— Ничего, мы еще не спим. Что происходит? — Элиса явно нервничала. — Что-то не так? — Самуэль не засыпает, вот уже два часа сидит на постели и ждет. Он сказал, что не может пойти в кровать, так как ты должен позвонить. Вы так договаривались? Ты обещал, что наберешь ему перед сном? — Нет. — Тогда я ничего не понимаю… Зачем ты звонишь? — Элиса… Дашь трубку Самуэлю? Она несколько секунд молчала. — Да. Послышалось шуршание. Писатель живо представил себе мальчика, сидящего на постели. — Привет, дядя! — раздался громкий и четкий голос. — Здравствуй, малыш, — ответил Ортигоса, улыбаясь. — Когда мы с тобой в последний раз говорили, я забыл кое-что спросить. — Мануэль поглаживал пальцами молочные лепестки. — Что? — Дядя Альваро просил тебя класть мне в карман цветы… — Да. — А он сказал, зачем это нужно делать? — осторожно поинтересовался писатель. — Да. — Вот это я и забыл уточнить. Ты мне скажешь? — Да. — И зачем же? — Чтобы ты узнал правду. Ортигоса смотрел на белые восковые лепестки гардении и вдыхал ее сильный аромат. Он словно снова оказался в оранжерее: звуки музыки смешивались с запахами тысячи растений. Ощущение было более чем реальным. — Спасибо, детка. В трубке снова послышалось шуршание и донесся голосок Самуэля, который сказал матери: — Дай мне подушку. Теперь я могу лечь спать. Мануэль отключился и заметил, что индикатор на мобильнике мигает. Оставлено новое сообщение в голосовой почте. Неужели кто-то ею еще пользуется? На крыльце появился Ногейра, бесцеремонно расталкивая толпившихся у входа посетителей. Лейтенант подошел к Ортигосе как раз тогда, когда тот загрузил послание. Писатель нажал кнопку громкой связи, чтобы гвардеец тоже мог слушать. «Мануэль, я пытаюсь до тебя дозвониться, но, похоже, ты выключил телефон. Сегодня я не смогу составить вам компанию. Со мной только что связались из клиники, где лежит Сантьяго. Он хочет исповедаться; врачи считают, что это хороший знак. Я сейчас туда еду и наберу тебе, когда закончу, если не будет слишком поздно». Раздался сигнал, и голос Лукаса смолк. — Во сколько получено сообщение? — спросил Ногейра. — В половине одиннадцатого. Я оставил телефон заряжаться и ушел ужинать, — с сожалением промолвил писатель. — Должно быть, тогда священник и звонил, а я заметил его сообщение только сейчас… Ортигоса набрал номер Лукаса, но в ответ услышал, что телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети. — Она не позволила мне остаться наедине с Сантьяго, — произнес Мануэль, вспомнив о своем визите в клинику. — Под предлогом, что должна оберегать его. На самом же деле она защищает себя. Именно Катарина ввела Франу слишком большую дозу наркотика, а три года спустя убила Альваро, потому что иначе он разрушил бы ее мир. — Глаза писателя наполнились слезами, в горле встал ком, и он не сразу смог продолжить. — Той ночью она следила за Альваро и, когда поняла, что он не заплатит, решила проблему кардинально. Если подумать, — тут Ортигоса горько улыбнулся, — удар ножом в живот издалека вполне мог сойти за объятия. Уверен, Альваро обо всем догадался, когда было уже слишком поздно. Они избавились от обоих братьев и наконец получили что хотели. Сантьяго слаб и не выдерживает давления, но Катарина знает, как им манипулировать. Она изолирует мужа от окружающих до тех пор, пока не восстановит свою власть над ним. Но на этот раз ситуация вышла из-под контроля, потому что Сантьяго любил Тоньино. Ногейра энергично закивал и продолжил: — Ты понимаешь, что это значит? Маркиз хочет покончить с собой, ему теперь все равно. Перед смертью он желает обо всем рассказать, однако понимает, что жена не даст ему этого сделать. Исповедь — единственный способ раскрыть правду и остаться с кем-то наедине, без Катарины. Лейтенант прибавил шагу, чтобы поспеть за писателем, который уже бежал к автомобилю. Яркая вспышка молнии осветила ночное небо. Теперь точно всё Висенте чувствовал, что кожу лица тянет: она пересохла от слез. Он провел по гладким и упругим щекам кончиками негнущихся потных пальцев и почувствовал усталость. Юноша посмотрел на свое отражение в зеркале заднего вида. Он не знал, сколько времени уже сидит здесь, но небо, которое было еще светлым в момент его приезда, теперь почернело, и лишь вспышки далеких молний вывели парня из оцепенения. От постоянных рыданий болела грудь, и в ней образовалась пустота, как будто туда впихнули огромный, порванный и никому не нужный барабан. Живот же, напротив, скрутило в тугой комок, и казалось, что в этой части тела уже ни для чего не найдется места. Словно желая проверить, так ли это, Висенте сглотнул густую горячую слюну, собравшуюся во рту, и организм тут же ответил рвотным позывом, который молодому человеку едва удалось сдержать. Парень взглянул сначала на мрачное грозовое небо, затем на горевшие в поместье фонари, отбрасывавшие красивые, но недостаточно яркие пятна света. Юноша вышел из пикапа и оказался во власти ветра, предвестника бури. Молнии освещали все вокруг, и Висенте осознал, насколько жалко выглядит его одежда. Он накинул плащ, но тот тут же прилип к телу, а длинные полы путались между ног. Эрминия вздрогнула, когда в окне появилось искаженное страданиями лицо садовника. Она прижала руки к груди и рассмеялась: — Бог мой, Висенте! Как же ты меня напугал! — Экономка открыла дверь, не переставая отчитывать юношу: — Заходи же! Ну и видок у тебя, ты похож на привидение… Дамиан, который сидел за столом и ужинал, замер и с удивлением уставился на гостя. Теперь и Эрминия заметила измятую одежду молодого человека, отросшую жидкую щетину, придававшую лицу неопрятный вид, трясущиеся руки и опухшие глаза. Она с тревогой смотрела на Висенте, пытаясь понять, откуда ждать беды. В последнее время в ее жизни произошло слишком много потрясений, и сейчас женщину охватило недоброе предчувствие. — С тобой что-то случилось… — произнесла экономка, и это было похоже не на вопрос, а скорее на утверждение. — Нет. — Голос юноши прозвучал так хрипло, что он сам испугался и откашлялся, прежде чем продолжать. — Эрминия, скажи сеньоре маркизе, что я хочу с ней поговорить. Дамиан застыл, не донеся ложку до рта, а у экономки от удивления отвисла челюсть. — Но что произошло? — продолжала расспрашивать перепуганная женщина, чуя приближение беды, о которой старалась не думать последние несколько часов. Висенте покачал головой и попытался взять себя в руки. Было очевидно, что ни Эрминия, ни Дамиан ничего не знают о том, что его уволили. Да и с чего бы им стали сообщать об этом? Неужели хозяева должны информировать слуг о принятых решениях? Он горько улыбнулся и, похоже, выглядел при этом достаточно спокойным, потому что экономка приободрилась. Дамиан ушел и вскоре вернулся. — Сеньора тебя ждет. Молодой человек поднялся на второй этаж и двинулся по мрачному коридору к открытой в дальнем конце двери, отбрасывавшей прямоугольник розового света на темный деревянный пол. На пороге он замер и заглянул в комнату. Старуха полулежала на диване, откинувшись на спинку. Несмотря на то что в доме было тепло, а маркиза облачилась в свитер с отложным воротником, ноги она укутала пледом. Рядом у камина хлопотала сиделка, подбрасывая дрова в огонь, и запах горящей древесины разносился по всему этажу. Висенте нерешительно постучал по косяку, хотя его явно ждали. Служанка даже головы не повернула, но старуха подняла высохшую обтянутую бледной кожей руку и сделала юноше знак войти. Он повиновался, мучаясь сомнениями: оставить ли дверь открытой или притворить. С новой силой нахлынула тошнота, и парень ощутил, что его охватывают нервозность и чувство стыда. Он прекрасно знал, что сиделка не выйдет из комнаты и не оставит свою хозяйку одну. Тоска сжала грудь, и юноша испугался, что не сможет сдержать слез, когда заговорит. Он решил, что хотя в итоге все в поместье рано или поздно обо всем узнают — так было всегда, — чем меньше будет свидетелей его провала, тем лучше. Висенте закрыл дверь и, опустив глаза, двинулся по пушистому ковру к дивану, чувствуя на себе взгляд застывшей в молчании маркизы. Несколько секунд, показавшиеся юноше вечностью, стояла тишина. Служанка возилась у камина, парень стоял перед старухой, словно преступник перед эшафотом, а его бывшая хозяйка, высохшая и бледная, как привидение, сидела не шевелясь. — Добрый вечер, сеньора, — наконец произнес молодой человек. — Извините, что побеспокоил вас так поздно, но мне необходимо с вами поговорить. Маркиза не шелохнулась, словно ничего и не слышала. Висенте уже собирался повторить фразу, как старуха сделала нетерпеливый жест рукой, приказывая ему продолжать. — Что ж… В общем… дело в том, что, как вы, наверное, уже знаете, меня уволили. Снова. — Как вас зовут? — перебила старуха. — Что? — растерялся юноша. — Ваше имя? — раздраженно повторила маркиза, щелкая пальцами, чтобы привлечь внимание служанки. — Висенте, — прошептал молодой человек. Практически одновременно сиделка тоже подала голос: — Пинейро. Висенте Пинейро. — А все из-за этих ужасных таблеток, которые я принимаю, — обратилась маркиза к служанке и раздраженно добавила: — Все из головы вылетает. — Она повернулась к молодому человеку и с присущей ей прямолинейностью выдала: — Давайте к делу, сеньор… — И снова щелкнула пальцами. — Пинейро, — подсказала помощница. Старуха кивнула. Парень сглотнул скопившуюся во рту слюну, почувствовал новый прилив тошноты и содрогнулся. — Я проработал в Ас Грилейрас пять лет, помогал Катарине. — На ее имени голос Висенте сорвался и прозвучал как жалобный стон. Юноша ощутил, что мужество покидает его. — Я был очень счастлив здесь, наслаждался тем, что делал, выполнял не только свои прямые обязанности, но и много чего еще. Думаю, я был больше чем просто садовником. — Парень поднял голову и увидел, что маркиза по-прежнему сидит неподвижно, взирая на него с бесстрастным видом, словно и не слыша, о чем он говорит, или не пытаясь вникнуть в суть слов. Висенте замолчал, и его тут же снова поторопили: — Сеньор… — Пинейро, — раздался равнодушный голос сиделки.