море и без смущения объявил, что девочка это действительно заслужила как награду за хорошее поведение и прилежание на занятиях. IX Через три дня отец с дочерью приехали дневным поездом в Сент-Саллинз. На перроне их встретила миссис Зант. При виде их бедная женщина просияла и выразила свой восторг совсем по-детски. – О, я так рада, так рада! – только и могла она проговорить при встрече. Она чуть не задушила Люси поцелуями и подарила ей такую красивую куклу, какой у нее еще сроду не бывало, так что девочка была на седьмом небе. Миссис Зант проводила своих друзей в гостиницу, где их ждали заказанные заранее комнаты. Пока Люси, выйдя на балкон, нянчилась с куклой и любовалась морем, миссис Зант смогла доверительно поговорить с Рейберном. Единственным событием, произошедшим за время короткого пребывания миссис Зант в Сент-Саллинз, был отъезд утром того дня ее деверя в Лондон. Его вызвали обслужить одного богатого клиента, который знал цену своему времени; экономка ожидала, что к обеду он вернется. Что до его поведения по отношению к миссис Зант, то он был, как всегда, внимателен и, более того, чуть ли не угнетающе любезен в речах и манерах. Не было такой услуги, которую он не вызвался бы немедленно ей оказать. Он уверял ее, что уже замечает перемену к лучшему в ее здоровье; он поздравлял ее с тем, как правильно она решила остановиться в его доме, и снова и снова пожимал ей руку (надо полагать, в доказательство своей искренности). – Как вы думаете, что все это значит? – по простоте душевной спросила она. То, что он думает, Рейберн оставил при себе. Он изобразил недоумение и поинтересовался затем, что представляет собой экономка. Миссис Зант многозначительно покачала головой. – Престранная женщина, – сказала она, – и слишком много себе позволяет – я уж начала сомневаться, в своем ли она уме. – Она пожилая? – Да нет, средних лет. Сегодня утром, после ухода ее хозяина, она, представьте себе, спросила меня, что я думаю о своем девере! Я ей самым холодным тоном ответила, что, по-моему, он очень добр. А она, словно и не заметив моего тона, повела себя еще фамильярней. «Как вы думаете, – спросила она дальше, – может он приглянуться как мужчина молоденькой женщине?» При этом она поглядела на меня так (может быть, я ошиблась? Дай-то бог!), словно под «молоденькой женщиной» она подразумевала меня! Я ответила, что не думаю о таких вещах и не говорю о них. Но и это ничуть ее не смутило – она тут же перешла к обсуждению моей внешности: «Простите меня, но до чего же вы бледная, просто ужас». Как мне показалось, то, что у меня плохой цвет лица, порадовало ее и подняло меня в ее глазах. «Со временем мы с вами подружимся, – сказала она. – Вы мне начинаете нравиться». И она, напевая, вышла из комнаты. Правда же, она не совсем в своем уме? Вы согласны со мной? – Трудно судить, пока я ее не увидел. Как она выглядит? Не показалось ли вам, что в прошлом это была хорошенькая женщина? – Не из тех хорошеньких женщин, которыми я восхищаюсь! Рейберн улыбнулся. – Я подумал, – продолжил он, – что странное поведение этой особы, возможно, поддается объяснению. По всей вероятности, она проникается ревностью к каждой молодой леди, которая бывает в доме ее хозяина, – вот она первым делом и приревновала к вам, пока не обратила внимание на ваш цвет лица. Миссис Зант удивленно посмотрела на Рейберна, в наивности своей не понимая, как могла приревновать к ней экономка. Но прежде чем она успела выразить свое изумление, их разговор был неожиданно (и весьма кстати) прерван: в комнату вошел слуга и объявил, что к Рейберну пришел «один джентльмен». Миссис Зант тотчас же встала, чтобы уйти.