— Что не укладывается, — Ногейра тяжело вздохнул, — так это царапины на носках обуви. Да, возможно, парень упал, разбил голову, а потом дополз до могилы отца. Но брюки были чистыми. Влажными — ночью шел дождь, — но чистыми. Если передвигаться по мокрой траве кладбища на четвереньках, не испачкаться невозможно. Удар по голове был нанесен тупым предметом с закругленными краями, который пробил кость, но не повредил кожу. Орудие должно было быть овальным, с очень ровной и гладкой поверхностью. Я осмотрел все кресты и могильные плиты на кладбище, но не нашел ничего, что могло бы оставить такую рану. Внимательно слушая, Мануэль был вынужден признать, что лейтенант постепенно набирает очки в его глазах. — Да еще и ключ… В этой семье есть традиция: при рождении мальчики получают ключ от церкви. Он изготовлен из серебра и украшен драгоценными камнями. Это символ тесной связи рода Муньис де Давила с религией. Говорят, что среди них было не одно поколение священников. Кстати, первый хозяин поместья был достаточно известным в этих краях аббатом. Так вот, в то утро церковь была закрыта. Мне это показалось странным. Принимая во внимание состояние юноши, он вряд ли мог это сделать. Кроме того, мы не нашли ключа при осмотре тела. Обыскали дорожку, которая ведет от церкви к могиле старого маркиза, и даже использовали металлодетектор, поскольку кладбище заросло травой. Но так ничего и не обнаружили. — Значит, кто-то закрыл церковь и унес ключ. — Братьям Франа он был не нужен: у каждого из них есть точно такой же. Сантьяго и Альваро показали свои ключи с выгравированными на них инициалами. — Значит, ключей всего было три… — Четыре. Старого маркиза похоронили вместе с его ключом — еще одна дурацкая традиция этого семейства. Получается, по одному у каждого из братьев. Конечно, ребенок Элисы должен был тоже получить эту игрушку при рождении, но на тот момент об этом рано было говорить. Мы также пообщались с дружком покойного, священником, — похоже, он последний, кто видел Франа живым. Лукас сообщил, что младший сын маркиза исповедался, а затем они немного поговорили. Предмет беседы он нам назвать отказался, сославшись на тайну исповеди, но заверил, что у Франа и мыслей не было о самоубийстве. В итоге было решено, что парень умер от передозировки, не справившись с тяжестью горя после смерти отца. Что в очередной раз свидетельствует о почтении, с которым относятся к семейству Муньис де Давила, всячески оберегая его от скандала. Наше начальство с радостью ухватилось за первую же удобную версию. — Но почему? Зачем кому-то перетаскивать тело Франа? Или они пытались скрыть, как он на самом деле умер, чтобы парень не прослыл наркоманом? Ногейра ответил не раздумывая: — Да нет же; все в округе знали, что Фран сидит на игле. И, поверьте мне, у многих это вызывало сочувствие по отношению к его родным. Мануэль непонимающе развел руками. — Видите ли, в восьмидесятые и девяностые годы многие местные юноши баловались дурью. Галисией правили наркокартели. Мало найдется родителей, чей сын не сидел бы на игле, а то и не один. Настоящая трагедия. Мы то и дело обнаруживали скончавшихся от передозировки парней. Это похуже чумы. Фран, сынок богатых родителей, был настоящим сокровищем для дилеров. И тот факт, что одного из сыновей маркиза тоже не миновала эта напасть, вызывал у людей сочувствие. Они говорили друг другу, что деньги не уберегут от беды, что и богатые тоже страдают, и считали это своего рода проявлением справедливости. Писатель кивнул: — И?.. — Всем стало ясно, что, несмотря на реабилитацию в дорогущей клинике, в тяжелый момент парень снова сорвался. Но я согласен с Элисой: Фран не помышлял о самоубийстве, а хотел лишь приглушить боль. Просто он некоторое время не кололся, вот и не рассчитал дозу. Возможно, младший сын маркиза умер прямо в церкви. Сделал инъекцию и отключился. Скамеечки для коленопреклонения как раз такой формы, как рана на его голове. А как дело было дальше — кто знает… Возможно, кто-то из родственников решил внести в сцену коррективы. Хотя вряд ли им пришлось даже руки марать, когда кругом столько слуг и верных людей. — Но зачем вообще было это делать? Ногейра наконец дал выход гневу, который так долго сдерживал: — Я же вам говорил! В этом семействе нет ни наркоманов, ни шлюх, ни насильников. Но если вдруг оказывается, что все-таки есть, то все из кожи вон лезут, чтобы все выглядело как можно пристойнее. И что хуже всего, маркизу даже не нужно ни о чем просить. Такой порядок складывался веками, и мы не в силах что-то изменить. Это же Муньис де Давила! Поэтому нужно выражать им свое почтение, избавлять от страданий, неудобных или постыдных ситуаций. Что уж говорить о таком богохульстве, как наркоман, скончавшийся от передозировки прямо у алтаря! Подобного просто не могло случиться. А вот сын, испустивший последний вздох на могиле отца, — совсем другое дело, романтичная история… Вот как это работает. У них настоящий талант: выходить кристально чистыми из таких ситуаций, которые любого из нас опорочили бы на всю жизнь. Мануэль посмотрел сквозь лобовое стекло на размытые очертания предметов вокруг. Писатель говорил себе, что оказался в другом мире — странном и незнакомом, где поведение, поступки и взаимоотношения оценивались по иным критериям. Он здесь посторонний, погряз в хаосе и не знает, что делать. Сущий кошмар. Ортигоса понимал, что именно оцепенение позволяет ему отстраниться и беспристрастно анализировать слова лейтенанта. Мануэль стал невольным участником этого круговорота событий, и только холодность и отстраненность не давали ему сойти с ума, не отдаться на волю всеразрушающих эмоций. И он был благодарен за такую возможность. Писатель снова повернулся к Ногейре: — Полагаете, с Альваро произошло то же самое? Лейтенант снова ответил не задумываясь: — В какой-то степени да, хотя на этот раз приложенные родственниками усилия к сохранению репутации маскируют нечто куда более серьезное, чем смерть от передозировки: убийство. Мануэль хотел было задать вопрос, но гвардеец его перебил: — Идемте. — И указал на светящуюся вывеску. — Мы на месте. Розовые и голубые неоновые огни, хорошо просматривавшиеся сквозь запотевшие стекла машины, на самом деле оказались тусклыми и едва горели. Писатель с недоумением на лице повернулся к Ногейре. Тот кивнул. — Да, перед вами самый настоящий бордель. Подозреваю, вы никогда не были в подобном месте. По крайней мере, в таком дешевом. У двери стоял высокий, под два метра, ухоженный парень со светлыми, почти белыми волосами. Темно-синяя рубашка с бахромой и ковбойские сапоги приглянулись бы любому исполнителю кантри. Юноша небрежно отдал честь, сложив вместе два пальца и сверкая белыми зубами в свете неоновых огней. Заведение претендовало на элегантность, но внутри пахло сыростью, которую пытались замаскировать с помощью дешевого освежителя воздуха и дорогих духов. Несмотря на тусклое освещение, Мануэль увидел, что краска около плинтуса отслаивается. В помещении было тепло, и тем не менее на стенах блестели капельки влаги. Писатель практически осязал плотный тяжелый воздух — именно такой и встретил его по приезде в Галисию. В креслах из кожзаменителя расположились с десяток мужчин, которых обхаживало примерно такое же количество едва одетых женщин. Еще двое посетителей сидели за барной стойкой и угощали девушек, которые что-то нашептывали на ухо своим ухажерам. Ногейра с довольным видом устроился в углу и сделал жест Мануэлю последовать его примеру, тем временем пристально рассматривая завсегдатаев заведения. К ним заспешил бармен — мужчина лет пятидесяти. — Доброй ночи, лейтенант. Чего желаете? — Мы будем джин-тоник и… — гвардеец посмотрел на Ортигосу. — …и пиво. — Пиво, — презрительно буркнул Ногейра. — Возьмите нормальную выпивку. — Пиво меня вполне устроит, — сказал Мануэль, обращаясь к бармену, который кивнул и занялся напитками. — Да, Карлос, и передай Ньевес, что мы здесь. — Она пока занята, — Карлос указал пальцем на потолок, — но уже скоро освободится. Бармен поставил перед лейтенантом и писателем выпивку и две чашки с чипсами и сухофруктами. Ортигоса улыбнулся: — В Галисии подают бесплатные закуски даже в борделе. Гвардеец сделал глоток и подозрительно уставился на Мануэля. — Вам что-то не нравится? — Не то чтобы не нравится, просто в Мадриде за лепешку, которую вам подадут к пиву, возьмут не меньше двух евро. — Ну и дураки, что платите за это, — отрезал Ногейра. — Здесь другой народ. Мы не дадим себя обдурить и хотим получить максимум за свои деньги. Если в баре не подают закуски к выпивке, он долго не продержится на плаву, туда просто никто ходить не будет. Наверху темной лестницы появилась женщина. Ортигоса уловил завистливые взгляды других девушек, которые невольно напряглись и выпрямили спины. Было непонятно, сколько Ньевес лет, — ей можно было дать и тридцать, и сорок. Невысокая блондинка с довольно плоской фигурой и волосами до плеч. Широко расставленные глаза, должно быть голубые, хотя в тусклом свете заведения казались почти черными. Жесткая линия рта свидетельствовала о твердости характера, которая необходима, чтобы управлять подобного рода заведением. Лейтенант приветствовал хозяйку, расцеловав ее в обе щеки, а Мануэль пожал ей руку. Ньевес заказала выпивку, и гвардеец поспешил ее оплатить, проявляя признаки нетерпения. Блондинка сделала маленький глоток из бокала. — Расскажи ему то, о чем поведала мне вчера. — Всё без утайки? — игриво поинтересовалась Ньевес. Ногейра попытался скрыть улыбку: — Ты поняла, о чем я. Глядя на них поверх бокала, хозяйка состроила невинное лицо. — Хорошо, но только в качестве одолжения лейтенанту. Если в этом заведении и есть какие-то правила, то главное из них — не болтать, — с достоинством сказала она. Гвардеец быстро кивнул. — К нам приходят очень важные люди, понимаете? Высокопоставленные военачальники, руководители предприятий, мэры… Нетерпение Ногейры достигло апогея, и он решил поторопить хозяйку: — Ну же, Ньевес, выкладывай. Que non temos toda a noite[13]. Хозяйка бросила на гвардейца недовольный взгляд. — Как я вчера сказала лейтенанту, дон Сантьяго — наш постоянный клиент. Он появляется как минимум через неделю, иногда чаще. Несколько раз приходил с братом. Ногейра достал свой мобильный телефон и показал ей фотографию Альваро. — Когда они были здесь в последний раз? — Брат был давно, больше трех месяцев назад. А дон Сантьяго — недели две. — Ньевес постучала по экрану сотового длинным ногтем. — Да, это он. Имени не знаю, но точно он. Симпатичный. Мануэль недоверчиво посмотрел на снимок, потом на хозяйку борделя. — Вы уверены? — Конечно. Он отдыхал с Малышкой. Разумеется, никакая она не малышка, — торопливо пояснила Ньевес, — ей девятнадцать, просто она здесь самая молодая и плоская. Сейчас она занята. — И блондинка указала на девушку, исполняющую приватный танец на коленях у одного из клиентов. Малышка действительно казалась очень юной. Грива длинных каштановых волос, тонкие загорелые ноги. Но в этом худеньком теле угадывалась неожиданная для такой комплекции сила. Писатель наклонился и разглядел лицо девушки: мелкие и изящные черты. Его невольно захватили чувственные ритмичные движения, дразнящие жесты рук. Словно издалека донесся голос Ньевес: — Дон Сантьяго обычно уединяется с Мили, хотя иногда он выбирает другую девушку. Мили сегодня нет. Ее мать при смерти — уже второй раз за год, — ехидно добавила хозяйка. — Если старуха откинется, Мили вернется через пару дней. Если снова ложная тревога — то завтра. Потому что я предупредила девчонку: пусть мать уже определится, готова ли отправиться в мир иной или пока подождет. — Ну что ж, — сказал Ногейра, — хотя бы с одной из твоих бабочек мы сможем поговорить. — Вам придется подождать. Малышка сейчас занята и, сдается мне, освободится не скоро. Словно в подтверждение ее слов, девушка встала с колен клиента и повела его в сторону темной лестницы, ведущей на второй этаж. Она оглянулась, и их с Мануэлем взгляды пересеклись. Темные глаза Малышки прожгли его сердце. Он смотрел ей вслед, пока она не скрылась наверху. Затем, словно очнувшись от сна, обернулся к Ногейре и умоляюще сказал: — Идемте отсюда.