— Нет. После смерти Франа Элиса засела в родовом гнезде жениха. — Мануэль замолчал, вспомнив, с какой печалью и нежностью она гладила крест на могиле младшего из трех братьев. — Она сказала мне, что не покинет эти места до тех пор, пока не узнает правду. — Писатель грустно взглянул на Лукаса. — В какой-то момент я даже подумал, что она одержима, застряла на стадии отрицания случившегося горя… Но теперь я понял: Элиса на самом деле всегда была уверена в своей правоте. Ведь она знала Франа лучше всех. («Как я знал Альваро», — тут же вклинился внутренний голос.) Сейчас Элиса успокоилась. Им дали номер рядом с моим. Конечно, обстановка здесь не такая шикарная, как в имении, но их все устраивает. Завтра что-нибудь придумаем. Лукас многозначительно посмотрел на Ортигосу. — Между тобой, Элисой и Самуэлем с самого начала установилась особая связь. — Полагаю, мы с ней похожи. Посторонние люди, которые появились не в самое благоприятное время. Чужаки, которых едва терпят и никогда не примут в семью, — задумчиво сказал Мануэль и вдруг осознал, что повторяет слова Вороны. — Но главным образом я делаю это из-за Самуэля. Он… Не могу объяснить, но чувствую себя так, словно он мой собственный ребенок. Он сразу принял меня и даже как будто ожидал моего появления. А какой он смышленый! Иногда я поражаюсь тому, что говорит этот малыш. Священник взял писателя за подбородок и внимательно посмотрел ему в лицо. Мануэль, смеясь, отвел его руку. — Понимаешь, о чем я? Этот карапуз теперь может веревки из меня вить. — Да, он прелестный. И не по возрасту развитый. Но это объяснимо, ведь он вырос в имении среди взрослых. Других детей в округе не было. К тому же он никогда не знал отца… — Эрминия выразилась точно так же. Она считает, что подобное воспитание ребенку не на пользу. — А что именно она сказала? — с беспокойством спросил Лукас. — Да ничего особенного, — отмахнулся Ортигоса. — Ей кажется, что так и получаются странные взрослые. — Экономка принимает все слишком близко к сердцу, — резко парировал священник. — Она желает всем добра, но порой действует ошибочно. — О чем это ты? — заинтересовался писатель. Его собеседник тяжело вздохнул: — Во время одного из последних визитов она просила, чтобы я «присмотрел» за Самуэлем. На лице Мануэля отразилось замешательство. — В смысле как священник, — пояснил Лукас. — На этот раз я вынужден признать, что ты был прав. В этом регионе традиции настолько сильны, что могут соперничать с верой в Бога. — Неужели Эрминия заметила в поведении мальчика нечто странное? — Она взрослая женщина, выросшая в другое время, и порой просто не знает, как реагировать на совершенно нормальные вещи. Ортигоса замотал головой, силясь привести мысли в порядок. — Погоди минутку, я совсем запутался. Хозяйка отеля рассказывала мне, что одну девочку, дочку ее племянника, посещали духи. И чтобы избавиться от них, родители привели малышку в храм. Эту историю я услышал, когда спросил, практикуют ли в этих местах экзорцизм. Священник немного помедлил, а затем осторожно сказал: — Не знаю, стоит ли обсуждать с тобой эту тему. — Потому что я атеист? Лукас молчал. — Когда-то я верил… — До того, как умерла твоя сестра. Мануэль в изумлении уставился на собеседника. Тема была запретной, и он никогда не упоминал об этом ни во время интервью, ни в биографии. — Откуда ты знаешь? — Альваро рассказывал. Как ты понимаешь, он часто о тебе говорил. «Альваро». — Я могу и с атеистом беседовать, это не принципиально. Но ты злишься на Господа, Мануэль. Я тебя не осуждаю, но эту проблему ты должен решить сам. Писатель улыбнулся и покачал головой. — Что за пластинку ты завел, священник? Мы ведь так хорошо общались. Лукас невозмутимо смотрел на Ортигосу оценивающим взглядом. — Твоя хозяйка не соврала. Я довольно часто наблюдаю такие случаи. Иногда происходит именно то, что нам кажется. — Значит, девочку «посещали духи»? — Нет. Они ею овладели. Мануэль почувствовал, как по спине побежали мурашки, но не подал виду. — И теперь Эрминия подозревает, что с Самуэлем произошло нечто подобное? — От этого страдают миллионы детей по всему миру. У мальчика невероятно развито воображение, постоянное общение способствует этому. И он уже читает. Если у ребенка нет компании ровесников, неудивительно, что он начинает общаться с воображаемыми друзьями. — Так вот в чем дело? Самуэль придумал себе приятеля? У меня тоже такой был, примерно с шести и до восьми лет. — Да, дети таким образом заполняют пустоту. В твоем случае — возникшую после смерти родителей. Что касается сына Элисы, то он словно живет в пустыне. Я не раз видел, как он с кем-то будто бы разговаривает, смеется и кивает в ответ. Как я уже говорил, Эрминия — хорошая женщина, но зря волнуется. В данном случае она ошибается. Писатель пытался переварить то, что только что услышал. — Боже мой! Чем больше я узнаю об Ас Грилейрас, тем более зловещим мне кажется это место. Теперь я совершенно уверен, что Элисе с сыном нельзя там оставаться, особенно после того, что я узнал сегодня. Поступок Альваро, просьба его матери «разобраться» с братом… Подумать только, все это время невеста Франа жила с мыслью, что мой муж выполнил волю Вороны! Лукас энергично закивал: — Я много об этом думал. Полагаю, нам стоит обсудить произошедшее сегодня. — О чем конкретно ты говоришь? — насторожился Ортигоса. Священник шумно выдохнул и решительно сказал: — Обо всем, Мануэль. О рассказе Ортуньо, о намеках этой ужасной женщины. Думаю, нам необходимо отделить факты от домыслов и грубых инсинуаций. Я тебя слушаю, и создается впечатление, будто ты готов поверить всему, что говорят об Альваро. Словно… Прости, но, кажется, ты принимаешь любые слова на веру. — Ты сомневаешься, что Марио рассказал нам правду? Лукас глубоко вздохнул и на секунду закрыл глаза, а затем произнес: — К сожалению, я верю каждому его слову. — Он помолчал. — Как и в историю Эрминии. Но есть и другие случаи. Люди могут наговорить что угодно из недобрых побуждений. В ответ писатель промолчал, пожал плечами и закусил губу. — Мануэль, не позволяй старухе манипулировать собой, держи ее на расстоянии. Ты добровольно принимаешь яд, от которого тебе становится лишь хуже. Ортигоса неохотно кивнул: — Мне нет необходимости искать отраву, она уже внутри меня. Сначала я этого не понимал, но с каждым открытием ужасная картина проясняется. Я понял, почему Альваро был не до конца откровенен со мной. Я сам виноват. Отстранился от всего и позволил ему заботиться о себе, превратился в живущего иллюзиями идиота. Неправильно было бы винить только другую сторону. И не маркиза посеяла во мне сомнения — они проросли сами, когда я понял, что знаю далеко не все, хотя сам закрывал на это глаза. Мы просто трусы, и Альваро это понимал. И стал заботиться обо мне, как и о своих родных. Лукас выпрямился и повернулся к писателю, отчаянно жестикулируя. — Да нет же, прекрати заниматься самобичеванием. Прекрати. Где тот смельчак, который взлетел вверх по лестнице и начал колотить в дверь старухи? Который возмутился, когда Элиса делилась своими подозрениями насчет Альваро? Который с жаром защищал Альваро и говорил, что тот был всего лишь ребенком и отказался стрелять в собаку, а еще защищал своего брата? Ортигоса согласно кивнул. — Вот где истина, Мануэль. Неважно, что говорят другие. Мы же с тобой знаем, каким на самом деле был Альваро. Правда? Писатель молча посмотрел на собеседника и сделал глубокий вдох. — Он не убийца. То, что мы узнали сегодня, только укрепило мою уверенность в этом. Будучи еще ребенком, Альваро собрал всю свою смелость, чтобы защитить брата от насильника. Это обошлось ему очень дорого. Всю жизнь он нес этот груз, который стал еще тяжелее из-за презрения родных. Такой человек не станет убивать ни собственного брата, ни шантажиста. Он встретится с врагом лицом к лицу. Слеза скатилась по щеке Ортигосы. Он сердито вытер ее резким движением и прошептал: — Ты прав. — Посмотри мне в глаза и скажи, что не веришь этим домыслам, — твердо произнес Лукас. Мануэль поднял голову и, встретившись взглядом со священником, произнес: — Нет, не верю. * * *