— Элиса? Нет, конечно. Да ее удар хватил бы, если б она увидела нас рядом со своим женихом. Знаете, здесь ведь как с сигаретами: те, кто яростнее всего борется с курением, раньше испытывали сильное пристрастие к табаку. Но судя по тому, как умер Фран, он снова начал употреблять. — Кто же тогда был клиентом Антонио? — Другая женщина. Красивая такая, не знаю ее имени… Она тоже из богатеньких, у ее родителей особняк недалеко от Луго… — Катарина? — подал голос Ногейра. — Точно. Писатель и гвардеец обменялись взглядами. — Этого быть не может. Она столько лет пытается забеременеть, даже кофе не пьет… — Да точняк! — воскликнул Ричи. — Думаете, она не наркоша? Да она самое забористое берет. Возможно, сейчас она чистая, а раньше употребляла, я своими глазами видел. Как-то раз мы с Тоньино ездили в Ас Грилейрас вместе. Он провел меня на территорию. Катарина ждала нас возле церкви. Мы отдали ей товар, она нам — деньги, и разбежались. — И что же она взяла? — Героин. Лейтенант вскочил со стула, потрясенный услышанным, и посмотрел на Мануэля, затем сел рядом с парнем. — Послушай меня и хорошенько подумай, прежде чем ответить. Лицо молодого человека стало серьезным. Он кивнул. — Ты помнишь, когда это было? — Конечно. Два… хотя нет, три года назад. Но дату я не спутаю: пятнадцатое сентября. Моих мать и бабушку зовут Долорес, и у них именины как раз в этот день. Тоньино пришел ко мне и попросил отвезти в Ас Грилейрас, у него тогда не было машины. А мои домочадцы все звали его за стол и хотели угостить пирогом… Да, точно пятнадцатого — мать меня прибила бы, если б я забыл про их именины. …так и откликнется Лукас поднимался на лифте вдвоем с медсестрой, которая недовольно смотрела на лужу, растекшуюся по полу в том месте, где священник держал свой зонт. — Там такой ливень… — произнес он извиняющимся тоном. Одежда Лукаса промокла, и небольшое пространство кабины настолько пропиталось влагой, что, казалось, вода сейчас начнет капать с потолка. Медсестра промолчала. Двери открылись, и священник увидел сестринский пост, где сидела другая сотрудница, которая поздоровалась с ними и махнула рукой в сторону кабинета. Сопровождавшая Лукаса медсестра постучала и, не дожидаясь ответа, вошла. Почти всю комнату занимал огромный стол, вокруг которого стояли двенадцать стульев. На одном его конце сидели трое врачей — мужчина и две женщины, с другой стороны расположилась Катарина. Усеянное тысячами капель окно за ее спиной в этот дождливый вечер блестело как серебро и было похоже на зеркало, отражая все убранство комнаты. — Здравствуйте! Вы, должно быть, отец Лукас? Я доктор Мендес, мы говорили с вами по телефону. — Одна из женщин поднялась ему навстречу и представила остальных: — Мои коллеги Лопес и Ньевас. С сеньорой де Давила вы уже знакомы. Катарина встала и обменялась со священником поцелуями в щеки в качестве приветствия. Она казалась бледной и обеспокоенной и теребила в руках бутылку с водой, этикетка от которой уже лежала на столе, разорванная на мелкие кусочки. Лукас сел, и доктор Мендес продолжила: — Сеньора де Давила сказала, что вы в курсе последних событий. Вчера вечером дон Сантьяго принял огромную дозу лекарства, которое обычно пьет перед сном. К счастью, его успели вовремя доставить в больницу, в кровь попало лишь небольшое количество препарата. Как только сеньор очнулся, то сразу же захотел поговорить с вами. — Лукас, я против, — вмешалась Катарина. — Он пытался связаться с тобой, прежде чем выпить таблетки. Думаю, понятно, что это значит. Я боюсь того, что может произойти. Вдруг этот разговор нужен моему мужу, чтобы попрощаться с этим миром? Священник серьезно кивнул в знак понимания, но тут подала голос одна из женщин-докторов: — Нам ясно, почему вы беспокоитесь, сеньора, но мы с коллегами согласны в том, что подобная встреча может оказать на дона Сантьяго положительное воздействие. Он человек верующий, и ему комфортнее беседовать со своим духовником, чем с нами. Весь день мы пристально наблюдали за пациентом: он полон решимости и чувствует себя несчастным, как и многие из тех, кто предпринимал попытки суицида, но его психическое состояние стабильно. — Что значит «стабильно»? — возмутилась Катарина. — Мой муж пытался покончить с собой, причем не в первый раз. — Существует расхожее мнение, что самоубийцы — это душевнобольные люди, но все совсем не так — по крайней мере, в большинстве случаев, — ответила доктор. — Наука пока еще до конца не изучила механизм депрессии. Сейчас дон Сантьяго очень подавлен, но это не означает, что со временем ему не станет лучше. Он уже пытался убить себя раньше, и считается, что каждый последующий эпизод более серьезен, чем предыдущий. Но сейчас в первую очередь нам нужно сломать воздвигнутую нашим пациентом стену и дать возможность излить свою боль. Пока мы в этом не преуспели, но считаем, что желание поговорить со священником — хороший знак. Катарина не сдавалась: — Я — его жена и знаю Сантьяго лучше, чем кто-либо другой. Он ведь… словно маленький ребенок, в минуты раздражения или злости может сказать или сделать что-то, о чем потом пожалеет. Он был таким с детства. Я очень хорошо изучила своего мужа и привыкла не принимать близко к сердцу его слова. Я прекрасно знаю, когда он говорит правду, а когда просто хочет выпустить пар. Весь день Сантьяго кричал на меня, твердил ужасные вещи и выгонял из палаты, но я понимаю: он себя ведет так, потому что страдает. Так что, на мой взгляд, встречаться со священником ему пока рано. Почему бы нам не подождать несколько дней, чтобы муж немного успокоился? Я уверена, что сегодняшняя встреча лишь усугубит ситуацию, а мой долг — защищать мужа. Я уже прошла через это, когда умер его младший брат, и мне удалось помочь Сантьяго восстановить душевное равновесие. Врачи дружно закивали. — Разумеется, мы понимаем ваши опасения, а стремление защитить мужа достойно похвалы. Но мы считаем, что самое важное сейчас — разрушить изоляцию, на которую дон Сантьяго себя обрек. И надеемся, что отец Лукас убедит его принять помощь, чтобы преодолеть ту черную полосу, которая наступила в жизни маркиза. Открыть свою душу — это первый и самый важный шаг на пути к исцелению. — Я категорически против, — решительно заявила Катарина. — Вы не знаете Сантьяго. Если я допущу встречу со священником, это лишь навредит моему мужу. Врачи переглянулись, и на этот раз заговорил мужчина: — Понимаю ваше беспокойство, сеньора, но я вхожу в состав руководства этой клиникой. Прежде чем позвонить отцу Лукасу, мы проконсультировались со своими адвокатами. Если кто-то из пациентов просит о встрече с духовником, мы не вправе отказать. В нашем заведении к религии относятся с почтением, но даже если б это было не так, мы, как психиатры, прекрасно знаем, что общение со священником всегда благотворно сказывается на пациентах. — В таком случае я буду присутствовать при разговоре. Я поклялась мужу, что не оставлю его одного, и не нарушу слова. У нас нет секретов друг от друга. Он ужасно страдает, и, точно так же, как я нахожусь в палате во время ваших обходов, я никому не позволю общаться с Сантьяго наедине. Я уже сказала вам сегодня утром: если не будете считаться с моими желаниями, я заберу мужа домой! Лукас откашлялся, привлекая внимание остальных. — Я — католический священник и не могу отказать верующему, который желает совершить покаяние. Я не знаю, насколько вы близки к религии, но должны знать, что все, что собирается мне поведать сеньор де Давила, составляет тайну и не может разглашаться. — Он повернулся к Катарине. — Я знаком с Сантьяго с детства. Он исповедовался мне с тех пор, как я получил сан. Я много лет знаю его родных; более того, именно я венчал вас в церкви в Ас Грилейрас. И сегодня я здесь не как друг, а как духовное лицо. Вчера, прежде чем принять таблетки, твой муж мне звонил. Думаю, что если б мы пообщались, я сумел бы его отговорить. — Да он не в себе! Ты и представить не можешь, что у него в голове. Сантьяго под действием лекарств, взвинчен и несет полный бред! — настаивала Катарина. — Я не хочу оставлять его без присмотра. Одна из женщин-медиков покачала головой: — Психическое состояние нашего пациента стабильно, в его организме нет никаких других веществ, кроме остатков снотворного, которое он обычно принимает. Мы считаем, что нет оснований говорить о воздействии препаратов на его сознание. Катарина сердито вздохнула. Лукас встал со своего места и пересел поближе к ней. — Сантьяго просил, чтобы я выслушал его исповедь. Это одно из самых важных таинств веры, при котором никто не может присутствовать, кроме меня и твоего мужа. Я не имею права ни записывать, ни разглашать услышанное. — Ничего? Что бы он ни сказал? Даже врачам? — недоверчиво спросила Катарина. — Ничего, — успокоил ее священник, накрыв ладонью маленькую, крепкую, но дрожащую руку. — Тайна исповеди обязывает меня держать в секрете все, что скажет Сантьяго. Он должен облегчить душу. И нашу беседу нельзя считать ни лечебной процедурой, ни юридически действительным заявлением. — Последние слова Лукас адресовал в том числе и врачам, на лицах которых отразилось разочарование. Медики переглянулись, одна из женщин вздохнула и повернулась к священнику. — Ну что ж, мы понимаем, что таинство должно быть совершено как предписано. Сейчас самая большая проблема — это нежелание нашего пациента общаться. Если вы сумеете повлиять на это, то встречу можно будет считать успешной. Мы понимаем, что вы должны хранить тайну исповеди, но надеемся, что вам удастся убедить дона Сантьяго не сводить счеты с жизнью и что вы сообщите нам, если он намерен не оставлять своих попыток. — Он только что сказал, что не может разглашать абсолютно ничего, — отрезала Катарина. — И все же, — продолжала доктор, пристально глядя на Лукаса, — если после вашего свидания с пациентом я спрошу совета, какой линии поведения нам придерживаться, вы же можете сказать, что причин для беспокойства нет или, наоборот, что нам следует быть особенно бдительными? Таким образом, тайна исповеди не будет нарушена, я просто получу дружеский совет, так ведь? Священник кивнул: — Я искренне постараюсь вам помочь. В сопровождении врачей он дошел до палаты, бросил взгляд на телефон и отключил его, а затем повернулся к остальным. — Прошу проявить уважение к таинству исповеди. Никто не должен входить или прерывать нас, пока мы не закончим. Последним, что видел Лукас, прежде чем закрыть дверь, были испуганные глаза Катарины. Гардении Будучи в полной уверенности, что в подвале, где находился клуб «Вулкан», мобильный не ловит, Мануэль быстро взбежал вверх по лестнице. Громкая музыка тоже не способствовала общению по телефону, да и, честно говоря, писатель не хотел звонить из столь неприятного ему места. Ливень превратился в мелкую морось, но курильщики все равно сгрудились под узким навесом, который едва выступал над дверью заведения. Ортигоса протолкался сквозь толпу мужчин, не обращая внимания на недовольные взгляды и комментарии в свой адрес, отошел подальше и набрал номер Элисы, пытаясь одновременно трясущимися руками достать из кармана куртки гардению, которую положил туда Самуэль. Молодая женщина моментально сняла трубку и встревоженно спросила: — Мануэль, что случилось? — Прости, что я так поздно; надеюсь, не разбудил…