— Ты ищешь связь там, где ее нет, — раздраженно возразил писатель. — Почему тогда ты спрашивал меня, видела ли я твоего мужа той ночью? Ортигоса заметил, что Эрминия вздрогнула: ей он задавал тот же вопрос. Лукас поднял руку, словно прося слова. — Потому что я думал, будто в церковь входил Альваро. На самом деле я видел его куртку и того, кто ее надел. И это еще ни о чем не говорит. Куртка обычно висела на гвоздике в конюшне. Ты сама сказала, что ночь была холодной, поэтому кто угодно мог взять ее и пойти в церковь. Кстати, — добавил священник многозначительно, — похоже, что все вы собирались навестить Франа, каждый в определенное время, и были в храме. Или, во всяком случае, где-то поблизости. Женщины промолчали и только склонили головы. Мануэль ощутил, как внутри него закипает ярость. Повисшее молчание напоминало затишье перед грозой. Он практически слышал, как мысли собравшихся на кухне искрят от подозрений. По очереди взглянул в лицо каждому. Дамиан в дорогой некогда кепке, которую много лет назад ему подарил хозяин, сидел, предусмотрительно опустив взгляд и всем своим видом демонстрируя сдержанность человека, много лет служившего богатым господам. Заплаканная Эрминия вела себя в точности как мать, которая всегда на стороне своих детей. Испуганная и растерянная Элиса хотела, чтобы решение за нее приняли другие. Ортигоса вскочил на ноги, в три прыжка пересек кухню и помчался к лестнице. — Ты куда? Что ты задумал? Мануэль! Писатель быстро бежал наверх, а вслед ему доносились крики. Он свернул в темный коридор, куда выходили массивные двери, остановился у последней и громко постучал — в точности как гвардейцы, — требуя, чтобы его впустили без промедления. Ему открыла маркиза собственной персоной. — Сеньор Ортигоса, я была уверена, что больше не увижу вас здесь. Похоже, я недостаточно ясно выразилась. В покоях старухи работал телевизор. Сиделка занимала то же самое кресло, что и в прошлый раз, — видимо, ее привычное место. Она бросила на Мануэля беглый взгляд, каким награждают незваных гостей. Писатель даже обрадовался, что маркиза не предложила ему войти. — Похоже на то, — ответил Ортигоса, разглядывая Ворону, слушавшую его со скучающим видом, слегка склонив голову набок. — И что вам угодно? — раздраженно спросила она. — Вы утверждали, что ваш супруг не ошибся, сделав наследником Альваро. Старший сын отлично справился со своей ролью. Старуха прикрыла глаза и пожала плечами, дав понять, что это очевидно. — Почему вы выгнали двенадцатилетнего мальчика из дома? — полюбопытствовал писатель. — Потому что он был убийцей, — холодно ответила маркиза. — Это неправда, — возразил Мануэль. Старуха с досадой поморщилась, словно участвовала в спектакле и прекрасно знала, чем он закончится. Она оперлась о дверь, увидела за спиной Ортигосы группу людей, столпившихся в конце коридора, и улыбнулась. — Не притворяйтесь. Настоятель звонил мне вчера. Вы не очистили историю поисковых запросов на компьютере. И прекрасно знаете: Альваро хладнокровно задушил того монаха. Писатель почувствовал, что закипает. Очень тихо, чтобы не услышали остальные, он произнес: — Вы знали о том, что случилось, и, несмотря на это, наказали старшего сына и не забрали из школы младшего, сделав вид, будто ничего и не произошло? — А произошло то, что Альваро убил монаха, хорошего человека, которому Господь предназначил учить детей. — Этот «хороший человек», как вы выразились, был монстром, он насиловал несовершеннолетних. Альваро просто хотел защитить брата. А вы продали его за жалкий клочок земли! — Договор, который подписал маркиз, никак не связан со случаем в учебном заведении. — Неужели? Вы оставили Сантьяго в той же школе, которая превратилась для него в ад, и оторвали Альваро от дома, приговорив его к жизни вдали от родных. Такую цену он заплатил за то, что спас младшего брата от извращенца. Со смесью скуки и нетерпения на лице старуха качала головой, отрицая каждое сказанное Мануэлем слово, затем обернулась и бросила взгляд на экран телевизора. — Весьма патетично, вот только мой старший сын вел себя не как двенадцатилетний ребенок. Он неправильно трактовал происходящее. У детей слишком живое воображение. Альваро не позвал на помощь взрослых, не закричал, не ударил монаха. А вместо этого подошел сзади, накинул служителю на шею ремень и затягивал его, пока тот не задохнулся. Вы когда-нибудь думали, каково это — умереть вот так? И, словно этого было недостаточно, неделю спустя ваш благоверный чуть не прикончил своего отца. — Он просто отказался стрелять в собаку, — с отвращением произнес Ортигоса. — Мы отослали Альваро из дома, потому что он был убийцей, — сказала маркиза, давая понять, что разговор окончен. Она выпрямилась и хотела было захлопнуть дверь. — Почему же спустя много лет вы снова вспомнили о сыне? Старуха подняла брови, словно писатель спросил нечто нелепое. — По той же причине. Мы знали, что произойдет. Как только мой муж умер, все начало разваливаться. А Альваро привел семейные дела в порядок. И я говорю не только про бизнес, хотя в этом плане у меня претензий к сыну нет. — И что же он сделал? По вашему мнению? Маркиза склонила голову набок: — Я видела, как сын подошел к могиле отца и убедил Франа перестать ломать комедию и удалиться в церковь. Альваро решил эту проблему. Слушая Ворону, Мануэль в изумлении качал головой. Эта женщина перешла все границы в своей бездушности. Об ужасных трагедиях она рассказывала так спокойно, словно давала поручения прислуге. — Думаете, Альваро убил своего брата? Все это время вы так считали? Что он сделал это ради того, чтобы избавить вас от обузы? Вы совершенно не знали сына, вы и понятия не имеете, какой Альваро на самом деле, — произнес Ортигоса, не скрывая своего презрения. — А вы его знали? — уничижительно ответила старуха. — Поэтому бродите здесь как неприкаянный и собираете по крупицам информацию, чтобы понять, что представлял собой ваш муж? Слова маркизы неприятно удивили писателя, напомнив его собственные мысли о Гензеле и хлебных крошках. Лукас оказался прав: эта женщина была не просто бездушной эгоисткой. Она нутром чуяла человеческие слабости и била по больному. Словно в ответ на мысли Мануэля, старуха произнесла: — Послушайте, сеньор Ортигоса. Я всю жизнь наблюдала за людьми и знаю, что у каждого есть уязвимое место. Возможно, вы кого-то и обманете своим негодующим видом, но только не меня. Ведь в глубине души вы и сами знаете, что представлял собой Альваро. Писатель не нашелся, что ответить, и молча смотрел на Ворону. Ее проницательность его пугала, и он был взбешен, что позволил манипулировать собой. Маркиза любого заставляла чувствовать себя ребенком на приеме у королевы. Он поднялся наверх с намерением вытрясти из нее всю правду. А она, как и в прошлый раз, жестоко швырнула ее Мануэлю в лицо. И все-таки возразить ему было нечего. Старуха захлопнула дверь у него перед носом, и еще несколько минут Ортигоса стоял в темноте и ощущал запах мебельной полироли. Спиной он чувствовал взгляды тех, кто стоял в другом конце коридора. Наконец повернулся — и увидел, что Элиса плачет, обняв Эрминию. Лукас стоял против света, и Мануэль не мог разглядеть выражения его лица, но по позе священника понял, что тот тоже слышал слова Вороны. Ортигоса направился в ту сторону, когда одна из дверей, выходящих в коридор, открылась и свет упал на застланный ковром пол. Сначала писатель увидел пару босых ножек, а потом уже улыбку ребенка. На Мануэля нахлынула такая любовь и нежность, что он остановился, не в силах сделать больше ни шагу. — Дядя! — ликующе воскликнул мальчик. Ортигоса опустился на колени, и малыш его обнял, болтая обо всем подряд. Писатель не понимал и половины из того, что говорил Самуэль, но послушно кивал, а по лицу его струились слезы. — Дядя, не плачь, — сказал мальчик, вытирая щеки Мануэля своей ладошкой. Ортигоса поднялся на ноги, взял малыша за руку и подошел к ожидавшей у лестницы группе. Элиса бросилась обнимать его, причитая: — Мне так жаль, мне так жаль… У писателя даже не было сил реагировать. Он посмотрел на Лукаса, который внимательно наблюдал за ним, стоя чуть позади. Взгляд священника был полон решимости. Позже Мануэль будет за это благодарен, но сейчас это стало последней каплей. Ортигоса отвел глаза. — Дядя, ты уже уходишь? — спросил Самуэль. Писатель растерянно посмотрел в лицо мальчику и ответил: — Да, мне пора. — Тогда я с тобой! — решительно заявил малыш. — Мама, я хочу пойти с дядей… И в эту секунду Мануэль понял, почему Альваро не отказался от наследства, почему заботился об этих людях. Он взглянул на Элису, а потом обернулся в сторону двери в конце темного коридора и сказал: — Собирайте вещи. Вы двое здесь не останетесь. * * * Мануэль шел через парковку перед отелем — ему удалось приткнуться лишь в конце длинного ряда автомобилей. В баре собралось немало местных жителей, чтобы посмотреть первый футбольный матч сезона. Наверное, поэтому Лукас предпочел подождать в машине. Подойдя к своему «БМВ», писатель увидел священника. Тот откинулся на пассажирском сиденье и впервые с момента приезда Ортигосы в Галисию казался уставшим и сломленным. Мануэля трогала непоколебимая вера Лукаса в своего друга Альваро даже в те моменты, когда самого писателя одолевали сомнения. Похоже, твердость убеждений священника выходила за рамки религиозных вопросов. Лукас сидел с закрытыми глазами, сложив ладони вместе; его обычно спокойное лицо исказилось, выдавая страдания. Мануэль замешкался, не решаясь прерывать молитву. Уйдя с головой в собственные переживания, он погрузился в водоворот эмоций и совершенно забыл о тех, кто его окружал. И только умоляющий голосок Самуэля напомнил Ортигосе, что страдает не он один. И вот теперь писатель стал свидетелем терзаний человека, которому стыдился смотреть в глаза, считая того непоколебимым. Нахмуренный лоб и плотно сжатые губы Лукаса свидетельствовали о тяжести, с которой священник переносил выдвинутые против Альваро обвинения. Они не возвращались к теме развращения малолетних, так часто связанной со служителями церкви. Однако ни один порядочный человек не смог бы остаться к ней равнодушным. Священник наверняка винил себя за то, что не обратил должного внимания на душевное состояние Сантьяго. Хуже всего было то, что Альваро, всегда предельно честный, держал эту страшную тайну в себе. И это порождало новые вопросы. О чем еще он умалчивал? На что был способен? Лукас перекрестился и открыл глаза. Увидев Мануэля, улыбнулся и поманил его. — Ну как они? — спросил он, когда Ортигоса сел за руль. — Малыш очень доволен и, кажется, чересчур восторженно реагирует. Элиса сказала, что Самуэль впервые ночует не в поместье. Она думает, что сынишку будет трудно уложить. — Неужели он никогда не покидал имения? Они никуда не ездили в отпуск, не проводили выходные в Аросе? Старая маркиза уезжает туда на весь июнь и июль.