– Для таких, как вы, – он, поднявшись, сплюнул, – ничего не жалко. – Да, – кивнул я. – Щедрость из тебя так и прет. Только я тебя тоже огорчу: мой дружок, как дедушка Ленин, живее всех живых. Я его десять минут назад имел удовольствие собственными глазами наблюдать. Слегка возбужден, но совсем не мертвый. Ментик стиснул зубы и сделал еще одну героическую попытку заткнуться. На определенное время это ему даже удалось – пока занимал себя изучением картины, открывающейся перед глазами двух идущих плечом к плечу путников, один из которых держал пистолет у почки другого. В картине, с того момента, как я уволок бесчувственную ментовскую тушу на скамью в скверике, произошли некоторые изменения. А именно: людей, облаченных в серое, стало заметно меньше и ни одного «УАЗика» на площадке перед гостиницей больше не стояло. Они рассосались, как рассасываются пчелы после того, как все сладенькое подъедено. Остались только двое в штатском, которые стояли чуть в стороне от развороченного входа и возбужденно жестикулировали, но относительно их принадлежности к системе МВД у меня были определенные сомнения. Во всяком случае, на нас с ментиком они никакого внимания не обратили. Ружина здесь тоже не было. Как и толпы возбужденного народа. Потому что первая волна любопытства схлынула, а на то, чтобы создать вторую, у редких прохожих запала не хватало. В общем, обстановка вокруг была мирной, и нашему входу в «Сибирь» ничто не препятствовало. Мы шли туда дружно, в ногу, как солдаты на плацу. Но у моего спутника, в отличие от марширующего солдата, долго молчать не получалось. Он был к этому не приспособлен. Где-то даже жаль, что вывел его из ступора. Но тащить паренька в гостиницу на руках показалось несерьезным, так что пришлось рискнуть. Чтобы теперь услышать вопрос, ввергший меня в легкий транс: – Ты к какой службе принадлежишь? – К службе быта, – не без труда справившись с собой, спокойно соврал я. – Я имею в виду вашу работу в ФСБ, – с досадой поправился парнишка. Я впихнул его в фойе, раздумывая над вопросом. От дум, кстати ничего не отвлекало – дверь даже открывать не пришлось, поскольку ее вышибло взрывом. Завершив процесс мыслетворчества, я сказал: – Я тебе наврал. В ФСБ я не работаю. Я из Интерпола. Отдел борьбы с религиозным экстремизмом. – Прямо-таки с религиозным? – удивился он. – Ну, буквально, – подтвердил я. – Есть отдел по борьбе с политическим экстремизмом, а есть – с религиозным. Вас же, фанатиков, по сотне на каждого политпридурка. И вы в десять раз дурнее, чем они. За вами глаз да глаз нужен. К стене! – заорал я, потому что мы уже поднялись к моему номеру, а я не очень хотел, чтобы этот юный безумец воспользовался моментом и напал на меня. – Руки на стену! Ноги на ширине плеч! Он выполнил приказ, и я достал было ключ, собираясь отпереть дверь, когда из открытого соседнего номера выглянул Ружин. Вид у него был просто шикарный. Я издалека, в первый раз, не рассмотрел. Зато теперь – вполне. Лицо напарника выглядело так, словно по нему дали залп из дробовика, заряженного мелкой солью. Когда я оставлял его в номере, он смотрелся плохо – небритый, помятый и измотанный. Но сейчас вид все было еще хуже, хотя кровь с лица, без которой явно не обошлось, он уже смыл. – Ты? – спросил Ружин, увидев, чем я занимаюсь. – А с тобой кто? – Салют! – радостно откликнулся я. – Поздравляю! – С чем? – он насупился, думая, что я имею в виду его морду. Но я ее, если и имел, то совсем не в виду. – С началом сезона охоты на нас, сердешных. За лицензиями можно обращаться ежедневно с ноля часов по ноль часов. Просим! Повеселитесь от души. – Ты чего? – подозрительный Ружин не понял шутки. Я сообразил, что на мне, в отличие от него, не осталось следов нападения. – Я того, что теперь мы у «Вестников» тоже на заметке. Только на нас, в отличие от гэбэшников, они начали активно охотиться. Кстати, если желаешь, можешь познакомиться с одним из охотников. Пытался вывезти меня за город и там ликвидировать. Первое у него получилось, со вторым вышла осечка. Поэтому я привез его сюда, чтобы побеседовать в более непринужденной обстановке. Могу, кстати, обрадовать – Засульский теперь такой же мертвый, как Цеховой. Даже больше: он сначала разбился на машине, а потом еще и сгорел. Чертовски невезучий оказался человек. Как он до таких лет дожить умудрился – ума не приложу. Ну, теперь, слава богу, отмучился. Ментик оттолкнулся от стены и попытался набить мне морду. Но слегка не подрассчитал. Его коллеги-тюремщики не зря придумали эту позу. Чтобы нанести из нее удар, нужно полностью перегруппироваться, на что уходит уйма времени. Уж он-то, будучи ментом, не мог этого не знать. Но, видать, мои слова относительно Засульского проникли ему под кожу на изрядную глубину. И, издав нечто среднее между рыком и бульканьем, парнишка взмахнул рукой. Я тут же напихал ему полную запазуху наркоза, и он, все так же держа руку перед собой, упал на пол. – Три прямых в корпус, а сверху – удар «перевернутый молот», – пояснил я Ружину. – Синтез бокса и карате. Коктейль Молотова рукопашного боя. Можешь взять на вооружение. – Я подумаю, – обалдело проговорил он. – Что ты там про Засульского говорил? – Долгая история. Как-нибудь потом расскажу. Ты лучше признавайся: хочешь с моим трофеем пообщаться? – и я поддел носком кроссовка копошащееся у меня в ногах тело. То вскинуло руки и припечаталось спиной к стене, брызнув фонтаном боли из своих больших томных (потому что бессмысленных) глаз. – А что, – кивнул Ружин. – Давай. С толстым удовольствием задам ему пару вопросов. Его портить можно? – Даже нужно. – Тогда заводи. Не знаю, что в него вселилось. Может, недавнее покушение разбудило дремавшего доселе зверя, а может, постоянные думы о «Вестниках» ожесточили душу, но он подошел к ментику, взял его за волосы и пошел обратно, совершенно не заботясь о том, успевает ли пленник ползти за ним на своих четырех конечностях или волочится по полу. Жуткое зрелище – злой Ружин и его вечерняя трапеза. Я усмехнулся – пусть только попробует теперь назвать мои инстинкты животными или как он еще может. Сразу припомню ему этот вечер и ментика, сучащего ногами по полу. Ментика, который никак не может поймать момент равновесия, потому что Ружин безжалостно тянет его за собой. Толкнув дверь, я вошел к себе и остановился перед зеркалом. Лицо идиота, если исходить из того, что смех без причины – признак дурачины. По моему лицу блуждала широченная ухмылка. И она была окружена синеватой щетиной, отчего в памяти сразу всплыл образ бравого солдата Швейка. Он, конечно, личность весьма симпатичная, но в памяти большинства – именно идиот. А мне отнюдь не хотелось выглядеть идиотом. Но утром забыл побриться – собственно, даже не забыл, а было не до того – поэтому сейчас прошел в ванную, достал бритву и бритвенные принадлежности, намочил лицо, намылил его помазком и принялся бриться. Уж не знаю, почему, но вторично мне хотелось появиться перед ментиком во всем блеске. Чем было вызвано такое желание – вопрос, до ответа на который я не собирался доискиваться. Вместо этого перехватил бритву поудобнее и снял первый слой щетины. На сей раз порезался сразу – не пришлось делать никаких резких движений. Причем безо всякой видимой причины – просто лезвие вместе со щетиной сняло со скулы кусок кожи размером с десятикопеечную монету. Кровь с готовностью растеклась по влажной морде во все стороны, смешиваясь с мыльной пеной, и быстро окрасила в молочно-розовый цвет всю левую половину, отчего я стал похож на пригоревшую с одной стороны картофелину. – Черт, – сказал я. – Второй раз подряд. А ведь до этого не резало. Ни разу. – Но сказал это без всякой задней мысли. 24 Пока я наводил лоск на свою физиономию, из ружинского номера раздались два вопля, явно вырвавшиеся из глотки пленного ментика. И это было только то, что я расслышал. Напарничек не зря интересовался, можно ли портить пленника. Конечно, Международная гаагская конференция обязала воюющие стороны проявлять гуманизм и прочие составляющие человеческой слабости. Я уважал решения этой конференции, хотя ей исполняется сто лет в обед, но бежать к Ружину в номер чтобы прочесть пару лекций на заданную тему не собирался – в конце концов, мы войну не объявляли, войну объявили нам. Исходя из этого получалось, что воюющая сторона – сектанты, а мы вроде и не очень воюющая. Следовательно, гаагские требования выполнять можем, только если уж очень сильное желание возникнет, правда? У Ружина оно, чувствую, отсутствовало напрочь. Добрившись и вытерев лицо полотенцем, я придирчиво осмотрел отражение. В принципе, неплохо – если учесть, что за последние два дня пришлось столкнуться с огромным количеством неприятностей. Тип, уставившийся на меня из зазеркалья, выглядел крайне напряженно. Но он был гладко выбрит, порез на скуле уже не кровоточил – такие ранки довольно быстро перестают сочиться, – и, в принципе, опять был готов на многое. – Салют! – я подмигнул субъекту, пялившемуся на меня с той стороны зеркала, и он подмигнул в ответ. Дружелюбный субъект попался. Набросив полотенце на крюк, я отправился к Ружину. Тоже хотел присоединиться к веселью – не в одиночку же ему сливки хавать, да? Пусть поделится с напарником, даже если недолюбливает его. Мне-то что за дело до его сердечных предпочтений? Тем более что это я поймал дичь, которая в данный момент развлекала Ружина – и очень скоро будет развлекать меня. Так что желание было вполне законным. Я пару раз стукнул в дверь согнутым указательным пальцем и толкнул ее. Та оказалась заперта. Ну, это понятно – вряд ли Ружин изнывал от желания, чтобы какой-нибудь коридорный или горничная застали его за столь неблаговидным занятием, как попытка вытрясти из человека сведения, с которыми тот не хочет расставаться. Занятие это напрочь лишено внешней привлекательности, и напарник благоразумно берег слабые сердца служащих гостиницы. Как не сильно был увлечен Ружин, но на мой стук откликнулся удивительно быстро. Меньше, чем через минуту я услышал хлопок двери, шаги и его полный подозрительности голос, спросивший: – Кто? – Свои. В доску свои. Дверь гостеприимно распахнулась, и я вошел. Напарник выглянул в коридор, повел туда-сюда носом и, убедившись, что хвоста нет, закрылся. Потом уставился на меня и строго спросил: – Ты почему так долго? – Ты че, Ружин, головой ударился? – удивился я. – Ты чего такой заполошенный? – Головой ударился, да, – согласился он. – О взрывную волну. Черт знает, как живой остался. Они под лестницу бомбу подложили. Пластик, наверное. Прилепили к плашке, закидали мусором – ни одна зараза не догадается, что там взрывчатка спрятана. Если, конечно, специально искать не будут. Взорвалось в каком-то метре от меня. Аж с крыльца смело. Во-от таким камнем, – он развел в стороны руки, показывая, каких размеров был камень, при этом правая рука поднялась только до пояса. Главную роль в демонстрации играла левая. – Видишь, до сих пор рукой пошевелить не могу – прямо по плечу шандарахнуло, – пояснил он. – Думаю, долго ей пользоваться не смогу. В общем, полный абзац. Кажется, еще и сотрясение мозга на халяву заработал. Башка трещит и подташнивает. А ты, говоришь, Засульского убил? Ну, ты, Чубчик, в своем репертуаре. Что – теперь очередь Сотникова? – и, видя, что я пожал плечами, хмыкнул: – Может, еще и моего Катаева прихватишь? – Что это значит? – не понял я. – Тоже объявляем войну? А мне казалось, что мавр сделал свое дело и мавр может отваливать. Ты с ГБ связывался? – Связывался. И документы передал. Я как раз туда шел, когда эти псы, – он кивнул в сторону ванной, – попытались меня подорвать. В общем и целом – порядок, но нам пока только большое спасибо и просьба подождать до полудня завтрашнего дня. Тогда они дадут окончательный ответ, потребуемся мы еще, или они дальше своими силами обойдутся. – Ясно. А пока они нас в уме держать будут. Ты мне тогда вот какую вещь поясни, а то я, глупый, не совсем ее понимаю: завтра уже воскресенье, в полночь «Вестники» собрались давать салют, так какого черта? ФСБ самой нужно брать жопу в горсть и устранять подложенные заряды. Между нами, совсем не факт, что они успеют это сделать. Тогда зачем до сих пор держат нас на привязи? – Ты за них не переживай, – отмахнулся Ружин. – Разминировать успеют. Еще до завтрашнего полудня. Ты даже не представляешь себе их возможностей. А вот зачем держат… Может, как раз для того и держат, чтобы мы шестерку лидеров по рукам и ногам вязали. Тем более что благодаря тебе шестерка резко стала четверкой. – Значит, все-таки война, – задумчиво протянул я. Это было уже не совсем то, для чего меня приглашали. Я-то рассчитывал, что выполню миссию диверсанта, нанесу с пяток точечных ударов и удалюсь по-английски – во всяком случае, именно таким уяснил для себя положение вещей после первого разговора с Ружиным. Ни слова о полномасштабных военных действиях тогда сказано не было. Будь подобное озвучено – я бы еще подумал, соглашаться или нет. Выходить в чисто поле лицом к лицу с тремя тысячами чокнутых фанатиков? Нет уж, увольте. Нашли осла. Только загвоздка состояла в том, что я, незаметно для самого себя, уже стоял в чистом поле, в руках у меня торчал невесть откуда взявшийся меч, а на голову чья-то заботливая рука нахлобучила шишак. Дерись, родной! Противник ожидается с минуты на минуту. Еще, конечно, можно было бросить и меч, и шишак, да слинять куда подальше, пока битва не началась. Но, во-первых, смойся я сейчас – и те, от кого убежал, все равно будут преследовать меня и рано или поздно бой придется принять. Не уверен, что в тот момент буду готов к нему так же хорошо, как сейчас. А во-вторых, ретироваться мешала гипертрофированная гордость. И, честно говоря, возможность получить прощение за все, совершенное ранее. Последнее, наверное, давило сильнее всего – погибну или выживу, прошлое все равно будет предано забвению. Да, ФСБ умела делать дела. Я и сам не заметил, как оказался втянут в их игру по самую макушку. Досадно, но я сумел подавить раздражение. Что ж, раз надо заплатить эту цену – заплачу. Никто и никогда не сможет сказать, что Чубчик не платил по счетам. И, вместо того, чтобы возмущаться, я спросил у Ружина, кивнув в сторону ванной комнаты: – А с этим как успехи? Сильно успел попортить? – Да нет, не очень, – он покачал головой. – Молчит, как Зоя Космодемьянская. – Я слышал, – я саркастически усмехнулся. – А что, снаружи сильно слышно? – встревожился напарник. – Нет. Я тоже в ванной комнате был – брился. Там стены тоньше. – Да? Не знал. Спасибо за информацию. Хорошо, что у нас ванные смежные. Ну что – пойдем, продолжим? – Пойдем, – согласился я. – Допрос с пристрастием. Третьей степени. Проводит святая инквизиция. Слушай, а почему он молчит? – Фанатик, – Ружин пожал плечами. – Да не вообще, – отмахнулся я. – Именно сейчас – почему? – А я ему рот заткнул, – он открыл дверь в ванную и приглашающе мотнул головой: – Вот он, красавчик. Я вошел первым. Раз хозяин приглашает, зачем отказываться? Ментик сидел на полу. Его руки были вывернуты за спину и привязаны к батарее. Глаза дико вытаращены. При виде побритого меня он вытаращился еще сильнее. Я бы ни за что не поверил, что такое возможно, кабы сам не видел. Но я видел, и поверить пришлось. Серая ментовская форма, делавшая его похожим на тень у городского управления автоинспекции, в результате многочисленных пертурбаций измялась и местами испачкалась, отчего парень стал больше смахивать на бомжа, ночевавшего в угольной куче. Изо рта у него торчала буйная ружинская фантазия. Понимаю, что кляпа у напарника под рукой не было и готов оправдать что попало, даже грязные носки. Но не кусок мыла, который Ружин загнал ментику в рот целиком. Даже на мой, неискушенный в вопросах человеколюбия, взгляд, это было верхом садизма. Я засунул ментику в рот два пальца, вырвал начавший активно растворяться обмылок и едва успел отскочить в сторону, чтобы не испачкаться. Хорошо, что струю он направил не прицельно, а то мои единственные приличные брюки выглядели бы не так прилично. В мыльной пене и остатках ментовского завтрака-то. – Вкусно? – грозно поинтересовался Ружин, надвинувшись на пленника. Тот что-то булькнул неразборчиво, и я удивился, почему из его рта не вылетело десятка два разноцветных мыльных пузырей. – Молчишь? Вот что я тебе скажу, говносос: каждый раз, как ты будешь кусать меня за ногу, я буду скармливать тебе по доброму куску мыла. Если у меня мыло закончится – а оно не закончится, потому что в сумке еще два куска лежит, и хозяйственное тоже, – мы сходим к нему, – ружинский палец ткнулся мне в ширинку, но владелец пальца смотрел в другую сторону и не заметил своей маленькой оплошности, – и возьмем его кусок. Так что обещаю: твой желудок простирается лучше, чем белье в прачечной. Сечешь?