Сколько часов потребуется, чтобы найти Ружина и поведать ему историю, в которую умудрился вляпаться, сколько потребуется ему, чтобы связаться с шишками из Конторы, сколько раз минутная стрелка покроет циферблат, пока ФСБ убедит гаишников, что меня отлавливать вовсе не следует – все это были составляющие одного большого вопроса времени. Но я, тем не менее, создал себе хороший задел. Главное – знать меру. Как бы я не серчал на давешнего полкана из Конторы или Ружина образца ночного перелета, когда он разоткровенничался и высказал все, что думает обо мне и моей профессии, но именно она выручила на сей раз. Если бы в последние десять лет я не бегал, как перепуганный, от любой опасности – мнимой или реальной – вряд ли во мне развилось бы это шестое чувство, инстинкт зверя, как охарактеризовал его обладатель больших звезд. Сомневаюсь, что у меня хватило бы наглости удрать из-под носа ментов, пока они занимались тем, что определяли степень моей виновности в данном дорожно-транспортном происшествии, останься я рядовым совковым ассенизатором. И сильно сомневаюсь, что сообразил бы бросить «Волгу» в шести кварталах от места старта – пока гаишники прочухаются, пока отыщут ее, я буду далеко-далеко, даже оставив свои колеса на улице Дубовой, 73. Адрес я записал – пригодится, когда автоинспекции докажут, что я есть личность неприкосновенная. Если, конечно, к этому времени машина уже не будет оттянута на арестплощадку, что вполне возможно. Но все-таки пстолеты и дипломат я забрал. Нечего им валяться, где попало. Пройдя пару кварталов, я прыгнул в первый попавшийся автобус и поехал, куда глаза глядят – главное, подальше от места происшествия. Вероятность того, что меня остановят на предмет проверки документов в другом конце города, была ничтожно мала, я даже не стал рассматривать ее. Едва ли за час-полтора обжуленные менты успеют составить словесный портрет (который, впрочем, все равно ничего не стоит), а то и фоторобот, и разослать ориентировки. К тому же не стоит забывать, что им придется разыскивать меня в «Волге», и только когда обнаружится брошенная машина, искать будут меня пешего. Но это все случится еще нескоро, я к тому времени сто раз успею добраться до гостиницы, переодеться, нацепить черные очки и, при желании, побриться налысо. И тогда у них останется только один аргумент в споре со мной – тотальная облава. Но я надеялся, что к тому времени, когда они доберутся до «Сибири», ФСБ уже вправит им мозги. Автобус завез меня в невероятную глушь. Пара девятиэтажек, несколько домов рангом пониже и небольшой частный сектор – все это на фоне чадящего неподалеку завода. А сам завод, соответственно, на фоне девственного леса, в котором, однако, я никогда не рискнул бы собирать грибы и прочие ягоды. Девственности в этом лесу было не больше, чем в умирающей от сифилиса потаскухе. Но маскировался он неплохо. Прежде, чем вылезти из автобуса, я поинтересовался у водителя: – Слушай, а отсюда до гостиницы «Сибирь» далеко? Тот изумленно поднял бровь, не прекратив, однако, отсчитывать мне сдачу с тысячной купюры, в чем я всеми силами, пускай и только морально, поддержал его. – А тебе что, в «Сибирь» надо? – наконец спросил он. – Точно, – кивнул я. – Ну, тогда тебе в другую сторону, – усмехнулся шофер. – Далеко? – я решил-таки добиться ответа. – Порядочно, – сказал он и протянул сдачу. – Сколько частник запросит? – Пятихатка. Говорю же, далековато отсюда, – водила пожал плечами, а я, присвистнув, спустился на платформу. Действительно неблизко, судя по озвученной цифре. Но – какая разница? Как сказал один истинный ценитель антиквариата, приобретая испанские сапоги: «Мы за ценой не постоим». Встав тут же, у остановки, я принялся голосовать. Водила с интересом рассматривал меня, словно рыбу-кит, неведомо каким ветром заброшенную в пустыню Сахара. Понять его чувства было несложно – с его, водительской, точки зрения, такой тип, как я, должен вызывать почти клинический интерес. А как иначе – приехал на автобусе на край света, узнал, сколько стоит такси на обратную дорогу, и тут же принялся это такси ловить. Притом, что автобус – вот он; стоит себе и дожидается пассажиров. Странный, словом, тип. Ну и фиг с ним, с извозчиком. Я не собирался объяснять ему побудительные мотивы своих действий. Перебьется – он не психоаналитик, а я не пациент. Рядом остановилась иномарка непонятной раскраски. Впрочем, в ее случае об окраске вообще можно было говорить лишь условно – явственно преобладал рыжий цвет. Который ржавчина. Что за модель, и даже какой фирмы, сказать было невозможно. Но восемнадцатилетний паренек, правивший колымагой, от комплексов по этому поводу не страдал. Он, правда, добровольно согласился довезти меня до «Сибири» всего за три сотни, очевидно, учтя при этом непрезентабельный вид своего транспортного средства. Меня тоже не особо волновало, на чем добираться, так что мы с ним неплохо поладили. Он даже рассказал мне историю своего ископаемого чудовища и, судя по его словам, выходило, что либо он сам – мастер на все руки, либо у него на примете есть один такой гений в области железа. Пораскинув мозгами, я решил, что такой человек вполне может пригодиться и нам с Ружиным. Исходя из того, что мне удалось узнать за сегодняшний день. А узнать я успел немало – не меньше, чем знала вся местная контора государственной безопасности. И вместе с тем узнал я немного – меньше, чем знал любой член секты. Ну, может, и не любой, но все равно мало. Хотелось бы побольше. Машина, вякнув тормозами, остановилась у гостиницы, и я решился. – Послушай, ты бы не отказался поработать в ближайшие дни, ежели что? Сказано было коряво, зато по существу. – Ну, ежели что, тогда, конечно, да, – согласился он. Даже не спросил, в чем будет заключаться работа. Непривередливый хлопчик. Это хорошо. – Тогда оставь свои координаты, чтобы я мог на тебя выйти, когда понадобишься. Он вынул из солнцезащитного козырька замусоленный блокнот с ручкой и, старательно загнав язык в уголок рта, принялся выводить на листочке печатные буквы. Других он, видимо, не знал. Пока парень вспоминал родной алфавит, я исподволь оглядывал прилегающую местность на предмет присутствия – или, если повезет, отсутствия – ментов. Повезло. Ментов не было. Если, конечно, не считать запыленного и измученного постового, который маялся на ближайшем перекрестке, вовсю стараясь помещать нормальному дорожному движению. И это, надо сказать, у него нехило получалось. Но мне до постового было мало дела – меня больше интересовали его двоюродные сородичи. Впрочем, возьму на себя смелость утверждать, что я их интересовал еще больше. Владелец колымаги тем временем завершил свой титанический труд и протянул мне бумажку. Я принял ее и прочитал. – Ежи Лозецки?!… – Это меня так зовут, – самодовольно ответил он. – Я, понимаете ли, поляк. И папа у меня поляк. И мама тоже полька. – Я так и думал, – кивнул я. – Глупо было бы, если бы папа у тебя был арабом, а мама – китаянкой. Ни фига бы из тебя тогда поляк не получился. – Точно, – согласился он. – Ты звони в любое время. Это телефон гаража. Я там с утра до ночи. Вторую такую же собираю, – Лозецки хлопнул по баранке и разразился довольным смехом. Ну, прямо именинник. Я бросил на щиток приборов три сотни и выбрался из машины, которая тут же умчалась, обдав меня сизыми струями вонючего выхлопа. Я не посмотрел вслед и не помахал ручкой. Обойдется. Он и без этого неплохо себя чувствует. Судя по всему, ему даже секса не надо – машины хватает. Кончает, не отрываясь от баранки. Если честно, завидую. Хотя понять можно – возраст. Мои восемнадцать лет остались в таком далеком прошлом, что заглядывать туда было откровенно страшно. А я и не стал. Поднялся по невысокой лестнице, пересек вестибюль, потом вернулся. Ключ от номера был у администратора. Плохая примета, но я решил не заострять на этом внимания. Хуже, чем было сегодня, быть уже не может. Потому что хуже некуда. Оказавшись, наконец, в номере, я первым делом, чтобы не забыть, переоделся. Менты прежде всего будут искать меня по одежде, это ежику понятно. Потом заказал себе легкий полдник и посмотрел на часы. Пять. До свидания с Анжелой из «Ангары» осталось три часа. 15 Ружин отчаянно пытался сообразить, как это произошло. Буквально только что он держал все нити игры в своих руках, и вдруг оказалось, что его подставили, что эти нити ни к чему не привязаны. Хуже того, он вдруг почувствовал, что сам весь обвязан невидимыми ниточками, как марионетка. И кто за эти ниточки собирается дергать – непонятно. Во всяком случае, одно можно сказать определенно – трое фанатиков, стоящих сейчас перед ним в угрожающих позах, на кукловодов не тянут. Эти о существовании ниток вообще не подозревают, сами будучи марионетками, и единственное, на что они сейчас способны – избить его, Ружина, до полусмерти. Или даже убить. В том, что они на это решаться, Ружин не сомневался: чужак проник на их территорию, и чужак должен умереть. Такая уж его, чужака, доля. Но оставался открытым вопрос – каким образом это могло произойти? Мысли лихорадочно метались в голове, вот только ни одной стоящей среди них не попадалось. Как Козодою удалось обнаружить жучок – и, главное, каким образом он умудрился не дать понять Ружину, что жучок обнаружен? Ни возгласов удивления по поводу неожиданной находки – хотя чему-то он все-таки удивлялся, разве нет? – ни одного намека на дальнейшие действия. И что навело декана на мысль о слежке? Ведь, если верить гэбэшникам, свои хвосты Контора сняла еще две недели назад. Ружин никогда не считал себя глупцом, но сейчас был вынужден признать, что угодил в западню. И семь пядей в его лбу никак не могли помочь в рукопашной схватке с тремя молодыми и вовсе не изнуренными беспрестанными постами последователями козодоевского учения. И по отдельности-то каждый из них мог представлять угрозу целости и сохранности Олега Ружина, а уж сообща они и вовсе смотрелись, как дата смерти на его могильном камне. – Молитвы знаешь? – нарушил затянувшееся молчание джинсовый. – Ее и читаю, – буркнул Ружин, отчаянно надеясь потянуть время – неизвестно для чего, но все же. Как-то не хотелось помирать в центре города в конце рабочего дня. Что-то в этом было неправильное, даже противоестественное. – Ну, тогда дочитывай, – милостиво кивнул лжехиппарь и вытащил из кармана нож. Двое его подручных сделали то же самое. Ружин покрылся холодным потом. Они сделают это, даже не поморщатся. Не посмотрят, что вокруг люди, что рядом может оказаться полиция. Они же фанатики. Бог приказал им бороться с неверными – они и борются. Чего уж проще. И еще Ружин вспомнил, что «Вестники Судного дня» предпочитают убивать своих жертв во время молитвы – для того, чтобы обращенные к богу души могли побыстрее предстать перед Всевышним. И если этот джинсовый пердун действительно верит, что Ружин молится, он в любой момент может нанести свой coup de grace. Почем ему знать, что более закоренелого атеиста, чем Ружин, трудно сыскать? От таких мыслей холодный пот, и без того обильный, потек в три ручья. Вряд ли уже соображавший, что делает, Ружин заверещал невесть из каких глубин памяти всплывшие слова: – Отче наш, иже еси на небеси, да святится име твое, да пребудет царствие твое!.. Вряд ли слова молитвы прозвучали так, как они звучат с клироса, из уст священника. Но своего он добился. Какими бы отъявленными фанатиками эти трое не были, что-то человеческое в них оставалось. Едва раздались первые визгливые звуки ружинского SOS, полные отчаянья и бессильной ярости, они отпрянули, пораженные внезапной вспышкой акустической агрессии. Ружин воспользовался этим. Хотя по прежнему плохо понимал, что делает. В нем проснулся древний предок – Roujine prehistorik. Некто в побитой молью повязке из шкуры пещерного медведя и с тяжелым дубьем в руках. Некто, очертя голову бросавшийся в психическую атаку на саблезубых тигров и прочих мамонтов, а если этот номер на «ура» не проходил, с визгом удиравший в ближайшее укрытие. Некто, кому вести себя, как обычный представитель животного мира было не только не зазорно, но и похвально, потому что от этого зависела его способность выживать. И теперь этот дикий предок, проснувшийся в Ружине спустя десятки тысяч лет, быстро и незаметно прибрал к рукам его, Ружина, тело, стал думать за него и стал действовать за него. Все это вышло настолько естественно, что тому и в голову не пришло противиться. Потому что, при прочих равных, Roujine sapiens`у в данной ситуации ничего не светило, тогда как его доисторический двойник шансы на жизнь сохранял. Это не было что-то сродни личине берсеркера у Чубчика. Берсеркеры не прячутся в расщелинах скал и на высоких деревьях, даже когда им уже ничего не светит. Они просто умирают. Они безумны, как свихнувшиеся во время драки звери, их гений – бой. Но Roujine prehistorik – намного древнее. И намного опаснее, потому что он умел вовремя отступить, но никогда не сдавался, и, как раненный медведь, находил время, место и возможность отомстить. Приметив, что сектанты слегка отпрянули, древний Ружин сделал хитрый ход, щатнувшись влево. Правил чести он, за незнанием (ибо в те далекие доисторические времена их попросту не существовало), соблюдать не собирался, и, когда троица чисто инстинктивно подалась преграждать ему путь к бегству, отработал назад, лягнул ближайшего по голени и рванулся к машине. Ковбойские ботинки, которые недавний журналист обул поутру в дополнение к остальному своему ковбойскому наряду, сослужили хорошую службу. Окованный в железную скобу носок, с силой отчаянья врезавшийся в угловатую голенную кость джинсового, хоть и не без труда, сломал ее. Фанатик, сраженный внезапной болью, охнул и свалился на тротуар. Нож выпал из его руки и отлетел в сторону. Если не считать цоканья ружинских подков, над местом несостоявшегося боя повисла тишина. Джинсовый пытался осознать случившееся с ним несчастье, его спутники молча и в полной растерянности сопереживали. Наконец, прочувствовав до конца всю степень выпавшего на его долю горя, джинсовый завопил. В этом голосе скопом прозвучали ярость, разочарование, ненависть и боль. Букет получился настолько термоядерным, что оба подручных тоже завопили и бросились догонять беглеца. Но Ружин уже сидел в машине, лихорадочно щелкая ключом зажигания. Престарелый «Блюберд» завелся только с третьей попытки, но запаса времени все же хватило – преследователи так и не успели добраться до автомобиля. Побег удался. Roujine prehistorik оказался на высоте положения даже в начале XXI столетия. Трясущимися руками вцепившись в баранку, Ружин современный размышлял сразу о нескольких вещах. Во-первых, о том, что удача ему все-таки сопутствует, раз удалось избежать смерти. Во-вторых, о том, в чем все-таки заключалась его ошибка с установкой жучка на клиенте, да и была ли она вообще. И, наконец, в-третьих, что ему, Ружину, делать дальше после того, как безупречный, казалось бы, план с оглушительным треском провалился. Такая мешанина в голове умотворчеству не способствовала. Да и какое может быть умотворчество у человека, который только-только вернулся в нормальное состояние из состояния, в котором пребывал семьдесят тысяч лет назад? Во всяком случае, у Ружина это не получилось. Единственное, на что он был сейчас способен, так это, истерично вцепившись в баранку руками, катить к гостинице. Как и Чубчик тремя часами ранее, он испытывал непреодолимую потребность пообщаться с напарником. Ему тоже было, что порассказать, он тоже нуждался в совете, который, возможно, поможет сообразить, что делать дальше. Ну, или хотя бы намекнуть. Найдя возле гостиницы автостоянку, Ружин поставил автомобиль, оплатив ночь – пользоваться им сегодня он больше все равно не собирался. И, не забыв захватить с заднего сиденья газету, пошел в свой номер. Говорить администратору про отломанное боковое зеркало он пока не собирался. Время терпит. Возмещение ущерба – по истечении срока аренды. Так, во всяком случае, решил для себя Ружин. Поднявшись в номер, Олег первым делом прошел в душ. Что ни говори, он здорово струхнул там, у фонарного столба, обвешенного объявлениями. Прежде ему не доводилось обливаться холодным потом, хотя побывал в разных переделках. То ли стареть стал, то ли другая какая причина у этого, почти животного, страха – неважно. Важно, что Ружиным полностью владело чувство дискомфорта, неразрывно связанное с прилипшей к телу одеждой. От нее, кстати, тоже ощутимо разило пережитым страхом – а раньше Ружин даже не подозревал, что у страха есть свой запах. Но теперь убедился в этом на собственном опыте. Не самый приятный способ, честно. Не имея возможности избавить от неприятного амбрэ одежду, – по крайней мере, в обозримом будущем, – он решил смыть его хотя бы с тела. Стянув джинсы и рубаху, Олег бросил их на пол и залез в ванну. Ступня правой ноги вдруг выстрелила мощным электрическим разрядом и он, охнув, опустился голой задницей на не менее голый край эмалированной емкости. Та была холодной, но Ружин даже не заметил холода – настолько его поглотила неожиданная боль. Уставившись на ступню, он с удивлением обнаружил посиневшие и распухшие, свернутые сильно влево, три пальца. Поразмыслив немного, сообразил, что сломал их, лягнув джинсового сектанта. Странно, но в горячке бегства боль прошла мимо сознания, которое в тот момент было слишком занято другими проблемами. Изобразив на лице скорбь, Ружин внутренне усмехнулся. Лет десять назад он видел по телевизору эпизод, в котором Чарли Чаплин срывался с водонапорного рукава и падал на рельсы. Диктор на полном серьезе утверждал при этом, что Чарли тогда сломал себе шею. И даже не заметил перелома – так увлекся съемками. Перелом, уже сросшийся, обнаружили лишь несколько лет спустя. Ружин сравнил себя с Чаплином, и это пролилось бальзамом на его душу. Хотя, конечно, шея и три пальца на ноге – вещи несопоставимые, но все равно приятно, что ты чем-то похож на гения. Пусть и гения комедии. Хотя, собственно, ничего удивительного в том, что он не заметил боли, не было. Все-таки, его телом в тот момент распоряжался Roujine prehistorik, которому было наплевать, что делалось с чужими пальцами. Это было не его тело, и не ему предстояло испытывать неудобства, связанные с неправильной эксплуатацией оного. Ружин все-таки включил душ и медленно и осторожно сполз под струи воды. Нога, если особенно не налегать на пальцы, беспокоила не сказать, чтобы сильно. По правде говоря, она вообще не беспокоила – до того момента, пока Ружин не заметил травмы. Но и после электрического разряда, насквозь прострелившего ступню, боль не ощущалась – только онемение между большим пальцем и мизинцем. Но ничего серьезного. Совсем ничего. Выбравшись из-под душа, он прошел в комнату и переоделся. Ощущение свежести слегка взбодрило, а от начавшего было зарождаться комплекса неудачника удалось избавиться еще в ванной – он уплыл в сток с мыльной водой, смывшей с ружинского тела накипь сегодняшнего дня. Привел себя в порядок – вопреки мнению, сложившемуся у Чубчика, Ружин вовсе не был чокнутым педантом в смысле внешнего вида; но, проявляя силу воли, каждый раз насиловал себя, наводя такой лоск и блеск, что самому порой становилось противно. И, тем не менее, продолжал заниматься этим, превратив действо в своего рода ритуал, символ того, что он, Олег Ружин, все еще остается хозяином самому себе и при необходимости может заставить свое тело сделать все необходимое. И этот ритуал еще ни разу не подвел – он действительно оставался хозяином собственного тела. Чем гордился и, надо полагать, небезосновательно. Бросив взгляд на часы – те показывали без четверти восемь – он вышел из своего номера и предпринял небольшое путешествие к соседнему. Стукнув пару раз в дверь, приблизил к ней ухо и прислушался. Внутри царила тишина. Более того, открывать никто не собирался. Ружин постучал еще раз, но с тем же результатом. Из этого он заключил, что Чубчика на месте нет. Все в порядке, Чубчик работает. Возможно, день у него выдался более удачный, чем у напарника. Если судить по тому, как лихо он разобрался с Цеховым и командой, так оно и было. Повеселился, наверное, всласть. Кисловато порадовавшись успехам коллеги, Ружин решил, что зайдет к нему часов в девять. Потом – в десять. И так до тех пор, пока того не окажется на месте.