Лукас продолжал, делая вид, что не замечает раздражения Мануэля: — Разумеется, официальная версия звучала по-другому. Нам сказали, что брат Бердагер умер ночью. И всё, ни слова об Альваро, хотя слухи ходили разные. Мы знали только, что твоего мужа, весьма огорченного, поместили в лазарет, потом позвонили отцу, и тот забрал сына. Больше Альваро в школе не видели. — Ты спрашивал его, что тогда случилось? — Конечно, как только мы встретились. Альваро сказал, что, увидев мертвого монаха, испытал шок. В школе сначала пытались замять это дело и отправили ученика в лазарет. Но прошло несколько часов, состояние Альваро не улучшилось, настоятель начал беспокоиться и в конце концов позвонил маркизу. Они поговорили и решили, что лучше всего будет перевести ребенка в другое учебное заведение, потому что пребывание в стенах церковно-приходской школы не позволит ему забыть о случившемся. Позже от Сантьяго мы узнали, что Альваро учится в мадридском пансионе. Мы с ним виделись в те редкие моменты, когда он приезжал сюда. Мой друг очень изменился, погрустнел. Хотя я тогда был ребенком, я все же понимал, что он не очень хочет общаться. Так что я перестал приходить к Альваро, и мы много лет не виделись. Когда я должен был получить сан священника, моя мать отправила ему приглашение в Мадрид, и Альваро приехал. С тех пор мы поддерживали связь. — А что насчет братьев? — поинтересовался Ногейра. — Сантьяго продолжал учиться в той же школе. На самом деле он сильно изменился после отъезда Альваро. Думаю, он восхищался старшим братом и в то же время завидовал ему. В отсутствие Альваро Сантьяго, казалось, засиял, даже учиться стал лучше. Я остался на второй год, так что мы оказались в одном классе. Он с отличием окончил школу и поступил в университет. — Вы дружили? — На днях я как раз пытался рассказать об этом Мануэлю. Все члены семейства Муньис де Давила — кроме Альваро — с презрением относились к простым смертным. Я — сын учителя и оказался в этой школе лишь потому, что получал стипендию. Все остальные были из знатных или состоятельных семей, хотя с родом маркиза, разумеется, никто сравниться не мог. Сомневаюсь, что у Сантьяго были друзья. Мануэль посмотрел на лейтенанта. Тот медленно кивал, слушая Лукаса. Похоже, высказав свое мнение о родственниках Альваро, священник заработал очки в глазах гвардейца. Беседа затянулась; наконец в заведении, кроме них, никого не осталось. Ногейра достал сигарету и показал ее владельцу. Тот кивнул, подошел к двери и запер ее на ключ. — С вашего позволения, — сказал лейтенант и закурил. Его собеседники не стали возражать, и гвардеец, глубоко затянувшись, продолжил: — Я тогда только приступил к службе и работал в другом месте. Но припоминаю, что мои братья рассказывали что-то о повесившемся монахе. Что о нем известно? — Я плохо его помню, он преподавал в начальной школе. Официально всем заявили, что он умер во сне, хотя слухи о самоубийстве ходили. Вроде бы у этого монаха был рак, терминальная стадия. Он очень страдал от болей. Склоняюсь к мысли, что служители церкви решили замять это дело, что, к сожалению, случается довольно часто. Ногейра, казалось, был приятно удивлен. — Ты этого не одобряешь? — Разумеется, нет. Я не оправдываю самоубийство, но понимаю, что боль может быть невыносимой. Времена были другие, тогда анальгетиками не пользовались. Нельзя судить о том, чего не знаешь. Но факт остается фактом. Лейтенант одобряюще кивнул. История не выходила у Мануэля из головы. — А что-нибудь еще Альваро тебе рассказывал? — Нет. Я спросил его об этом, когда мы встретились, но он то ли забыл про тот случай, то ли едва помнил. Гвардейца, похоже, тоже заинтересовало происшествие с монахом. Он нахмурился и курил, делая маленькие затяжки. Ортигоса размышлял, о чем же Ногейра думает, и тот не заставил себя долго ждать. — Полагаю, что Тоньино что-то узнал, пока работал в монастыре, какую-то информацию, на которой можно хорошо заработать. Но история о больном раком монахе, решившем прекратить свои страдания, сегодня не вызовет скандала, — задумчиво сказал лейтенант. — Времена не те. Скорее наоборот: и суицид, и попытки духовников его скрыть могут вызвать у людей симпатию. Писатель пришел к точно такому же выводу. Неужели Альваро и правда испытал сильный шок, обнаружив мертвого монаха? Или его исключили? За что? Свидетелем чего он стал? * * * Впервые со времени приезда Мануэля в Галисию утро выдалось ясным. Ортигоса тщательно подобрал одежду и, прежде чем отправляться в монастырь, зашел в магазин канцтоваров, где купил портфель, скотч, пару блокнотов и несколько ручек, чтобы история о собирающем информацию писателе выглядела правдоподобно. Мануэль припарковался у ворот и попрощался с Кофейком, который искоса глядел на него, свернувшись калачиком на пиджаке Альваро. Навстречу Ортигосе по мощенной серым камнем дорожке, пересекавшей ярко-зеленую лужайку, спешил молодой монах, на вид не старше тридцати. Писатель предположил, что это Хулиан, библиотекарь, который должен был его встретить. Юноша протянул руку и заговорил с сильным мексиканским акцентом: — Здравствуйте, сеньор Ортигоса. Меня зовут брат Хулиан. Настоятеля сегодня нет, ему пришлось уехать по личному делу. Он вернется только завтра, но я покажу вам монастырь и готов оказать любую посильную помощь. Мануэль не смог скрыть своего разочарования. — Как жаль! Не поймите меня превратно, но я хотел пообщаться с кем-нибудь постарше и расспросить о тех днях, когда при монастыре действовала церковно-приходская школа. — Сеньор, не волнуйтесь, ваш агент объяснила приору, какая информация вас интересует. Он вернется завтра утром, и вы сможете с ним пообщаться. А пока на ваши вопросы ответит брат Матиас, он здесь самый старший. Уже вышел на пенсию, но ум у него ясный. Брат Матиас помнит много историй и может рассказать о том времени. И поверьте, он не упустит случая это сделать, — библиотекарь улыбнулся. В течение следующих двух часов брат Хулиан показывал Ортигосе монастырь, попутно познакомив его с жившими там монахами, которых набралось человек десять. Все они были воодушевлены предстоящей встречей с писателем, да еще и довольно известным, как заверил их библиотекарь. Братья с надеждой спрашивали Мануэля, будет ли происходить действие его следующего романа в их монастыре. — Я задумал написать о том, как в те времена жилось ученику церковно-приходской школы, но с сюжетом еще не определился, — уклончиво ответил Ортигоса. Ему показали церковь, внутренний двор, кухню, трапезную, часовню. Сохранился и старый лазарет с железными кроватями и стеклянными витринами, где красовались зловещего вида медицинские инструменты, приводившие в восторг многочисленных врачей, бронировавших номера в гостинице при монастыре, чтобы отдохнуть в тишине и покое. В небольшом музее хранилась на удивление большая коллекция лакированных шкатулок, которая порадовала бы любого ценителя подобных вещей. Здание бывшей школы превратили в отель с аскетичными, но удобными номерами с индивидуальными ванными комнатами — для постояльцев, желающих посвятить время духовным практикам. Побывал писатель и в обширной библиотеке, где полки были устроены прямо в каменных арках подвала. Сразу становилось понятно, что и за книгами, и за мебелью здесь хорошо ухаживают. Мануэль заметил огромный влагопоглотитель и современную систему отопления, обеспечивающую комфортную температуру в этом некогда мрачном и сыром помещении. По стенам тянулись неизменные провода — спутники электричества и высокоскоростного соединения, судя по современному компьютеру. — Я в монастыре уже два года и, по правде говоря, почти не выхожу из библиотеки, — улыбаясь сказал Хулиан. — Меня греет мысль о том, что я — наследник традиций и берегу плоды трудов тех набожных братьев, которые посвятили всю жизнь переписыванию одной-единственной книги. Я занимаюсь чем-то похожим, только на современный лад, и это куда менее интересно, — и библиотекарь махнул в сторону длинных рядов металлических полок в неосвещенной части помещения. Папки с документами выглядели старыми, но были составлены в строгом порядке. — Неужели это записи, касающиеся церковно-приходской школы? — спросил впечатленный писатель. Хулиан, явно довольный положительной оценкой своего труда, кивнул. — Когда я приехал, все эти материалы хранились здесь. В монастыре никогда не было библиотекаря. Кое-кто из братьев — я называю их «книжными червями» — вызывался следить за фондами, но каждый делал это на свой лад. На момент моего появления ни один документ не был оцифрован. Бумаги были сложены в коробки, которые составили у дальней стены, и они возвышались чуть ли не до потолка. — И до какого года вам удалось добраться? — До тысяча девятьсот шестьдесят первого. В 1961-м Альваро еще даже не родился. Если нужные записи не оцифрованы, Мануэлю не удастся раскопать информацию о том, что случилось, когда исключили его мужа. Видимо, на лице писателя отразилось разочарование, потому что брат Хулиан поспешил добавить: — Я знаю, о чем вы думаете: что не сможете получить представления о том, что представляла собой церковно-приходская школа за последние пятьдесят лет, ведь вас именно этот период интересует… Не волнуйтесь. — И библиотекарь направился к своему столу. — Вечно одна и та же история. Тот, кто ничего не смыслит в компьютерах, считает, что оцифровать файл — это все равно что делать тосты, засовывая в тостер ломти хлеба один за другим. Когда я понял, какой объем работы мне предстоит, то убедил настоятеля привлечь помощников, которые помогут отсканировать все документы. — Хулиан кликнул по иконке на рабочем столе, и открылась папка с изображениями. — Это здорово упростило вам задачу, — с облегчением сказал Ортигоса. — Вы даже себе не представляете насколько! Хотя я по-прежнему работаю с физическими копиями, их оцифрованные версии очень помогают. Некоторые документы были в очень плохом состоянии, и сотрудники фирмы обработали файлы, так что теперь можно разобрать, что там написано. Бумаги годами хранились в таких вот коробках. — И библиотекарь побарабанил пальцами по крышке одной из них. Мануэль нерешительно огляделся: по всему помещению были расставлены массивные столы. — Где я могу сесть? — Можете устроиться на моем рабочем месте и пользоваться компьютером. Настоятель велел показать вам любые документы, какие вы захотите посмотреть. К сожалению, в нашей библиотеке нет особо ценных литературных шедевров. Единственное правило — в целях соблюдения конфиденциальности нельзя копировать и загружать информацию, содержащую чьи-то личные данные. Но вряд ли вас интересует нечто подобное. Если вы хотите составить представление о том, как работала церковно-приходская школа, советую начать с фотоархива. Он здесь. Все, что вам покажется интересным, я могу откопировать. Ортигоса поблагодарил брата Хулиана и в течение первого часа листал документы в хронологическом порядке. Попадалась как информация об отдельных учениках, так и бумаги делового характера, официальные заявления тех, кто хотел стать монахом, об отречении от всего мирского, записи о детях, оставленных у дверей церкви во время гражданской войны. Иногда писатель отпускал какие-то замечания, а библиотекарь дружелюбно на них реагировал. Наконец Мануэль перешел к фотоархиву. Лукас сказал, что их с Альваро приняли в школу в четыре года. Это означало, что, в зависимости от правил набора, следует смотреть данные за 1975/76 или 1976/77 учебные года. Ортигоса внимательно изучил списки поступавших и наткнулся на имя Альваро рядом с фотографией аккуратно причесанного и широко улыбающегося мальчика. Любопытства ради он поискал Лукаса Робледо и улыбнулся, когда увидел малыша с огромными глазами, удивленно смотрящего в объектив. Сантьяго, в отличие от брата, казался напуганным. Писатель нашел документы за 1984 год, когда Альваро покинул школу, и открыл его личное дело. В нем была фотография подростка с уверенным взглядом — точно таким же, как на снимке, который дала Эрминия. Оценки, довольно высокие, были выставлены только за первый семестр. А дальше запись: «Переведен в другую школу». Мануэль попробовал сформировать другой поисковый запрос: «переведен». Но ничего не нашел. Тогда он напечатал «исключен». В выдаче появилось несколько файлов. Ортигоса начал изучать их и понял, что фирма, занимавшаяся оцифровкой, напутала: переведенные, исключенные и умершие оказались в одной папке. Писатель нашел табели Альваро с оценками, комментарии учителей-предметников. Но и здесь записи обрывались в начале декабря. Сбитый с толку, Мануэль вернулся к более ранним файлам и снова принялся просматривать табели, как вдруг одна из фамилий показалась ему знакомой. Он заглянул в записи, которые делал накануне, во время разговора с Лукасом, и понял почему. Бердагер. Тот самый монах, который якобы умер во сне, а на самом деле, как твердила молва, совершил суицид. Ортигоса заметил, что файлы располагались в хронологическом порядке. Он полистал записи и обнаружил кое-что интересное. 13 декабря, в тот же день, когда умер Бердагер и уехал Альваро, обитель по собственной воле покинул некто Марио Ортуньо. Писатель открыл его личное дело, но фотографии там не было. Согласно информации в документах, этот монах был ответственным за лазарет. Он ушел из монастыря в тот самый день, когда исключили Альваро. В тот самый день, когда Марио Ортуньо поставил свою подпись под неразборчиво написанным сельским врачом свидетельством о смерти брата Бердагера, в котором, к удивлению Мануэля, было указано, что покойный совершил суицид. Получается, никто и не пытался скрыть, что монах покончил с собой? Писатель снова открыл личное дело Ортуньо и принялся его изучать. Родился в Корме, Ла-Корунья, младший из трех сыновей. В девятнадцать лет пришел в монастырь послушником и пробыл здесь до того самого дня, когда подписал в качестве свидетеля документ о смерти брата Бердагера и когда Альваро был исключен после пребывания в лазарете. Ортигоса записал информацию в один из блокнотов, закрыл файл и обратился к Хулиану: — Скажите, что значит «монах ушел по своей воле»? Библиотекарь подошел, с любопытством взглянул на экран и грустно ответил: — Такое хоть редко, но случается. Брат решает отречься от своих клятв и покидает обитель. — Хулиан устроился рядом с Мануэлем, набрал несколько слов в поиске, и на экране возникло личное дело Марио Ортуньо. — Например, в этом случае брат утратил свою веру. Похоже, все оказалось весьма серьезно. Чаще всего монаха стараются вернуть к Богу, иногда переводят в другой монастырь, принадлежащий к тому же ордену, советуют духовные практики. Но в тот раз настоятель решил отправить брата Ортуньо домой. — И библиотекарь вернулся к своему ноутбуку. Писатель несколько минут делал вид, что изучает документы, пока не убедился, что Хулиан полностью погрузился в работу. Тогда он набрал в поиске «лазарет», и в выдаче появились сотни файлов. Добавил имя Альваро, но ничего не нашлось. Мануэль попробовал добавить дату. В результатах появился один документ, и писатель не смог сдержать удивленный вздох. На изображении было видно, что это книга регистрации пациентов, где были отмечены даты их поступления в лазарет и выписки из него. Страница была поделена на ячейки, и записи, касающиеся одного человека, находились рядом. Под датой и временем указывался класс и имя. Красивым почерком в одной из ячеек было написано: «Муньис де Давила». Ниже, в разделе с надписью «диагноз», значилось следующее: Заключение занимало целую страницу. Судя по аккуратному почерку монаха, оно было довольно обстоятельным, но бо́льшая часть его оказалась закрашена толстыми черными линиями, какие Мануэлю приходилось видеть лишь в записях о самочинных казнях в ходе Гражданской войны или в разведывательных донесениях времен Второй мировой. Ортигоса оглянулся, чтобы убедиться, что брат Хулиан занят своими делами, и сфотографировал экран на свой мобильный телефон. Следующие полчаса он потратил на то, чтобы найти среди плохо различимых лиц фотографию Марио Ортуньо. Ему хотелось посмотреть на человека, который написал нечто столь ужасное в заключении, что документ вымарали почти полностью. На монаха, добровольно решившего вернуться к мирской жизни после того, как он составил документ, от текста которого мало что осталось. На того, кто покинул монастырь в тот же день, когда исключили Альваро. Текст заключения не шел у Мануэля из головы: «У ребенка наблюдаются явные признаки…» Действительно ли Альваро испытал шок, увидев тело повесившегося монаха, да еще такой сильный, что это заставило кого-то скрыть информацию о состоянии ученика? Возможно, Тоньино нашел этот документ и решил, что сможет заработать с его помощью кругленькую сумму? Или ему удалось раздобыть полную версию заключения? Писатель с отчаянием посмотрел на ряды коробок, уходившие в темноту. Даже если такой документ и существует, маловероятно, чтобы Антонио смог разыскать его в этой кипе бумаг. Свои сведения, в каком бы виде они ни были представлены, он получил из другого источника. — Вы знаете племянника настоятеля? — спросил Ортигоса. — Тоньино? — удивился Хулиан, и его тон немедленно заставил Мануэля пожалеть о своем вопросе. — Я не знаю, как его зовут, ни разу его не встречал. Просто сегодня, когда я сюда направлялся и остановился в деревне, какая-то женщина спросила, не я ли родственник настоятеля, работающий в монастыре, — попытался выкрутиться писатель. — Да, речь о Тоньино, но я не понимаю, как она могла вас спутать. Вы же совершенно разные. — Он помогал вам в библиотеке? — спросил Ортигоса, пропустив замечание Хулиана мимо ушей. — Что? — Монах рассмеялся. — Думаю, Антонио в жизни не бывал в подобном месте. Он красил стены в нескольких номерах отеля и в кабинете настоятеля. Но этот парень — настоящая катастрофа, его тетке давно следует взглянуть правде в глаза. Мануэлю не удалось найти фотографии Марио Ортуньо в личном деле, но он обнаружил кучу снимков, на которых был запечатлен брат Бердагер. Писатель сразу понял, почему Лукас и другие ученики любили этого наставника. Пухленький и румяный (даже черно-белые изображения это передавали), он активно участвовал в спортивных соревнованиях, играх и экскурсиях. Несмотря на то что монах, как и остальные, носил рясу, она, по-видимому, нисколько ему не мешала. Вместе с командами он позировал с выигранными трофеями и дирижировал хором на Рождество. Больше всего Ортигосу поразила фотография, где брат Бердагер играл в баскскую пелоту, одной рукой придерживая подол, а другой отбивая мяч о стену церкви. Мануэль отобрал этот снимок и еще штук двадцать изображений с видами территории монастыря с высоты птичьего полета, интерьерами классов бывшей школы и групповыми портретами с участием монаха-самоубийцы и попросил Хулиана сделать копии. Писатель оставил библиотекаря за этим занятием, с трудом убедив его, что самостоятельно найдет дорогу в сад, где коротал время престарелый брат Матиас. — Я уверен, здесь не обошлось без женщины, — сказал Хулиан, когда Ортигоса уже собирался выйти из подвала.