— Терпение, друг мой. Не слушайте Ньевес — «не скоро» здесь никогда не длится больше получаса. Хозяйка хитро улыбнулась и не торопясь направилась в сторону кресел, где отдыхали мужчины, затем остановилась, обернулась и посмотрела на лейтенанта. Она ничего не сказала, лишь сделала едва заметное движение головой. Гвардеец отреагировал немедленно. — Я быстро, — пробормотал он и бросил на барную стойку банкноту в пятьдесят евро, дав бармену понять, чтобы тот позаботился о Мануэле. Растерянный писатель чувствовал себя не в своей тарелке. Он взял бокал с пивом, который Карлос обходительно ему предложил, и, избегая взгляда бармена, сделал маленький глоток. Вкус янтарного напитка смешался с дешевым ароматом освежителя воздуха. Ортигоса посмотрел, как быстро оседает пена, поставил бокал на полированную деревянную стойку и вышел на улицу. Дождь ритмично барабанил и, похоже, намеревался идти всю ночь. Мануэль бросил неприязненный взгляд на старенький «БМВ» Ногейры и выругал себя за то, что не догадался приехать на своей машине. Освещенный неоновыми огнями автомобиль выглядел так, словно его сняли с детской карусели. Запотевшие стекла свидетельствовали о том, что в салоне еще тепло. На улице похолодало. Влажность, почти ощутимая, окутала писателя, как плащ, даже под навесом. Ортигоса вышел под дождь и направился к окутанной туманом дороге. Она находилась всего в нескольких метрах от борделя, но из-за густой белой пелены его кричащей неоновой вывески уже не было видно. В этом достаточно удаленном от города месте царило оживленное движение. Автомобили проносились мимо, не снижая скорости из-за дождя. Мануэль почувствовал раздражение. Ему казалось, будто водители намеренно стараются ослепить его фарами, свет которых преломлялся в льющихся с неба потоках воды. Пойти по шоссе? Глупо. Писатель вернулся на парковку, осознавая всю абсурдность ситуации. Он не хотел оставаться в этом месте, но и уехать отсюда не мог. Огляделся. У борделя стояли с десяток автомобилей, но вокруг ни души, некого попросить подвезти. Ковбой встал со своего пластикового стула у двери и внимательно наблюдал за Мануэлем с крыльца. Писатель сдался и побрел обратно, впервые в жизни жалея, что не курит: так он мог бы оправдать свое пребывание снаружи. Он начал похлопывать себя по карманам, притворяясь, что что-то ищет. — Кажется, я выронил телефон… Охранник вернулся к стулу у двери, всем своим видом показывая, что это объяснение его вполне удовлетворило. Ортигоса закончил представление и вытащил мобильник, случайно захватив при этом и поблекший цветок, который упал в грязь, словно мертвая бабочка. Мануэль присел на корточки и протянул к нему руку. Он совершенно забыл о ковбое и не думал о том, каким странным тому покажется поведение клиента. Даже в неоновом свете и с забрызганными грязью лепестками, гардения казалась воплощением красоты. Писатель осторожно вытер пальцами испачканный цветок, дивясь его прочности и одновременно хрупкости. Поднес бутон к лицу и, закрыв глаза, вдохнул насыщенный сладкий аромат. Входная дверь распахнулась, выпустив наружу звуки музыки, спертый воздух и ароматы, царившие внутри. Один из клиентов вышел покурить и втянул охранника в оживленную беседу. Ортигоса сделал вид, что набирает сообщение, двинулся по крытой веранде до угла дома, нашел укромное местечко и устроился там. Некоторое время он рассеянно смотрел на парковку и отражающиеся в лужах неоновые огни вывесок, по-прежнему держа в ладони мобильник, имитируя общение с кем-то и не желая привлекать внимание ковбоя. Другую руку Мануэль засунул в карман и медленно поглаживал нежные лепестки гардении. Его пальцы впитывали стойкий аромат цветка. В дверях внезапно появился Ногейра и сунул в рот сигарету. Охранник тут же поднес к ней зажигалку. Гвардеец оглянулся и увидел Ортигосу. — Что вы тут делаете, черт возьми? Я решил, что вы уехали. Мануэль ничего не ответил, убрал телефон в карман, прошел мимо охранника и под дождем направился к автомобилю лейтенанта. Ногейра секунду помедлил, затем, бормоча проклятия, бросил недокуренную сигарету в лужу и открыл машину. Они забрались внутрь, но гвардеец не спешил заводить двигатель. Несколько секунд он молчал, а потом ударил кулаком по рулю. — Я же вас предупреждал, что такое может случиться. Порой всплывают весьма неприятные вещи, я вам сразу говорил. — Лейтенант повторял одно и то же, словно пытаясь снять с себя бремя вины. — Говорили, — подтвердил писатель. Ногейра шумно выдохнул: — Я поговорил с девушкой. Она сказала… — Мне это неинтересно, — оборвал его Мануэль. Гвардеец удивленно посмотрел на него. — Послушайте, я признателен вам за помощь. Да, вы меня предупреждали. Но я не хочу ничего знать. Вернее, главное уже и так известно. Обойдемся без подробностей. Лейтенант завел двигатель: — Как пожелаете. Скажу только, что Малышка все подтвердила. — Ясно, — отрезал Ортигоса. Ногейра покачал головой. Он тронулся, но затем вдруг резко остановился, словно что-то вспомнил. Откинулся назад, засунул руку в карман, достал обручальное кольцо и надел на палец. В его потускневшей поверхности отражались неоновые огни вывески борделя. Всю дорогу писатель и лейтенант молчали. Гвардеец уже проинструктировал Мануэля, что нужно сделать на следующий день, а Ортигоса был слишком подавлен, чтобы поддерживать беседу. Он размышлял то о лежащей в кармане гардении, то об обручальном кольце Ногейры. Мануэль и подумать не мог, что у лейтенанта есть супруга, которая ждет его дома. Привычка снимать обручальное кольцо, посещая бордель, а затем снова надевать его вызвала у писателя отвращение. Он попытался вспомнить, видел ли у гвардейца этот атрибут, когда они ездили к Офелии, с которой Ногейра так нежно прощался, — и не смог. Подумал, что, возможно, Альваро делал так же. Тогда понятно, почему у него не оказалось обручального кольца. Вероятно, у тех, кто пользуется услугами «ночных бабочек», так принято. Лейтенант, словно прочитав мысли Ортигосы, пару раз бросил взгляд себе на руку и даже потер золотой ободок пальцем, словно тот вдруг начал доставлять ему неудобства. Писатель взглянул на свое обручальное кольцо, удивляясь, почему до сих пор его носит. Внезапно его охватило сильное чувство стыда и обиды, и он глубоко вздохнул. Когда автомобиль подъехал к отелю, Мануэль пробормотал: — Спокойной ночи. Гвардеец впервые вежливо попрощался. * * * Энергосберегающие лампы загорелись тусклым светом и через несколько минут стали ярче. Мануэль стоял в своем номере. Узкая, как у монаха, кровать напоминала ему о бессонных ночах, проведенных в детстве. Ортигоса подошел к столу, выдвинул неудобный стул и сел. Распечатал пачку бумаги и вдохнул знакомый запах — точно так же он делал, когда начинал читать книгу. Этот аромат раскрывался полностью, лишь будучи приправлен чернилами. Мануэль внезапно вспомнил, как прижимал к груди четыреста отпечатанных листов — свой роман «Солнце Фив». Он почти закончил работу над ним, когда ему сообщили о смерти Альваро. Недописанная книга так и лежит в пятистах километрах отсюда. Осталось добавить всего пару глав, страниц, наверное, двадцать пять, и роман будет готов. Он покорит сердца читателей, хотя и не так хорош, как… «Я уже сто раз говорил тебе, что не смогу написать произведение того же уровня, что и «Цена отречения». Новых потрясений мне не вынести» — так Мануэль сказал Альваро. Ортигоса вытащил небольшую стопку листов из пачки, а остальное отодвинул на край стола. Затем взял из упаковки ручку и написал название на первой странице. Другая жизнь За дверью кто-то ждал. Настойчивый и уверенный стук свидетельствовал о том, что посетитель требует немедленной аудиенции. Ни гости, ни сантехники, ни курьеры не проявляют подобного рвения. Как вспоминалось ему позже, в глубине сознания мелькнула мысль: «Так ведут себя полицейские». Еще пару секунд он задумчиво смотрел на курсор, мигающий в конце предложения. Этим утром работалось отлично — самый продуктивный день за последние три недели. Не хотелось признавать, но дело шло лучше всего, когда дома никого не было. Можно не придерживаться графика, не прерываться на обед и ужин по расписанию, а просто творить. Именно так и происходило на этом этапе работы над романом. Книга «Солнце Фив» будет закончена через пару недель. А то и раньше, если все сложится удачно. И до того момента ему предстоит жить своим творением и круглосуточно думать только о нем. Так случалось каждый раз: возникало ощущение живительной и в то же время разрушающей силы, которая и восхищала и пугала одновременно. Опыт подсказывал, что в ближайшие дни это чувство не исчезнет, с чем придется смириться. Он бросил быстрый взгляд в коридор, отделявший гостиную от входной двери. Курсор продолжал мигать, словно желая выплеснуть на экран еще не написанные слова. Обманчивая тишина породила мимолетную надежду, что незваный гость ретировался. Но нет: мощная чужеродная энергия проникала даже через дверь… Дым Ногейра смотрел в темноту и курил, стоя в трусах и футболке. Фонарные столбы, окаймлявшие ведущую к его дому дорогу, стояли так далеко друг от друга, что каждое отбрасываемое лампами пятно света как будто существовало отдельно от других. Лейтенант оставил включенным лишь небольшой ночник в детской, окрасивший стены тускло-розовым. Наверное, какой-нибудь случайный прохожий сейчас видит силуэт гвардейца: огромную тень, которую отбрасывает его фигура. Ногейра держал сигарету снаружи и каждый раз, когда хотел затянуться, высовывался подальше, чтобы табачный дым не проник внутрь. Она ненавидит его запах. А лейтенант терпеть не мог курить перед сном таким вот образом, потому что часто именно в этот момент мысли прояснялись и кусочки пазла складывались вместе. В последнее время гвардеец предпочитал просто ни о чем не думать. Снаружи было слишком темно, и обручальное кольцо не угадывалось во мраке, но жгло палец, словно раскаленное железо. Как так получается, что мы не замечаем предмет, находящийся прямо на виду, и вспоминаем о нем, только когда на него обращает внимание кто-то другой? Потускневшее золото словно ожило и громко заявило о себе под взглядом попутчика. Ногейра внимательно посмотрел на кольцо и покачал головой. Он знал, что сегодня ему не удастся заснуть из-за бродящих в голове мыслей. Лейтенант затянулся в последний раз — так глубоко, что легкие обожгло дымом, — и резко выдохнул, чтобы запах табака не проник в комнату. Потушил окурок о наружную стену дома и бросил его в пластиковый пакет, уже частично наполненный бычками. Свернул пакет, положил на подоконник и оставил окно приоткрытым, чтобы проветрить комнату, затем оглянулся. С покрывала ему улыбалась Минни-Маус. Ногейра снял с кровати плюшевые игрушки, откинул одеяло и скользнул в постель, погасив ночник с диснеевскими принцессами на абажуре. Лед тронулся Мануэль открыл глаза в кромешной темноте. Скорее всего, ночью он выключил телевизор. Во сне слышал, как плачет мальчик и как жена хозяина отеля его утешает. Писатель вылез из постели и прошлепал к окну, которое различал только благодаря свету, льющемуся из щели между ставнями. Распахнул их и выглянул наружу. Похоже, дождь прекратился давно. Кое-где еще были лужи, но по большей части земля высохла. Судя по длинным теням, солнце только встало. Мануэль перетряхнул простыни в поисках пульта, но не нашел его. Писатель обогнул кровать, открыл тумбочку и взял оттуда часы, стараясь не смотреть на увядшие гардении, которые так и манили его. Он быстро закрыл ящик, но сильный цветочный аромат уже успел распространиться по комнате, смешиваясь с запахом старого дерева и нафталина. Не ускользнул от Ортигосы и взгляд мальчика с фотографии. Этот снимок, засыпанный сухими лепестками, отчетливо напоминал, что запечатленный на нем человек мертв. Мануэль взглянул в зеркало и увидел сероватую кожу — последствие бессонницы, из-за которой он работал до рассвета. Обернулся к столу, по поверхности которого были раскиданы исписанные листы. Часть из них сдуло на пол, и теперь белые прямоугольники, словно тропинка, вели к кровати. Ортигоса некоторое время стоял в оцепенении, уставившись на бумагу, затем снова повернулся к зеркалу. Оттуда на него смотрели темные, как утреннее галисийское небо, и печальные глаза. Пытаясь немного встряхнуться, писатель провел рукой по лбу, затем по коротко стриженным волосам и заметил, что седых нитей на висках стало намного больше, чем еще несколько дней назад. Пробивающаяся щетина тоже отливала серебром, а вот губы, наоборот, были ярко-красными и изогнулись в гримасе, как у грустного клоуна. Мануэль попробовал улыбнуться, но мышцы лишь слегка дрогнули. Лицо превратилось в безжизненную маску, словно подвыпивший стоматолог переборщил с обезболивающим или Ортигосу накачали ботоксом. — Нет, так нельзя, — сказал писатель отражению в зеркале. Он открыл тумбочку, отодвинул цветы и в глубине ящика нашел визитку, которую дал ему священник, прощаясь у ворот поместья. Затем взял фотографию и засунул во внутренний карман пиджака. Потертые уголки скользнули по подкладке, и снимок, словно живой, плотно прижался к ней. Мануэль вышел в коридор в поисках хозяйки. Увидев гору грязного белья перед открытой дверью, он понял, что она убирает номер. Женщина негромко напевала, и ее высокий, почти детский голос так не вязался с массивным телом, что Ортигоса невольно улыбнулся. — Подскажите, как мне добраться до этого места, — спросил он у хозяйки, стоя в дверях и протягивая визитку. Женщина внимательно изучила бумажный прямоугольник и подняла удивленные глаза. — Вы знаете, что там избавляют от meigallo? — От чего? — не понял Мануэль. — Meigallo — злого духа, наводящего сглаз и порчу. Писатель не поверил своим ушам. Он внимательно посмотрел на хозяйку, думая, что она над ним подшучивает. Но ее лицо было абсолютно серьезным. — Будьте добры, поясните. — Охотно, — откликнулась женщина и вышла в коридор вместе с Ортигосой, все еще держа визитку в руке. — В этом месте с незапамятных времен собирались паломники. Это самая известная святыня в Галисии. Именно поэтому туда отправляются те, кто хочет изгнать meigallo или demo[14]. Мануэль наклонился и внимательно всматривался в лицо хозяйки, пытаясь понять, не разыгрывает ли она его. Он был поражен, что подобные суеверия до сих пор существуют. Женщина, должно быть, поняла, что он чувствует, поэтому твердо сказала: — Я говорю абсолютно серьезно. Писатель кивнул, но не осмелился произнести ни слова. — Раз существует Бог, значит, есть и демоны. Их призывают недобрые люди. А бывает, что зло само проникает в душу и превращает жизнь человека в кошмар.