— Ну раз ты в курсе, объяснять ничего не буду. В жизни такое случается. — И она пожала плечами. * * * Упитанный черный кот, как всегда, дежурил на своем любимом месте — верхней ступеньке крыльца. Небольшой навес укрывал его убежище от утренней росы. На сей раз Ортигоса воспринял объятия Эрминии как обычный ритуал при встрече, хотя еще пару дней назад ему казалось, что подобное проявление чувств излишне. Он тепло улыбнулся экономке, но вежливо отказался от предложения перекусить или выпить кофе. Когда с любезностями было покончено, писатель наконец перешел к делу. — Эрминия, я хочу попросить тебя об одолжении, — серьезно произнес он. Экономка положила на стол полотенце, которым вытирала руки. — Конечно, fillo, что угодно. — Я хотел был взглянуть на комнату Альваро. Несколько секунд Эрминия стояла как парализованная. Казалось, у нее даже дыхание перехватило. Затем повернулась к плите, на которой стоял чугунок, убавила огонь до минимума, ощупала карманы фартука и, достав связку ключей, двинулась к двери, ведущей в другие помещения. — Следуй за мной. Выйдя из кухни, Мануэль увидел широкую деревянную лестницу, ведущую на второй этаж. Эрминия прошла мимо нее, открыла следующую дверь, и они попали в большой квадратный холл. В проеме в виде арки оказалась внушительного вида входная дверь, другая арка вела к великолепной белой каменной лестнице. Она контрастировала с плиточным полом у входной группы и панелями из красного дерева на стенах. Мраморные ступени вели на галерею, которая опоясывала весь зал и куда выходили двери комнат второго этажа. Экономка направилась к лестнице, и писатель последовал за ней, обернувшись, чтобы взглянуть на холл и рассмотреть немногочисленную мебель, гобелены и картины. Из расположенных в глубоких нишах окон второго этажа падал свет, рисуя причудливые узоры на каменном полу у входной двери. Балюстрада из темного дерева казалась одновременно и массивной и изящной, напоминая об эпохе Ренессанса. Ортигосе вспомнились широкие площадки перед домом, куда раньше подъезжали кареты. Эрминия свернула в боковой коридор, широкий и очень длинный, куда выходили крепкие деревянные двери. Все они были закрыты, и это крыло здания тонуло в полумраке. Экономка, похоже, нашла нужный ключ, уже выходя с кухни, потому что не остановилась, чтобы перебрать всю связку. Она вставила его в замок одной из дверей, практически бесшумно повернула и уверенно вошла в темную комнату. Несомненно, ей здесь был известен каждый уголок. Мануэль был уверен, что, проработав в этом доме столько лет, Эрминия может передвигаться по нему на ощупь и даже не споткнется. Писатель не торопился шагать во мрак, предпочитая подождать у входа. Он слышал, как экономка открыла ставни, и наконец увидел внутреннее убранство комнаты, которое произвело на него глубокое впечатление. Ортигоса не был уверен, что именно ожидает увидеть, но точно не то, что предстало его глазам. Двери, пол и оконные рамы были выполнены из очень темного, почти черного дерева. Точно такая же мебель — несомненно, старинная — ярко выделялась на фоне белых, ничем не украшенных стен. Эта спальня просто дышала историей, прекрасно сохранившейся в древних предметах, по сути не отличавшихся от скудного убранства номера, где остановился Мануэль. Кровать выглядела слишком узкой для взрослого человека, хотя из-за деревянного резного изголовья и боковых реек казалась больше, и была покрыта белым пуховым одеялом, которое, впрочем, не скрывало ее аскетичного вида. Обстановку дополняли туалетный столик с большим зеркалом — наверняка серебряным — и платяной шкаф из точно такого же темного дерева, что и кровать. На тумбочках стояли одинаковые ночники: бронзовые полуодетые нимфы держали на вытянутых вверх руках абажуры из венецианского стекла. Над постелью висело распятие, на другой стене — совершенно не сочетающийся с обстановкой телевизор, а рядом располагался сейф, который никто не потрудился спрятать за картиной. Ортигоса ощутил одновременно и удивление и облегчение. Комната Альваро напоминала аскетично обставленный, чистый и проветренный номер в отеле, готовый принять нового постояльца, с достаточно нейтральной обстановкой, которая позволит любому гостю почувствовать себя комфортно. Не видно было никаких предметов личного пользования или признаков того, что раньше здесь кто-то жил. Писатель осмотрелся, ища свидетельства пребывания Альваро в этой комнате, но так ничего и не обнаружил. В голову пришла мысль, что после аварии кто-то, наверное, забрал отсюда все его вещи. Мануэль повернулся к Эрминии, которая молча стояла сзади, и спросил об этом. — Здесь все осталось в точности так, как при хозяине, никто ничего не трогал. Затем экономка пробормотала что-то по поводу того, что ей нужно вернуться на кухню, и ушла, прикрыв за собой дверь. Ортигоса подошел к окну и увидел расположенные за домом теплицы и сараи, а также заросшую деревьями долину. Он по очереди выдвинул все ящики туалетного столика — пусто. В огромном шкафу одиноко висели несколько идеально отглаженных рубашек, которые привез Альваро. Писателю захотелось прикоснуться к мягкой ткани, ощутить под пальцами неуловимое присутствие владельца этих вещей. Еще несколько секунд он смотрел на одежду Альваро, а потом решительно закрыл дверцы, разрушив едва не захватившую его полностью магию. В голову пришла мысль: хорошо бы, если все, что принадлежало Альваро, исчезло вместе с ним. Жизнь стала бы намного проще, если б мертвые не оставляли после себя вещи, напоминавшие пустую скорлупу. Если б все следы их пребывания на Земле исчезали, то и их имена скоро оказались бы забыты, как случилось с древними египетскими фараонами. В соседнем отделении обнаружились две пары ботинок и дорожная сумка — такая же, как привез с собой Ортигоса, второпях покидав в нее кучу ненужных вещей. Писатель наклонился и проверил — сумка, как он и ожидал, оказалась пустой. В одной из тумбочек лежала книга, которую читал Альваро. Мануэль вспомнил, что видел, как тот взял ее с собой, собираясь в дорогу. В другом ящике нашлась пачка счетов на небольшие суммы. В глаза Ортигосе бросился логотип бензозаправочной станции, но он не стал внимательно просматривать эти бумаги, решив, что можно будет заняться ими позже. В ванной, в отделении с полотенцами и мылом, нашелся несессер Альваро. Только одиноко торчащая в стакане щетка свидетельствовала о том, что здесь кто-то ночевал. Мануэль остановился перед сейфом. Модель была простая, с электронным замком, который открывался при нажатии комбинации из четырех цифр. Сейф оказался закрыт. Писатель не стал пытаться угадать шифр. Он сел на кровать и с тоской огляделся вокруг. Ортигоса скорее ожидал увидеть комнату подростка с выцветшими постерами и позабытыми игрушками — свидетелями быстрого взросления. В этом же помещении присутствие Альваро никак не ощущалось. Психолог-криминалист зашел бы в тупик, пытаясь составить портрет жившего здесь человека, который не чувствовал себя как дома. Мануэль невольно испытал облегчение, осознав, что пребывание Альваро в этих местах было настолько непродолжительным, что не оставило ни малейшего следа. Писатель много раз пытался воскресить в памяти жесты и мимику Альваро и теперь был уверен, что ничто не связывало мужа с родовым имением. Это не его комната и не его дом. Ортигоса собрал билеты и счета и засунул в карман пиджака. Затем снова подошел к шкафу и проверил кармашки дорожной сумки, а после некоторого колебания еще и карманы рубашек и двух висящих рядом с ними пиджаков. В одном он нашел еще два билета, а в другом — гардению, уже засохшую, но все еще сохраняющую свой неповторимый аромат. Красота увядшего цветка напомнила Мануэлю бабочку: некогда упругие восковые лепестки теперь стали настолько хрупкими, что казались почти прозрачными. Ассоциация заставила писателя содрогнуться, будто он коснулся чего-то липкого, мокрого и отвратительного. Преисполненный суевериями, Ортигоса засунул гардению обратно в карман и инстинктивно вытер руки об одежду, словно желая избавиться от любых следов смерти. Мануэль уже направился было к двери, но вернулся к сейфу и, следуя какому-то внезапному порыву, набрал цифры, обозначавшие дату их с Альваро свадьбы: два, пять, один, два. Металлический ящик издал характерный звук, и дверца открылась, а внутри зажегся свет. У дальней стенки писатель увидел их с Альваро снимок в маленькой рамке — копию того, что стоял у них дома на комоде. Именно на эту фотографию Ортигоса старался не смотреть, собираясь в Галисию. Обручальное кольцо Альваро лежало на книге «Цена отречения». Мануэль узнал яркую обложку своего издательства и обтрепанные уголки того экземпляра, который он подписал для мужа пятнадцать лет назад. — «Цена отречения», — прошептал писатель, и губы его невольно растянулись в улыбке. — «Цена отречения»… Он все повторял и повторял эти слова. То, что книга оказалась в тайнике, значило для писателя не меньше, чем обнаруженное там же обручальное кольцо. Сейф находился на уровне груди, поэтому Ортигоса сразу увидел свое имя, выгравированное на внутренней стороне кольца вместе с датой, которую Альваро выбрал в качестве шифра. Мануэль протянул руку и ощутил теплоту металла, который словно еще несколько секунд назад плотно прилегал к пальцу владельца. В коридоре раздались крики. Писатель схватил кольцо и, оставив все остальное внутри, захлопнул дверцу. Раздался характерный звук, замок закрылся. Ортигоса распахнул дверь и едва не столкнулся с Сантьяго, который собирался взяться за ручку. Эрминия с выражением отчаяния на лице молча взирала на них, стоя около лестницы. Лицо, уши и шея маркиза начали краснеть, словно он подхватил какую-то заразную болезнь. Сантьяго шагнул навстречу писателю и закричал, задыхаясь от ярости: — Что вы здесь делаете? Кто позволил вам войти? Вы не можете заявляться сюда, словно… Мануэлю казалось, что маркиз его ударит. Другой человек в подобном состоянии точно бы это сделал. Но Ортигоса понимал, что Сантьяго злится исключительно от бессилия, как ребенок, устроивший истерику из-за того, что не может ничего изменить. Писатель заметил открытую дверь в конце коридора. В проеме маячила темная фигура. Он решил попробовать уладить инцидент: — Я всего лишь хотел взглянуть на комнату Альваро. — Вы не имеете права! — крикнул маркиз еще громче. — Имею. Ваш брат был моим мужем. Крайняя степень раздражения проявилась в злобной гримасе, которую Мануэлю довелось наблюдать не впервые. Она возникла лишь на долю секунды, но обнажила ненависть и презрение, которые испытывал Сантьяго. Впрочем, маркиз не был настолько смел, чтобы демонстрировать истинные чувства. Он тут же принял свой обычный вид — обиженного ребенка. — Вы говорили, что уедете, и вот вы снова здесь, плюете на приличия и всюду суете свой нос, словно вор… Вы что-то взяли? Писатель разжал кулак и продемонстрировал золотое кольцо, которое машинально надел на палец вместе со своим. Сантьяго ринулся внутрь, чтобы проверить, всё ли на месте в комнате. Ортигоса сделал над собой усилие и не шелохнулся. Он взглянул на Эрминию, которая прошептала: «Прошу прощения» — и закатила глаза — в точности как мать плачущего ребенка или человек, чей друг перебрал спиртного. Маркиз недолго пробыл в пустой спальне Альваро и быстро вернулся. — Что вы здесь делали? Что искали? — снова начал кричать он. — Эрминия! Почему ты впустила этого человека? — А кто я такая, чтобы ему запретить? — спокойно возразила экономка. Раздосадованный маркиз снова накинулся на писателя: — Вы не можете здесь находиться, заявляться, когда вам вздумается; вы не… Мануэль спокойно выдержал его взгляд. — Я имею право приезжать сюда и буду делать это до тех пор, пока не найду ответы на волнующие меня вопросы. Сантьяго покраснел еще больше, но выражение его лица вдруг изменилось, словно ему стало все равно или он нашел решение своей проблемы. — Я звоню в Гвардию. Ортигоса улыбнулся, и маркиз, который уже было направился к лестнице, застыл на месте, удивленный, что его угроза не возымела желаемого действия. — Вот как? И что вы им скажете? Чтобы приехали и выгнали законного владельца? Насмешливая улыбка, сопровождавшая эти слова, нанесла сокрушительный удар по самообладанию Сантьяго. Маркиз снова повернулся к писателю; казалось, будто он сейчас расплачется. — Вот, значит, как? Я сразу должен был догадаться, что голодранец не откажется от того, на что на самом деле не имеет права. Все из-за жажды денег. — Последние слова Сантьяго практически выплюнул. Дверь в конце коридора открылась шире, и падавший из комнаты свет ясно очертил высокую и худую фигуру. — Сантьяго, довольно! Ты ведешь себя как идиот. Тон старухи, вежливый и твердый, не допускал возражений. — Мама! — воскликнул сын. Он напоминал маленького беззащитного ребенка. — Сеньор Ортигоса, — снова раздался женский голос с другого конца коридора, — я хотела бы с вами поговорить. Окажете такую любезность? Маркиз забыл про свой гнев и теперь выглядел униженным. Он все же еще раз попытался апеллировать к матери. — Мама… — Но, судя по тону, Сантьяго не надеялся, что его удостоят ответом. Когда маркиз злился, он не казался писателю опасным. Однако унижение — совсем другое дело. Мануэль кивнул в ответ на полученное предложение побеседовать, но не сводил глаз с Сантьяго, пока тот не направился к лестнице. Внезапно маркиз ударил кулаком по стене. Гипс на его руке треснул, и в воздух поднялось меловое облачко. Темная фигура в конце коридора исчезла, но дверь оставалась открытой, приглашая Ортигосу войти. Эрминия мрачно взглянула на писателя, покачала головой и пошла вслед за Сантьяго, словно терпеливая нянька. Мануэль прикинул, что покои маркизы, должно быть, занимают весь верхний этаж западного крыла здания. Часть окон выходила на лужайку, из других было видно кладбище. Тонкие кружевные занавески совершенно не мешали обзору. Одну из стен украшал огромный камин, сложенный из грубого камня, внутри потемневшего от времени очага горел огонь. Плинтусы, потолочные балки и рамы окон и дверей были из такого же темного дерева, как и во всем здании. Весь пол устилали персидские ковры красных и золотых тонов. Еще одна дверь вела на застекленную террасу, и около нее писатель снова увидел высокую худую фигуру — сначала только очертания, но, подойдя ближе, рассмотрел маркизу получше. Она была одета в черные брюки и свитер с высоким воротом и казалась хрупкой, словно заболела или замерзла, но Мануэль понимал, что впечатление это обманчиво: в комнате жарко, и старухе вполне комфортно. Волосы маркиза убрала в высокий пучок на затылке, в ушах ее качались тяжелые жемчужные серьги. Руки она не протянула и начала говорить своим хорошо поставленным и твердым голосом: — Нас так и не представили должным образом. Я Сесилия де Муньис де Давила, маркиза де Санто Томе. — Меня зовут Мануэль Ортигоса, я супруг вашего покойного сына, — в тон ей ответил писатель. Старуха несколько секунд смотрела на собеседника, затем изобразила нечто вроде натянутой улыбки и указала на диван перед камином, а сама устроилась в кресле. — Прошу извинить моего сына, — начала она, когда Мануэль сел. — Он очень импульсивный и всегда таким был, с самого детства. Когда злился, то бросал и ломал свои игрушки, а потом часами расстраивался и рыдал. Но пусть это не вводит в вас в заблуждение. Мой сын — трус, только выступать и умеет. Писатель удивленно посмотрел на старуху. — Да, сеньор Ортигоса, стыдно в этом признаваться, но из моих сыновей ничего путного не вышло. Надеюсь, вы не откажетесь от чашечки чая? — И маркиза бросила взгляд ему за плечо. Мануэль обернулся и увидел женщину, которую раньше не заметил. Она была одета в форму медсестры старинного фасона: платье из грубого хлопка с длинными рукавами, а на ногах — толстые чулки. Ее облик дополнял накрахмаленный чепец, надетый на короткие, залитые лаком волосы, которые по форме напоминали шлем. Женщина подошла ближе, и писатель почувствовал запах духов, напомнивших его престарелую тетушку. Сиделка поставила на стол сервиз, разлила чай по чашкам, взяла одну из них себе и села рядом с хозяйкой, не говоря ни слова.