— Но по какой причине Альваро мог продолжать поддерживать связь с этим человеком? Да еще и три года спустя после смерти брата. — Как я уже сказал, на это могут быть другие причины. — Ногейра взял свой стакан, сделал глоток и продолжал держать бокал в руке. — Тоньино зарабатывал на жизнь в основном нелегальной торговлей. Но кроме того, он известный жиголо[23]. А вот и ракета — точное попадание в цель. Теперь Мануэль понял, почему лейтенант не очень удивился, узнав, что Альваро не занимался сексом с Малышкой. Гвардеец готовился взорвать свою очередную мерзкую бомбу в более подходящий момент. Писатель поставил стакан и вышел из бара, неуклюже обходя посетителей. Ногейра догнал его уже у автомобиля. — Куда вы? Мы еще не закончили разговор. — Я закончил, — отрезал Ортигоса, направляясь к водительской двери и давая понять, что лейтенант больше за руль не сядет. — Я предупреждал вас, что если мы начнем копаться в прошлом семейства Муньис де Давила, может всплыть много гадостей, — лейтенант почти кричал. В зеркало заднего вида Мануэль увидел, что Кофеёк свернулся в клубок и дрожит. — И я это понимал. Но мне претит это нездоровое удовольствие, которое вы едва можете скрыть, сообщая мне такие новости. — Нездоровое удовольствие? — возмутился гвардеец. — Да я старался быть максимально дипломатичным! Я и сюда-то вас привез, чтобы сообщить это как-то помягче, за бокальчиком… — Дипломатичным? Да вы смеетесь! — с горечью ответил писатель. — Вы бы предпочли, чтобы я прямо у дверей борделя сказал, почему ваш муж не трогал девушку? — Да уж, куда лучшей идеей было привезти меня сюда, чтобы предложить мне аж два варианта на выбор: что Альваро либо наркоман, либо трахался с этим… К черту всё! А вы прямо наслаждаетесь ситуацией. * * * На обратном пути Ногейра не произнес ни слова, пока Мануэль не остановил машину на неосвещенной парковке отеля. Когда гвардеец заговорил, тон его был спокойным и холодным, как в первые дни их знакомства. — Вам нужно снова поехать в Ас Грилейрас и поговорить с Эрминией. Она — настоящий кладезь информации, хоть сама и не понимает этого. Будет здорово, если вам удастся побывать в комнате Альваро. Ищите все, что может нам пригодиться, чтобы установить, что он здесь делал, куда ходил и с кем общался, — документы, наркотики, билеты, счета из ресторанов… Лейтенант вышел из машины и, прежде чем захлопнуть дверь, наклонился и сказал: — В чем-то вы правы. Возможно, я действительно испытываю нездоровое удовольствие, выводя на чистую воду этих мерзавцев. Но ведь вам не все известно. Вряд ли можно назвать меня вашим другом, и все же я тот, кто лучше всех относится к вам в этом городе. Он закрыл дверь, сел в свой автомобиль и уехал, оставив Ортигосу в темноте. Мануэль опустил голову на руль. Он чувствовал себя неловко. Бывает, что человек знает, что не прав, но все равно настаивает на своем, хотя лицо его уже красное от стыда, а сердце гулко бьется из-за прилива адреналина. Во второй раз за этот вечер писатель произнес слова, которые когда-то вызывали чувство гордости, затем боли, а теперь стали синонимом позора, хотя всегда оставались правдой: «Это мой муж». Ортигоса пустыми глазами смотрел в ночь, понимая, как он одинок. Осознал, что место, где он укрылся, не было настоящим убежищем. Мануэль собственными руками разрушил свое единственное пристанище. Всего несколько часов назад он решил отказаться от мнимого спокойствия, решив больше не лгать себе. И снова сбежал от жгущей глаза правды, отказываясь принимать недостатки своего близкого человека. Неужели истина желанна лишь тогда, когда совпадает с нашими ожиданиями? И когда приносит облегчение, приходя на смену разъедающей изнутри неизвестности? Может быть, правда — это не живительный бальзам, а губительный яд? В последние дни Ортигоса снова и снова задавал себе вопрос, каким же на самом деле был Альваро. Но, подобно терпеливому Иову, не надеялся получить ответ. Этой ночью он нашел его, хотя фраза звучала скорее как приговор: «Это мой муж». Слезы жгли глаза, и впервые Мануэль дал им волю. Крупные капли катились по его лицу, стекали на подбородок и капали на коврик. До этого момента писатель старался сдерживаться, считая, что ему недостойно плакать, но силы его были на исходе. Ортигоса почувствовал, как нос пса легонько ткнулся ему в руку. Кофеёк подобрался совсем близко, поставил передние лапы на бедро хозяина и нырнул в кольцо его рук, словно оказавшись в объятиях и заняв то место, где до этого обитало лишь отчаяние. Мануэль крепко обхватил песика и продолжал рыдать, смачивая своими слезами жесткую шерсть. Сквозь тонкую ткань подкладки куртки он чувствовал, как обтрепанные уголки старой фотографии, словно когти, впиваются ему в грудь. Ворона Мануэль внезапно проснулся — словно сорвался с якоря, удерживающего его в безопасной гавани. Пробуждение напоминало библейское воскрешение, возвращение к реальности. Тусклый свет лился в окно, которое писатель с вечера забыл закрыть, и усиливал ощущение невеселой атмосферы. Ортигоса откинулся на подушки. Плечи ломило от утреннего холода, а душу охватила тоска, знакомая лишь тем, кто просыпается на рассвете. Мануэль с отчаянием посмотрел на старый металлический радиатор, который в тот же момент начал характерно потрескивать — значит, здание отапливается. Вот уже в который раз после приезда в Галисию писатель поймал себя на том, что не помнит, какой сегодня день. Впрочем, это неважно. Кофеёк спал на кровати рядом с хозяином. Студеный воздух, проникший в номер, словно незваный гость, казалось, совершенно не тревожил песика. Тепло, исходившее от его тела, ощущалось даже сквозь покрывало и тонкое скатавшееся шерстяное одеяло. У писателя раскалывалась голова и ломило спину. Он протянул руку, взял с тумбочки анальгетики и проглотил две таблетки, ничем не запивая. Мануэль был благодарен этой боли. Руки до сих пор саднило, поясница одеревенела, а ноги налились свинцом, зато это отвлекало от тоски, которая потихоньку покидала свое тайное убежище, восставая в полный рост, словно призрак с давно затонувшего корабля, и давя на грудь там, где должны быть сердце и легкие. Темное, полное мрачных тайн облако сжимало ребра и мешало дышать. Ортигоса понимал, что уже поздно: он открыл ящик Пандоры, и надежда, которая было появилась у него благодаря влажным глазам Кофейка, работе на виноградниках и рассказу Малышки, улетучилась. Напрасно писатель воодушевился, что всем фактам можно тем или иным образом найти объяснение и оправдание, что не зря его держали в неведении, что все делалось ради какой-то благой цели. Мануэль наклонился, чтобы погладить пса, и с радостью почувствовал, что от старого радиатора начало исходить тепло, отогревая его голые плечи. Он взял мобильник и через несколько минут услышал жизнерадостный голос Даниэля. — Привет! Ну что, готов еще потрудиться на виноградниках? Или последуешь примеру юнцов, о которых говорил Абу, и проведешь день в постели? — Я тебе потому и звоню, что сегодня приехать не смогу. Кое-что случилось, мне придется срочно этим заняться. В голосе управляющего зазвучало разочарование: — Сегодня виноградари привезут урожай, который собирали все выходные. Такое событие пропускать нельзя. Даниэль так расстроился, что Ортигоса ответил: — Я постараюсь подъехать позже — вероятно, ближе к вечеру. Хотя не был уверен, что сможет сдержать обещание. Москера ничего не ответил. Вероятно, тон, которым были сказаны эти слова, убедил его, что дело действительно не терпит отлагательства. * * * За ночь поднимавшиеся от земли испарения конденсировались, и все кругом покрылось влагой. Было безлюдно, Мануэлю навстречу попалась всего пара автомобилей. Писатель бросил взгляд на подернутое дымкой небо. Солнечные лучи с трудом пробивались сквозь облака, но все же резали глаза, хотя и не могли прогреть холодный утренний воздух. Теплее станет только ближе к обеду. Ортигоса припарковался там же, где обычно: у живой изгороди из гардений. Он тщетно звал с собой собаку: та осталась сидеть в машине. На секунду Мануэль задержался, чтобы полюбоваться блестящими восковыми цветками: утренняя роса собралась в большие капли, отчего казалось, что растения плачут. Гардении еще не благоухали в полную силу, и воздух был напоен ароматами дерева и удобрений. Писатель наклонился, чтобы вдохнуть сладкий запах, и поймал себя на том, что рука скользнула в карман, на сей раз оказавшийся пустым. Кто-то хлопнул дверцей автомобиля. Ортигоса выглянул из-за кустов и увидел у входа в сад белый пикап, который приезжал накануне. На его дверцах красовались логотипы в виде корзин, наполненных цветами. Писатель направился в ту сторону и заметил Катарину, которая достала из багажника пакет, по всей видимости весьма тяжелый, и, взвалив его на плечо, двинулась в сад. Мануэль обошел автомобиль и заметил, что одно из передних крыльев недавно меняли. Свежая краска и блестящая передняя фара сильно контрастировали с остальными потертыми поверхностями. Писатель дошел по тропинке до оранжереи и увидел пакет, вероятно тот самый, который достали из багажника и теперь подперли им дверь, чтобы не закрывалась. Ортигоса громко поздоровался, хотя понимал, что его вряд ли услышат из-за звучащей внутри музыки. Даже несмотря на открытую дверь, запах гардений был очень интенсивным и вызвал у Мануэля целый калейдоскоп чувств: от воспоминаний о цветках, которые лежали у него в ящике, до ощущения почти наркотического опьянения, которое он испытал во время первого визита в оранжерею. Писатель двинулся по проходу, ища Катарину. Он был уверен, что она здесь: тропинка единственная, и свернуть с нее некуда. Когда закончилась песня, Ортигоса услышал громкий голос жены маркиза. Висенте и Катарина стояли в следующем проходе: тон беседы явно задавала она, слов парня разобрать было нельзя, но голос звучал печально. — Мне жаль, что приходится принимать столь радикальное решение. Я очень тебя ценю, и мне нравилось работать с тобой. Ты настоящий профессионал, поэтому для меня это серьезная потеря… Мануэль не слышал, что сказал Висенте, но ответ жены маркиза прозвучал отчетливо: — …я понимаю твои чувства и польщена вниманием к своей персоне, но должна раз и навсегда объяснить ситуацию: твоему желанию не суждено сбыться. Я замужем за Сантьяго и хочу остаться с ним. Полагаю, я не давала тебе ни малейшего повода думать иначе и, возможно, выразилась недостаточно ясно, боясь ранить твои чувства, но сейчас я восполняю этот пробел. — Он тебя не заслуживает! — выкрикнул юноша в порыве чувств, хрипло и сдавленно. — Я люблю своего мужа, несмотря на все его недостатки. У меня и в мыслях не было его оставить. — Поверить не могу… — Висенте готов был разрыдаться. — Либо ты забываешь об этих глупостях, либо мы не сможем больше работать вместе. Других вариантов нет. — Катарина повернулась и пошла в ту сторону, где на дорожке стоял Мануэль. Писатель быстро отошел на несколько шагов назад и, притворившись, будто только что пришел, снова крикнул: — Есть тут кто? В проходе появилась улыбающаяся жена маркиза. Глядя на ее лицо, невозможно было предположить, что у нее только что состоялся неприятный разговор. — Мануэль! Как я рада, что вы приняли мое приглашение. — Давай на «ты», — попросил Ортигоса, протягивая ей руку. — Я увидел, что дверь оранжереи открыта… — Да, я ездила на ферму за мульчей, она нам нужна. Но сегодня все закрыто. — И Катарина подняла с земли подпиравший дверь пакет. — Помочь? Он, кажется, тяжелый… — предложил писатель. Жена маркиза с улыбкой обернулась и весело ответила: — Да нет же, совсем легкий. Интересно, почему мужчины считают, что женщины такие хрупкие? Ведь мы куда сильнее, чем кажемся на первый взгляд. И она положила пакет на груду других, точно таких же. Ортигоса увидел Висенте, который скрылся в стеклянной комнате в глубине оранжереи, делая вид, что очень занят. Катарина, не обращая на юношу ни малейшего внимания, повернулась к Мануэлю, взяла его за руку и повела на экскурсию по своему саду, переходя от одного растения к другому и радуясь, как ребенок. Писатель был удивлен таким вниманием к себе и даже шутил и смеялся. Жена маркиза явно выбивалась из общей компании, обитавшей в Ас Грилейрас, держалась неофициально и просто и относилась к Ортигосе с теплотой. В то же время Мануэль понимал, почему Ворона обожает свою невестку: Катарина отличалась прирожденной грацией и утонченностью. На ней была белая рубашка, местами испачканная землей, но от этого не менее элегантная, и темно-синие брюки, которые выглядели просто, но стоили, вероятно, дорого. Сквозь пряди темных волнистых волос до плеч поблескивали сережки с небольшими бриллиантами, а на пальце, рядом с обручальным, красовалось кольцо с точно таким же камнем. Эта прямодушная женщина с открытой улыбкой и сияющими глазами производила впечатление весьма уверенной в себе особы. — Мануэль, ты отличный актер, — смеясь, сказала Катарина, — но, думаю, ты слышал наш разговор. Писатель посмотрел на нее и кивнул. Жена маркиза определенно ему нравилась.