* * * Вера ждет. Долли сосет грудь. Варя разговаривает по айфону. – Да она совсем уже, – говорит Варя в трубку. – Просто решила воспользоваться тем, что я здесь. Но это у нее не получится. Потому что, когда человек совсем уже сторчался… Вера воображает себе жизнь Вари. С пьяными драками. Со сторчавшимися конкурентками, такими же детдомовками. А сама она? А что за беременность? Готова ли она была сохранить ребенка? Все ответы Вера знает внутри себя. Спрашивать не о чем. Варя врет и блефует, но Вера чует, что во всем этом – правда. Единственное, чего не знает Вера: это не просто выкидыш, воспитки незаметно скормили Варе таблетку мифепристона, с чаем, – надо им, чтобы дети рожали. Но, скормив, сделали вид, что это выкидыш, разумеется. Но этого не знает и Варя, поэтому Вере тем более невозможно знать. Вера сидит, кормит Долли и не отрываясь смотрит на Варю на то, как она с трудом ворочается на бурые пятна ее простыни, одеял вдыхает запах бурых комковатых джинсов, уже засохших до твердого состояния на жаркой батарее входит в Варину жизнь, входит, входит, входит кока-кола – папа принес (у Веры нет и не было никакого папы, мама тоже на том свете, как и у Вари) – Я в пятом классе, – говорит Варя равнодушно, – из детдома, значит, позже выйду. Если школу не закончил, тебя до двадцати трех лет держат. Вера лежит закрыв глаза изнанка век – в пятнах солнца от тополей, в тополином пуху, в зимний полдень – представляет себя Варей – как изымают, уводят и как сижу, курю, семки, магазин двадцать четыре часа, – в зимней больнице, в январе, лежа на железной сетке кровати и глядя вверх, в стандартный потолок – лежа у стены, на которой нацарапаны палочки (дни до освобождения предыдущих сидельцев). Как-то очень уж много этих палочек. Некоторые сидели и по три месяца. Зачеркивая каждый день. Одна короткая серия палочек особенная. Рисовали ее с сильным нажимом, так что краска кое-где процарапана насквозь, и зачеркивали тоже энергично, яростно. Кажется, что это уже и не палочки, а какие-то люди, взявшиеся за руки, уходят вдаль: большой, поменьше, еще поменьше. в бурых пятнах запястья к делу отношения не имеют, потому что это ее ранили чуваки, которые дрались с ее мальчиком, а она пыталась разнимать… а точно ли врала? А может, врала и правду и Вере кажется уже, что она входит в Варю совсем, с потрохами это как выпить два литра кока-колы на спор в один присест вот как те два литра, вмещает Вера в себя всю эту жизнь залпом – и уже не может совсем из себя изблевать, как ни тошнит под веками и во лбу закроешь глаза и видишь то же самое и свет за окном становится определенным, дневным, уже два часа, полтретьего, а врач все на операции – небось, забыл о нас, – уже три, и Вера, преодолевая оцепенение, понимает, что надо действовать, надо что-то делать * * * Больница построена из одинаковых модулей, поставленных рядом и друг на друга с некоторым смещением, так что ты вечно переходишь из одного в другой. Когда Вера выходит из палаты, она видит, как за девочкой-с-эпилепсией приехала мама. Это благополучная девочка, вроде нее самой, только помладше лет на восемь, – до этого они сидели с подругами на полу у стены в предбаннике палаты и о чем-то болтали, а теперь она (Лиза Цурканова, Верина память восстанавливает строчку в журнале, увиденном на отделении) радостно бросается маме на шею хлопоты, сейчас они уедут а мы? Вера идет искать нейрохирурга, давшего ей обещание. Но больница огромна, а врача она в лицо не помнит. Поиск обречен на неудачу а между тем начинает темнеть в какой-то момент Вера понимает, что ей не справиться по всей форме она одевает Долли, собирает свои бумаги и решает уйти, просто уйти – Я не могу здесь остаться еще на день, – говорит она сама себе (Варя апатично зырит в айфон, ее плотные губы сжаты, лицо спокойное и угрюмое). – У меня работа ребенок тяжелый, белесый февральский день, обложенный облаками, мороз она бросает последний взгляд на башню Федерация, уже пустую на комки пересохших штанов и сальные густые волосы Вари на бурые пятна, мятые заломы Вера что-то говорит, стоя посреди палаты, как будто по-прежнему ждет она говорит, а сама оцепенела, ей снова жарко, ей еще идти, идти Долли уже, извиваясь, начинает хныкать и Вера, продолжая говорить, расстегивает дубленку и дает ей грудь но Долли грудь не берет, а хнычет от жары, вытягивает ножки в комбинезоне