— Нет. — Распечатки телефонных звонков это подтверждают. Приор прижал пальцы к переносице. — Да, простите, вы правы, я запамятовал. Альваро действительно звонил, но говорили мы совсем недолго. Ногейра стоял на том же месте и молча смотрел на собеседника. Он знал, что тот чувствует себя загнанным в угол, поэтому объяснений просить не придется, он сам их даст. — Сеньор де Давила хотел исповедоваться. Я сказал, когда он может это сделать, но Альваро не устроило время, так что договориться не получилось. Лейтенант ничего не ответил. Он медленно открыл дверь и так же медленно вышел, но все же еще раз обернулся. Настоятель, казалось, вот-вот упадет в обморок. — Не надо, не провожайте меня, — сказал гвардеец вместо прощания. Он вышел наружу, вдохнул влажный воздух и зажег сигарету. Монах, прогуливавшийся по мощеной дорожке, увидел гвардейца и с улыбкой подошел к нему. — Много лет я предавался такому же пороку, но уже давно бросил, и с тех пор еда кажется мне вкуснее. — Мне тоже не помешало бы, — ответил Ногейра, медленно направляясь вместе с собеседником к воротам, — но у меня не хватает силы воли. — Следуйте моему примеру: усердно молитесь, и Господь вам поможет. Они прошли мимо гаража. Двери были открыты, и лейтенант скользнул взглядом по стоящим внутри автомобилям. — Думаете, Богу есть до этого дело? — Отцу нашему до всего есть дело, как до великого, так и до малого. — У монаха зазвонил мобильник, он извинился и ответил на вызов. Гвардеец кивнул и заглянул в гараж. Там стояли трактор, мопед, серый «Сеат Кордоба» 1999 года выпуска и небольшой белый пикап с вмятиной на переднем крыле. Ногейра обернулся, чтобы кое-что спросить у монаха, и увидел, что выражение лица его спутника изменилось. Тот говорил по телефону и смотрел на окно второго этажа, где виднелась фигура настоятеля, наблюдавшего за лейтенантом, прижав к уху мобильник. Монах дал отбой, подошел к гаражу и опустил подъемные ворота до самой земли. Когда он повернулся к гвардейцу, от былого радушия не осталось и следа. Монах сказал: — Я провожу вас к выходу. * * * Когда Ногейра ответил на звонок, Мануэль услышал в его голосе нотки нерешительности. Что ж, вполне ожидаемо. Об этом говорил Лукас, да писатель и сам знал: за исповедью очень часто следуют стыд и раскаяние. И не собственно из-за покаяния, а из-за опасений, что поспешил, выбрал не того человека или открыл секрет, который хоть и давит своей тяжестью, но не дает чувствовать себя уязвимым. Ортигоса подозревал, что, когда действие алкоголя прекратилось, как и возникшие вместе с ним теплые чувства, лейтенант пожалел и о том, что был слишком откровенным, и уж совершенно точно о том, что пригласил писателя на ужин. Мануэль решил обойти больную тему и спросил: — Как прошел визит в монастырь? И буквально почувствовал облегчение собеседника, который ответил в своей обычной уклончивой манере: — Это как посмотреть. Ортигоса улыбнулся и приготовился терпеливо слушать. — Настоятель не хотел мне ничего рассказывать, но, как ни пытался все отрицать, многое прояснилось. Он сказал, что рассердился из-за того, что племянник вытащил у него деньги из бумажника. Я уверен, что это ложь. Дядю не волнует, что Тоньино пропал, словно такое уже не впервой. Но самое интересное началось, когда я предположил, что в монастырь приезжал Альваро. Приор это отрицал, как и то, что общался с ним по телефону. Но когда я сказал, что у нас есть распечатки звонков, память к нему быстро вернулась и он признал, что сеньор де Давила действительно контактировал с ним, якобы для того, чтобы исповедаться, но так этого и не сделал. — Мне в это не верится. Лукас упоминал, что Альваро не исповедуется — по крайней мере, согласно католическому обряду, — возразил писатель. — Я еще раз поговорю со священником. — И еще кое-что. Когда я уходил, увидел белый автомобиль с вмятиной на переднем правом крыле. Это может быть след от столкновения с машиной Альваро. Когда я попытался рассмотреть повреждения поближе, меня, можно сказать, выставили вон. — Что будем делать дальше? — Полагаю, теперь твой черед попробовать, вот только надо все провернуть очень деликатно. Есть одна идея, объясню за ужином; скажешь, что думаешь по этому поводу. Что ж, по крайней мере, ужин состоится, хотя Ногейра не горел желанием это обсуждать. — Мануэль, есть еще кое-что. Хотел предупредить тебя, прежде чем ты появишься у меня на пороге… — Надеюсь, ты сейчас не скажешь, что твоя жена совершенно не умеет готовить, — пошутил Ортигоса, стремясь разрядить ситуацию. — Я очень надеялся попробовать домашних блюд. Лейтенант с облегчением расхохотался: — Нет, не угадал. Моя жена готовит очень хорошо, даже превосходно. Вот только наши отношения сейчас переживают не лучшие времена, поэтому ты, возможно, почувствуешь некоторое напряжение. — Я все понимаю, не волнуйся, — перебил собеседника писатель, не желая, чтобы Ногейра пускался в объяснения и чувствовал себя неловко. — А еще моя старшая дочь. Подростковый возраст, сам понимаешь… Ей скоро семнадцать, и как-то у нас с ней разладилось. Она осталась на второй год, но за все лето ни разу не взяла книгу в руки. Я браню ее, а жена защищает. В итоге все заканчивается ссорой. — Я понял. — Да еще и парень… — Я думал, что у тебя две дочки. — Я про молодого человека Шулии. — Гвардеец фыркнул. — Полагаю, его тоже пригласят. Он вечно у нас ошивается. Такой нахал. Терпеть его не могу; уверен, он и жене моей не особенно симпатичен. Но этот юноша постоянно болтается под ногами, чешет яйца и выглядит как полный идиот. Мануэль улыбнулся, представив, сколько душевных сил стоит Ногейре сдерживаться в присутствии этого молодого человека. — Могу вообразить. — Да нет, не можешь, поверь мне. * * * Прежде чем нажать на кнопку звонка, писатель еще раз посмотрел на собаку и сказал: — Малыш, веди себя хорошо. Кофеёк бросил на хозяина косой взгляд, будто оскорбился тем, что в его манерах сомневаются. Звук прокатился по дому и замер внутри, и на смену ему пришел гам и звонкий детский голос. Дверь открыла девочка лет восьми. — Привет, меня зовут Антия, — поздоровалась она. — Вас уже ждут. — Взяла Ортигосу за руку и повела в дом, но тут заметила песика и моментально потеряла интерес к гостю. — Ух ты, да у вас собачка! Можно его погладить? Он детей любит? — Да, — ответил писатель и тут же поправился: — Думаю, что да. — Энтузиазм малышки застал его врасплох. — Мануэль пришел, он принес цветы и вино! А еще у него собака! — крикнула Антия из коридора. Из кухни появился Ногейра, взял у Ортигосы бутылку и пригласил пройти за ним. Центр комнаты занимал огромный стол. У плиты стояла женщина лет сорока пяти — очень красивая брюнетка с длинными, забранными в высокий хвост волосами. Она как раз снимала фартук и, спрятав его за спину, с улыбкой протянула писателю руку. — Мануэль, позволь тебе представить мою жену Лауру. С Антией, которая атаковала тебя прямо у порога, ты уже знаком. А это, — лейтенант указал на девушку, которую Ортигоса сразу не заметил, — моя старшая дочь Шулия. Хорошенькая Шулия была копией матери, только помоложе и с распущенными волосами. Она крепко пожала писателю руку, взглянув на него темными, явно отцовскими, глазами. Мануэль протянул букет Лауре. — Это вам. — На «ты», пожалуйста! Очень красивые, но не стоило беспокоиться, — ответила жена Ногейры, довольно улыбаясь и крепко прижимая букет к груди. — Мне нравятся цветы. — Она бросила быстрый взгляд на лейтенанта и добавила: — Как и твои книги. — И покраснела, немедленно вызвав восхищение Ортигосы и удивление мужа. В кухню вошла Антия с псом на руках. — Прошу прощения, мне не с кем было оставить собаку. Если она будет мешать, могу закрыть ее в машине, — извиняющимся тоном произнес писатель. — Пожалуйста, не надо! — взмолилась малышка. — Не волнуйся, я люблю собак, — ответила Лаура. Мануэль бросил взгляд на парня, который уже сидел за столом, не обращая ни на кого внимания и уткнувшись в экран мобильника. — Это Алекс, парень Шулии, — сказал лейтенант, ткнув в сторону юноши подбородком. — Друг, — немедленно поправила отца дочь. Гвардеец снова смутился, тогда как молодой человек и ухом не повел. Ортигоса без труда понял, почему Алекс так раздражает Ногейру: столь темпераментному человеку терпеть присутствие в доме зомби было просто невыносимо. Лейтенант начал открывать вино, тогда как Лаура усадила писателя за стол.