Настя поцеловала Высокова и спросила: – Ужин готовить? Он посмотрел на бывшего одноклассника. – Ты как? – Есть не хочу, – ответил тот. Они отошли к детской площадке и опустились на скамейку, окрашенную в ярко-зеленый цвет. Неподалеку в песочнице возился ребенок, а молодая мама сидела на такой же скамейке напротив бывших одноклассников и не отрывала взгляда от экрана своего смартфона. – Ее зовут Юля Денисова, – негромко произнес Ипатьев, – ее сестра училась на два года младше нас. Юля не замужем, но это ее не особо заботит. Нигде не работает, не учится. – Меня это мало интересует. Давай прямо к делу. – Не знаю, как и начать, – начал Ипатьев, – но много лет хотел тебе сказать… – Я знаю, что ты хотел. Ты был последним человеком, который видел моего отца живым. Как вообще это было? – У нас был последний звонок, если ты помнишь, а потом концерт. Меня подрядили вместе с другими троечниками исполнить матросский танец «Яблочко». Я не мог пережить такого позора и сбежал. Наказания не боялся, потому что табеля уже выдали, а впереди были долгие летние каникулы. И я пошел к твоему дому, потому что ты сказал, что у тебя есть видеомагнитофон и мультики с Томом и Джерри. Сидел на подоконнике и играл в игру «Ну, погоди», если помнишь такое устройство под названием «Электроника»: там еще волк яйца ловил… – Помню. Дальше! – Кто-то прошел мимо и сказал: «Здравствуй, Павлик! Что ты тут сидишь, когда такое солнце сияет?» Это был твой отец. Я бы сразу ушел, но мне светил рекорд игры, и я остался сидеть. Рекорд не получился и… – Дальше! – Минут через пять приблизительно я услышал выстрел… А потом секунд через двадцать еще один… – Точно через двадцать секунд? – Может, через пятнадцать… Я не считал тогда, как ты понимаешь. Но точно не сразу, и пауза была достаточно длинной… Я сначала не понял, что это выстрелы… Пробыл на этом подоконнике минут пять еще, потом начал спускаться. Когда уже вышел во двор, то увидел старушку – твою соседку. Она тащила пакеты с продуктами. Хотел ей даже помочь подняться, а потом вспомнил про выстрелы и не стал. Вдруг там что… Вечером к нам заскочила уже наша соседка по лестнице и сообщила, что убили судью Высокова. Я сказал родителям, что был там и слышал выстрелы. Отец меня в охапку и потащил в райотдел. Мать, конечно, тоже поехала с нами. Нас принял оперативный сотрудник, который выслушал меня, все записал… А потом попросил меня выйти в коридор. Как выяснилось потом, он сказал родителям, что я теперь важный свидетель обвинения и мне надо обеспечить государственную защиту, что вряд ли получится, так как сотрудников и без того не хватает. И предложил меня где-нибудь спрятать. После чего мать потребовала бумагу с моими показаниями, разорвала их в мелкие клочки и взяла слово с этого опера, что он никого не видел и ничего не слышал. Знаешь, как фамилия того опера? – Виктор Николаевич Корнеев. – Давно тебе это известно? – удивился Ипатьев. – С недавних пор. Павел вздохнул и посмотрел в сторону. – А я всю жизнь живу с чувством вины перед тобой. Я и в журналистику пошел, чтобы заниматься расследованиями. Очень хотелось, чтобы все как-то иначе стало, безопаснее, что ли… Я и этим делом пытался заниматься, хотел получить допуск к архивам, но не дали. И к тому же предупредили, чтобы не совал нос куда не следует. Грозили программу закрыть. – Ее и так закрыли, – напомнил Высоков. – Теперь снова открывают… С моей подачи руководство канала обратилось в прокуратуру, чтобы разрешили снимать на суде… – Отказали, в курсе. – Тебе нужны дополнительные материалы на Качанова, которых нет и не может быть в деле? – Нет, потому что я принимаю решение только на основе того, что нашло подтверждение в ходе судебного заседания. Почему не отнес материалы в полицию или в прокуратуру? – Да потому что им никто не верит. А там десятки, а то и сотни свидетельств. Даже наша одноклассница Тамара Новикова, у которой вроде как в собственности кафе, горбатится там вместе с мужем с утра до вечера практически ни за что, потому что всю прибыль забирают люди Карена. А когда они попытались освободиться от рабства, им было сказано, что должны отдать всю сумму, указанную в расписке. А там сто тысяч евро! Но они уже отработали эти деньги два года назад полностью и с процентами. Но это еще не самый вопиющий случай. Там есть истории, когда девочек забирали за долги родителей и выставляли их на трассу… И сейчас отправляют в подпольные бордели… Я в своей программе показывал какие-то съемные квартиры… Но это такая самодеятельность, что и не стоило даже показывать. Однажды мы примчались в загородный особняк: нас не просто не пустили, в нас начали стрелять… Понятно, что не с целью убить, а чтобы напугать… А это страшно, когда по тебе ведут огонь и пули ложатся совсем рядом. Я вызвал полицию, но они не приехали. Назвали наши действия вторжением в частную жизнь. Откуда они знают, что происходит: значит, кто-то позвонил им раньше и приказал так отвечать? Отснятый материал я привез в студию, мы его смонтировали, но в последний момент руководство приказало его в эфир не пускать. Это что? И при этом нас из каждого утюга уверяют, что лихие девяностые остались в далеком прошлом, жизнь теперь стала лучше и веселей. Очень тебя прошу, возьми материалы. Ты же можешь упросить прокурора, чтобы их присоединили к тем, что уже есть у следствия. Знаешь, сколько я носился, чтобы добыть все это? Как людей убеждал рассказать всю правду. Убедил лишь, когда сказал, что только вместе, сообща мы сможем победить зло. По одному каждого раздавят, а вместе мы дадим такой отпор, что… – Не могу, – покачал головой Высоков, – обратись к органам следствия или в прокуратуру. В городской прокуратуре советник юстиции Мелешкин – его телефон есть в справочнике, свяжись с ним… – Бесполезно все это, – махнул рукой Павел и поднялся со скамьи, – на тебя надеялись, а ты такой же оказался – слуга закона, а не справедливости… И Высоков поднялся, решив, что встреча подошла к концу. Ипатьев смотрел на друга и наконец признался: – Ладно уж, скажу. Я свои материалы предлагал прокурору Марьянову, но он отмахивался. Потом вдруг сам позвонил и сказал: «Привозите!» Встретились мы с ним не в его кабинете, а на краю города: я отдал ему папочку, в которой были бумажные копии некоторых документов, флешки с записью показаний пострадавших людей. Не все отдал, разумеется, но достаточно. И что? – Павел смотрел на друга так, словно одному только человеку – Владимиру Васильевичу Высокову – был известен ответ на этот вопрос, – в пятницу вечером Марьянов от меня получил документы и пропал. Только через несколько дней его труп нашли на пустынном берегу лесного озера. Ипатьев смотрел в лицо друга, а тот отступил на шаг, уткнулся в скамью и опустился на давно некрашеные доски. Прикрыл ладонями внезапно похолодевшее лицо и тут же сбросил руки. Снова поднялся и спросил тихо: – Следователям рассказывал о вашей встрече? – А какой смысл? Павел помолчал, потом махнул рукой, повернулся и быстрым шагом пошел к своему дому. Владимир Васильевич смотрел ему вслед, хотел даже броситься за другом, но что-то удержало его. Посмотрел на окна своей квартиры. На кухне уже горел свет. И он поспешил к этому свету. Проходя мимо молодой мамы, посмотрел на нее, а та, поймав его взгляд, попросила: – Не могли бы вы мне на мой номер сто или двести рублей сбросить, а то лимит закончился, а мне срочно позвонить надо. – Юля, ты работать не пробовала? – Да пошли вы все, – скривилась молодая мама. Настроение было испорчено. Высоков остановился у двери своего подъезда, хотел войти, но в последний момент передумал. Сошел с крыльца, начал обходить дом, направляясь к соседнему, в котором с давних пор был небольшой винный магазин. Владимир Васильевич подошел к полке с крепкими напитками и начал разглядывать выставленный товар. – Мужик, – прозвучал за спиной мужской голос, – если на коньяк нацелился, не бери армянский, возьми грузинский. Грузины не бодяжат: у них есть закон о вине и лозе, там за бодягу восемь лет сразу впаяют. Во как законы работают, не то что у нас! – Спасибо за информацию, – поблагодарил незнакомца Владимир Васильевич и взял французский коньяк «мартель». Глава девятнадцатая Утром его разбудил звонок. Владимир Васильевич открыл глаза и с ужасом понял, что проспал. Сегодня уже понедельник, а значит, звонил ожидающий его водитель Анатолий. Половина девятого, он должен был спуститься и сесть в машину десять минут назад. – Спущусь через пять минут! – крикнул он в трубку, зная, что вряд ли успеет за это время. Вскочил и начал торопливо одеваться. Настя тоже резко поднялась и, ничего не накинув на себя, полетела на кухню. – Я сейчас бутерброды для тебя приготовлю! – крикнула она. – Не надо: уже опаздываю. Он залетел в ванную, посмотрел на себя в зеркало: надо бы побриться, но времени действительно нет. Наскоро почистил зубы. Прыснул на щеки одеколон. Сунул руки в рукава подставленной Настей рубашки. Она еще накинула на его шею галстук и быстро завязала узел. Он сунул ноги в туфли, схватил пиджак. Рванул в открытую дверь, но тут же остановился, чмокнул девушку в подставленную щеку, бросил взгляд на ее прекрасное тело и шепнул: – Люблю. Выскочил на площадку, надевая на ходу пиджак, и поспешил вниз, прыгая, как когда-то в детстве, через ступеньку. Сел в машину и едва успел закрыть за собой дверь, как «вольво» рванул с места. – Если и опоздаем, то на пятнадцать минут, не более, – предупредил Анатолий. Автомобиль выехал на улицу. – Во как бежит! – восхитился водитель. – Наверное, тоже на работу опаздывает! Владимир Васильевич посмотрел в окно и увидел бегущую по тротуару молодую женщину. Она бежала ровно, не перебирая в спешке ногами, как делает большинство представительниц женского пола, а ровными большими шагами, больше похожими на разбег, перед тем как взять очередной барьер… – Тормози, – приказал он. Вышел из «вольво» и пошел навстречу женщине, которая тут же остановилась, узнав его. Но он узнал ее раньше, сразу, как увидел. Это была Таня Антонова, и она улыбалась ему, как и прежде, когда ее вообще нельзя было представить без улыбки. Он подошел, немного растерянный. – Привет, сколько лет мы с тобой не виделись. – Это ты со мной не виделся, – ответила она весело, – а я видела тебя в субботу в клубе «Аврора». Ты прошел совсем рядом и не заметил меня. Я потом наблюдала за тобой: ты был в компании и тебе было не до меня. – Прости, – сказал он.