Лукас тяжело вздохнул: — Он долго терпел и наконец не выдержал. Полагаю, появление шантажиста привело его в ужас. Секрет, который нынешний маркиз так тщательно охранял всю жизнь, мог стать достоянием общественности. Видимо, Сантьяго был очень напуган. Он обратился к брату, который всегда его защищал. Но теперь Альваро мертв. В последние дни напряжение нарастало. Маркиз поссорился с Мануэлем и с женой, был подавлен. Он тяжело переживал смерть Франа, а теперь вот еще и Альваро… Несколько дней назад Ортигоса видел, как Сантьяго рыдал в церкви. Эрминия утверждает, что средний де Давила плакал и в тот день, когда решил покончить с собой. Стычки с матерью его добили. Экономка не слышала, о чем они говорили, но старуха смеялась над сыном, а до этого унижала его в присутствии Мануэля… Полагаю, Сантьяго просто не выдержал. Лейтенант внимательно слушал и кивал. — Нынешний маркиз исповедуется тебе? — спросил он, пристально глядя на священника. — К чему ты клонишь? — Это очень набожная семья, так ведь? У них даже есть собственная церковь и свой служитель… — Даже не думай, — очень серьезно предупредил Лукас. — Да ладно, расслабься! — Гвардейца позабавила такая реакция собеседника. — Я всего лишь хотел сказать, что после попытки самоубийства Сантьяго наверняка захочет примириться с Господом. Так что твое появление в больнице не вызовет подозрений. Я всего лишь хочу знать, действительно ли на маркиза слишком многое навалилось, или, может быть, какое-то происшествие стало последней каплей. Интересно, что такого могла сказать старая маркиза, чтобы он так расстроился? — Я хотел навестить Сантьяго завтра утром. Но ты же знаешь, если он мне расскажет что-то во время исповеди… — Да понял я, — небрежно бросил Ногейра. — Наверное, маркиз кажется тебе недоумком, — продолжал Лукас, — но, думаю, мы были к нему несправедливы. Теперь мы знаем, через какой кошмар ему пришлось пройти в детстве и потом скрывать это всю жизнь… — Лукас погрузился в воспоминания, смотря невидящими глазами в темноту. — Сантьяго всегда производил впечатление собачонки, увязавшейся за Альваро. Теперь я понимаю почему. Отсюда и взрывной характер, стремление ломать игрушки, портить вещи, причинять себе вред… — Священник снова взглянул на Ногейру. — Я ездил с Сантьяго в морг на опознание, когда нам сообщили, что Альваро попал в ДТП. И хорошо помню выражение его лица: он не мог поверить в произошедшее. На несколько секунд повисло молчание. — Как думаешь, Мануэль справляется? — спросил лейтенант. — Я за него волнуюсь. Лукас кивнул: — Я тоже. Он очень страдает. Учитывая обстоятельства, он держится неплохо. Ортигоса крепче, чем кажется. Но его нужно поддержать. Дело чем дальше, тем запутаннее. Он начал понимать, что у Альваро были веские причины для молчания. А теперь, когда Мануэль узнал, что тот в двенадцать лет убил человека, он наверняка задается вопросом, могла ли эта ситуация повториться. — Вот и я так думаю. — Если даже нам сложно это осознать, можешь представить, каково сейчас Ортигосе? Ногейра кивнул и так долго и пристально смотрел на Лукаса, что тот почувствовал себя неуютно и с беспокойством спросил: — В чем дело? — Я хочу кое о чем рассказать, отец… — «Отец»? — переспросил священник. — Значит, теперь я отец? — Ты же меня понял, — ответил лейтенант очень серьезно. — Это что-то вроде исповеди. И должно остаться между нами. Лукас кивнул: — Меня позвали не в участок, а на место преступления, туда, где обнаружили тело Тоньино. В кустах была спрятана его машина. Белого цвета. Над ней колдовали эксперты, поэтому мне не позволили подойти поближе. Но и издалека я увидел, что на капоте множество вмятин. Тело несчастного Антонио уже сняли с дерева и собирались увозить. Кстати, настоятель тоже там был. Вероятно, его пригласили, чтобы опознать покойного. В какой-то момент приор вдруг подошел ко мне, взял под руку, отвел в сторонку и сказал: «Я предупреждал Тоньино, что с маркизом шутки плохи. Когда Альваро явился ко мне, он был в ярости. Я пытался остановить племянника, но тот и слушать ничего не хотел». Глаза священника расширились от удивления. — Думаешь, твоим коллегам настоятель сказал то же самое? — Не знаю. Почему он не стал говорить со мной при всех? Я не исключаю варианта, что приор мог и промолчать, чтобы не создавать себе лишних проблем, но могло быть и иначе. — Ногейра недовольно щелкнул языком. — Как я уже сказал, пока мы не получим результатов вскрытия, все предположения — не более чем домыслы. А я не хочу огорчать Мануэля очередной порцией мерзостей. — Но если допустить, что Антонио убил Альваро и столкнул его автомобиль с дороги, кто в таком случае расправился с ним самим? Какова хронология событий? Я ничего не понимаю. — Поэтому я ничего не скажу Ортигосе. И ты тоже молчи. — Иначе увезешь меня в горы и пристрелишь? — весело спросил Лукас. — Он тебе рассказал… — Лейтенант улыбнулся, бросив взгляд на окна отеля. — У него выдался тяжелый день; вряд ли он сможет заснуть, он ведь не дурак. Наверняка подумал то же, что и мы: Альваро мог убить. И я сейчас не о той зловещей ночи в монастыре. — Гвардеец швырнул окурок в лужу и направился в гостиницу. — Идем, ты наверняка голоден. Священник последовал за ним с выражением отвращения на лице. — Скажи, неужели ничто не способно испортить тебе аппетит? Ногейра остановился, подождал, пока Лукас его догонит, и обнял за плечи. — Я же рассказывал, что жена хочет уморить меня голодом. Священник рассмеялся, думая, что это шутка, но осекся, увидев выражение лица лейтенанта. — Можем обсудить это за ужином. * * * Мануэль вошел в номер и первым делом зажег свет в ванной. Напротив находилась дверь, которая вела в смежную комнату, где остановились Элиса и Самуэль. Писатель приблизился, прикоснулся кончиками пальцев к неоднократно крашенной деревянной поверхности и прислушался, не доносятся ли звуки с той стороны. Посмотрел на задвижку, которая, в отличие от самой двери, выглядела новой и хорошо смазанной, и протянул к ней руку. Скрипнула половица. Мануэль отпрянул, словно его поймали за чем-то постыдным, выключил свет в ванной, вышел в коридор и негромко постучал в номер Элисы. Та сразу же открыла. Она была без обуви, в носках. Улыбнувшись, посторонилась, и писатель увидел обстановку. Комната оказалась точной копией его номера, с той лишь разницей, что кровать здесь стояла двуспальная. Настольная лампа на тумбочке была накрыта синим платком, и в ее приглушенном свете незамысловатая мебель выглядела еще более уныло. По телевизору, который работал очень тихо, так что едва можно было разобрать слова, шли мультики, и отблески экрана освещали спокойное лицо Самуэля, лежащего на подушках. — Он наконец уснул, — улыбнулась Элиса и отошла от двери, жестом приглашая Ортигосу войти. Он приблизился к постели, не сводя глаз с мальчика. Тот казался умиротворенным, хотя его веки были прикрыты не полностью, словно малыш устал бороться со сном и сдался. — Сложно было его уложить? — спросил Мануэль, поворачиваясь к Элисе. — Сложно было его угомонить… — Та рассмеялась. — Самуэль долго скакал на кровати, воображая себя цирковым акробатом. Когда мне удалось уговорить его посмотреть мультики, он вырубился через пять минут. Писатель оглядел комнату: — Вам здесь удобно? Молодая женщина взяла руку Ортигосы в свои и улыбнулась. — Спасибо, Мануэль. Мы прекрасно устроились, все хорошо, правда. Здесь лучше, чем в поместье. Писатель почувствовал желание обнять ее, но пока он раздумывал, стоит ли это делать, Элиса сама обвила руками его шею. Она была высокой, ростом с него, и писатель ощущал прижавшуюся к его лицу щеку и прильнувшее к нему худенькое тело. Он вспомнил рассказ Гриньяна о том, что мать Самуэля была моделью. «А еще наркоманкой», — напомнил внутренний голос. Элиса высвободилась из его объятий, и Ортигоса увидел на ее глазах слезы. Она кокетливо отвернулась и вытерла их, затем указала на дверь, разделявшую номера. — Я отодвинула засов. Если тебе что-то понадобится, можешь не выходить в коридор, а постучать прямо из своей комнаты. Писатель бросил взгляд в ту сторону и понял, что его выдал скрип половиц. — Послушай, Элиса, — серьезно сказал он. — Я должен кое-что тебе сказать. Она села на кровать, скрестила ноги по-турецки и внимательно посмотрела на Ортигосу. — Насчет того, о чем говорила маркиза. Элиса не шелохнулась, но ее лицо заметно помрачнело. — Я не имею права ни убеждать, ни просить тебя, ни требовать, чтобы ты придерживалась определенного мнения. Но я искренне надеюсь, что ты не поверила словам старухи. — Мануэль… — Нет, погоди. Помнишь, ты сказала, что знала Франа лучше, чем кто-либо другой? Девушка кивнула. — Так вот, я могу утверждать то же самое про себя и Альваро. Когда я приехал в Галисию, меня терзали сомнения. Но сейчас я уверен. Я прекрасно представляю, каким человеком на самом деле был Альваро, хотя кое-что он от меня скрывал. Помни об этом. Возможно, в скором времени ты многое услышишь. — Я могу предположить, почему маркиза так сказала. Я хорошо ее изучила, она ничего не делает просто так. Но, как и ты, я не готова просто поверить ей на слово. Понимаешь? — Понимаю. — Писатель обернулся и посмотрел на спящего Самуэля. — Элиса, я хочу попросить тебя об одолжении. — Конечно, все, что угодно. — Гриньян рассказал мне, что у семейства де Давила есть традиция: каждый мужчина при рождении получает ключ от церкви. Девушка кивнула. — И, насколько я понял, с ним же их и хоронят. — Фран свой потерял… — начала Элиса. — Ты не помнишь, был ли у него ключ в день похорон отца? — Был. Он лежал на скамейке в церкви, когда я относила Франу бутерброд.