– Не бей его, – усмехнулся Катаев. – Видишь, мы разговариваем. Нет, тебя я не дождался. Тебя что-то не туда занесло. – Это он сообщил уже мне. – Я, грешным делом, решил, что, раз ты начал с Цехового, то в этом духе и продолжать будешь – по личностям пройдешься. А у тебя, оказывается, личностный фактор на втором плане был. – Говоришь – как мед хаваешь, – похвалил я. – Практика большая, – пояснил Катаев-Липовый. – Ну, ладно, Засульского ты грохнул, а что насчет Сотникова? – Я, во-первых, и Засульского не трогал, – мягко поправил я. – Он сам на своей «Субару» колонну деревьев выкосил. Ну, камикадзе, я не виноват. Комплекс самоубийцы. И Сотникова я не трогал. Он, правда, немножко поломанно себя чувствует, потому что по деревьям лазить разучился. А так – жив, здоров. Если, конечно, в ФСБ из него отбивную не сделали. – В ФСБ? – переспросил Катаев. – В ней, в родной, – подтвердил я, после чего наш диалог прервался и мы уставились друг на друга, словно две голодные анаконды, решающие, кто из них сейчас станет сытой, а кого вообще не станет. Вопрос не так прост, как кажется. Потому что в его глазах, где-то глубоко за мутной затхлостью, я вдруг, неожиданно для самого себя, увидел такой холодный ум, такую жесткую волю, что непроизвольно передернул плечами. Так вот какую шутку сыграл со мной напоследок Гаврила Сотников, стрелок, страдающий диареей! Отправил прямо в пасть анаконде – первое сравнение оказалось на редкость удачным. В Катаеве действительно было много от змеи – холодная расчетливость, безжалостная деловитость. Если он хочет кушать, то обязательно покушает, и никакие слезы жертвы его не разжалобят. Такой человек вполне может придумать операцию «Пирл Харбор», даже не будучи фанатиком. Просто потому, что посчитал нужным придумать именно это. И он предусматривает все – вплоть до охранников в своей сторожке, о которой ФСБ пока ни сном, ни духом не ведает, и, наверное, вплоть до клочка бумаги, когда идет в туалет по-малому. А вдруг захочется по-большому? И Гаврила, тоже по-своему хитрая лиса, своими настойчивыми отговорками только распалил мою решимость броситься в кольца этого удава. Он всячески темнил, не давал забыть об этом, и я клюнул на его приманку, примчался сюда, рассчитывая найти что-то важное. Обидно. Я-то считал себя более умным. А попался на банальном противоходе. Правда, в руке у меня до сих пор была пушка, отчего бы не попытаться воспользоваться ею? Странно, что они старательно обходили вниманием этот вопрос. Рассчитывали, что я таки попытаюсь пострелять и тем самым подам повод грохнуть меня, так сказать, в пределах самообороны? Прекрасная отговорка для полиции. Но я сомневаюсь, что они вообще нуждались в каких бы то ни было отговорках. Возникни необходимость, и я легко буду пущен в расход. Вокруг – болото. Впрочем, у меня и в мыслях не было открывать стрельбу. Из всех троих оружие на виду держал лишь тот, что стоял за дверью, но остальные двое, подозреваю, тоже были при стволах, достать которые много времени не понадобится. Во всяком случае, не столько, сколько мне, чтобы убрать троих человек, рассредоточенных по всей комнате. – Да ты пушку-то выпусти, – усмехнулся Катаев, словно прочитав мои мысли. Мы тут все люди мирные, нам стрельба ни к чему. А дорогим гостям всегда рады. Смотрим – фары, машина. Ну, думаем – встречать надо. И точно – ты. Так что, пообщаемся? – и его странные и страшные глаза весело блеснули – словно звезда в просвет между туч угодила. 31 Пистолет я, понятное дело, бросил. На что мне лишняя тяжесть, если ее даже в ход пустить нельзя? Вернее, можно, но это станет последним самостоятельным поступком в жизни? В такой ситуации всегда выгоднее оказаться с пустыми руками – хоть какая-то свобода маневра появится. Кроме того, под ветровкой у меня был еще один ствол, о котором Катаев и компания ничего не знали. И я надеялся, что не узнают. Должны ведь даже у такого гиганта мысли, как Катаев, иметься слабые места. Хотелось верить, что одним из них окажется излишняя самоуверенность. Ничего странного в этом не будет – таким постоянным победителям интеллектуальных баталий просто трудно вообразить, что они могут чего-то не учесть. Кстати, в этом они правы, ибо ошибок почти не допускают, отрабатывая все вероятные варианты. В пределах логической видимости. Но порой случаются ситуации, которые не представляется возможным уложить в логические рамки. Если, к примеру, Пизанскую башню из Москвы не видно, то ее никто и не увидит. Можно представить, как она стоит там, в своем далеком далеке, покосившаяся, как забор у нерадивого хозяина; но это – преимущества реальности. Потому что картинку с башней видели все. Гипотетическое предположить можно, но нереальное гипотетическое – чрезвычайно трудно. Логика, главное оружие таких типов, как Катаев, пасует, не в силах нащупать ничего, на что могла бы опереться, на чем построить анализ. Нелогичные действия загоняют ее в тупик. И таким нелогичным поступком с моей стороны было иметь при себе второй ствол. Понятно, в книжках такой прием весьма распространен, но на практике встречается очень редко. Потому что, во-первых, люди, берущие с собой пистолет, не ковбои и стрелять с двух рук обычно не имеют в виду – им бы сделать дело, и чем быстрее, тем лучше. А для этого и одного ствола хватит за глаза. Во-вторых, пистолет – не пудреница и не бумажник, но довольно увесистая и достаточно объемная штука. Даже самые миниатюрные модели. Правда, говорят, где-то стали выпускать пластиковые стволы, но я лично таких не видел, а потому держу за байку; если же это так, то их вес, надо полагать, значительно уменьшился. А Катаев был практиком. Неплохо подкованным в теории, но не до такой же степени. Конечно, мне повезло, что я вдруг, невесть почему, начал изменять своим привычкам и прятать пистолет за пояс. Оказалось, что это к лучшему – положи я ствол в карман, и вычислить его никакого труда не составило бы: если карман обвис и страшно оттопыривается, значит, в нем что-то лежит. Если это что-то по своим очертаниям страшно напоминает пистолет, значит, это он и есть. Логично? Более чем. Но, заставив меня бросить ствол, который я держал в руке, Катаев не менее логично решил, что больше у меня ничего нет. Во всяком случае, очень хотелось надеяться, что он так решил. Я бы на его месте, наверное, сделал именно так. Человек приходит меня убить, в руке у него пистолет. Зачем ему еще один – за поясом? Для равновесия? Примерно таким мне представлялся ход катаевской мысли. Каков он на самом деле, ни мне, да и никому из смертных, исключая самого Катаева, не было известно. Впрочем, и сам он знал про свои мысли, полагаю, далеко не все. Второй ствол – мой туз в рукаве. Предстояло разыграть партию, ставкой в которой была жизнь. Чья – пока вопрос. Возможно – моя. Но с тузом в рукаве я чувствовал себя гораздо увереннее. – Так что, молчать будем? – усмехнулся Катаев. – А что мне говорить? – удивился я. – Задавай вопросы – отвечать буду. А по пустому зачем кислород переводить? – Верно, – кивнул он. – Экономика должна быть экономной. Словарный запас тоже можно исчерпать, как любой другой запас, я всегда это говорил. Да не стой ты под дверью, как побирушка. Иди вон, сядь на нары. Только не вздумай дергаться – мои парни не в университетах учились, их улица воспитала. Правил бокса они не знают, по-джентльменски драться не умеют. Так что просто сиди и смотри. Добьем козла – поговорим. Может, вчетвером еще партейку сгоняем. Я послушно подошел к грубо сколоченной из неструганных досок кровати, которую Катаев назвал нарами и которой он, как я подозревал, время от времени пользовался, чтобы вздремнуть. Забравшись на нее с ногами, прямо в обуви – благо, постельные принадлежности здесь давно уже утратили свой вид и цвет, и запачкать их не было никакой возможности (запачкаться самому – другое дело), – привалился спиной к стене. С одной стороны – поза обреченного, не вызвавшая бы подозрений у самого Малюты Скуратова, а с другой, надежно был скрыт от чужих глаз пистолет. Парень, поджидавший меня за дверью, тоже вернулся к столу и поднял свои отложенные на время камни. Чем хорош «козел» – так это своей непродолжительностью. Буквально через несколько минут Катаев, завершив игру «рыбой» и выдав проигравшим по два щелбана, снова уставился на меня невыразительными глазами: – Ну, поговорим? – Можно и поговорить, – я сложил руки на коленях и тоже уставился на него, стараясь не отводить взгляда, что, признаться, было трудновато. Так мы и сидели, бодаясь друг с другом глазами, со стороны похожие то ли на влюбленных, то ли на придурков. Его взгляд не гипнотизировал, чего я всерьез опасался. Правда, не оставляло ощущение, что пониже спины меня кто-то давным-давно обоссал, из-за чего там все покрылось холодной корочкой. Странная ассоциация, но никакой другой на ум не приходило. – Значит, говоришь, Сотников жив? – поинтересовался Катаев для затравки. – Был, когда я его в последний раз видел. – Это он тебе сказал, где меня искать? – Нет, – огрызнулся я. – Это я сам, методом долгих проб и ошибок, вычислил. Конечно, он. Сволочь. – Почему сволочь? – удивился Катаев. – Ты ему, вроде, должен быть благодарен. – За то, что сижу здесь? – удивился я. – Конечно, – убежденно кивнул он. – Ведь мог и лежать. Долго уламывать пришлось? – Не очень. Полчаса морального избиения, двести граммов водки и удар бутылкой по переломанной руке. Все рассказал. – А ты, я смотрю, безжалостный, лыцарь плаща и кинжала. Рука сломанная, говоришь? Я всегда знал, что Гаврила на боль слаб. Чуть прижать – с потрохами сдаст. Значит, не ошибся. Таких людей сразу видно. А ты как к боли относишься? – в его глазах появился какой-то нездоровый блеск, и мне это не понравилось. – Отрицательно. – Не то; я имею в виду – умеешь ее терпеть? – Не знаю, не пробовал. – Как не знаешь? Вас же там учили, как преодолевать болевые пороги – или как это называется? – Где – там? Что ты имеешь в виду? – Вот сейчас что имею, то и введу! – пригрозил он. – В ФСБ, в отделе по борьбе с терроризмом. Или думаешь, я ничего не знаю? – Думаю, не знаешь. Эта информация к тебе из ментовки поступила, из ГАИ? Так вот, сообщаю: прямого отношения к гэбэшникам я не имею. Они меня наняли для выполнения задания. Вот и вся любовь. – Да? – он приподнял левую бровь, выражая недоумение. – Так ты, выходит, наемник? А они что – и такие вещи практикуют? – Выходит, практикуют, – согласился я. – Я сам удивился. – Ну, – Катаев кивнул. – Это естественно. Нормальная реакция. А чем ты в свободное от наемничества время промышляешь? – Киллерствую помаленьку, – я не видел причин скрывать это. – Ну?! – на сей раз обе его брови полезли вверх. Видимо, удивление было безгранично. – Ты серьезно? – А ты полагаешь, что они для этой работы любого слесаря-сантехника могли пригласить? – Ты, наверное, прав, – согласился он. – А кто второй? – Ружин-то? Журналист. – Еще лучше, – усмехнулся Катаев. – Киллер, журналист и Федеральная служба безопасности. Птица-тройка. И что, вам ФСБ контракт предложила? – Ясно, – кивнул я. – И какие условия? – Отпущение грехов. – Не понял, – он скривил губы – мол, что это за чушь такая, ни разу не слыхивал. Я, как мог, объяснил ему, умолчав, однако, про денежную сторону вопроса. Я не хотел, чтобы он смеялся, услышав сумму. Не его ума дело. Сам знаю, что по бабкам все выглядело смешно. Но тут не в бабках суть. – Ого! – сказал Катаев, когда я закончил объяснение. – Индульгенция это. Знаешь такое слово? В средние века католикам бумажки продавались с отпущением грехов от имени самого Бога. Занятная вещь. – Слыхал, – подтвердил я. – Надо бы, кстати, прикинуть – может, и в нашем деле индульгенции как-то использовать? Подумаю на досуге. А контора тебя ориентировками тоже снабдила? – я кивнул. – И моя там была? – Была. – И что они про меня писали? – он, оказывается, еще и тщеславием страдал. Или наслаждался. – Писали, что ты, возможно, мозг всей организации, хотя более точных сведений указать не могут. Лажа, в общем. Мне самому пришлось тебя искать. – Если бы Сотников не сдал, ты бы меня ни в жизнь не нашел, – самодовольно заметил Катаев. – Я все продумал. Гаврила, гад, потерпеть не мог. Боли испугался. Да, кстати, – он вдруг оживленно встрепенулся, вспомнив ускользнувшую было мысль. – Как, все же, насчет твоих болевых порогов? – Ужасно, – устало сказал я. С этим дурацким вопросом Катаев надоел мне хуже горькой редьки. – Что именно тебя интересует? Сумею ли я выдержать боль? Так это смотря какую. Зубы мне раза три рвали – ничего, терпимо. А вот ежели станут иголки под ногти загонять или, к примеру, кипяток через воронку в очко вливать начнут – это вряд ли выдержу. Все относительно. Ты уж, пожалуйста, поконкретнее. – Да ладно, – он махнул рукой. – Чего там конкретизировать. Ты на мой вопрос, в принципе, ответил. – Я рад. Тогда, может, и ты на один вопрос ответишь? Вызывает интерес вот что: куда ты меня определить собираешься? – У меня этот вопрос тоже интерес вызывает, – он уткнулся в стол и принялся помешивать доминошные камни, рассуждая, словно сам с собой. – Вообще-то, наемников во все времена и во всех странах сразу на тот свет определяли. И тебя, конечно, можно прямо сейчас в расход пустить. Места тут дикие, время – темное. Отвести тебя на пару километров – да пристрелить, чтобы впредь неповадно было нос в чужие дела совать. Только это слишком просто. Ты нам вреда куда как много нанес. Морального ущерба, так сказать. И материального, кстати, тоже. Из-за тебя провалилась тщательно продуманная операция. Из-за тебя в спешном порядке придется искать место, где можно будет шумиху пересидеть. Слава богу, с этим проблем нет – у нас еще достаточно людей, готовых за веру в огонь и в воду. Только Цехового с Засульским не воскресишь. Да и остальных ребят, которых ты в горячке порешил – тоже. Так что, думаю, нужно тебя по-другому наказать. По-особенному. Человек ты незаурядный, значит, и смерть нужно придумать незаурядную. Простая пуля в лоб тебя вряд ли устроит. Я хотел было перебить его, сказать, что такой вариант как раз по мне, – кто знает, что он подразумевает под незаурядной смертью? Скорее всего, пуля в лоб, в сравнении с тем, что он придумает, покажется поцелуем любимой. Но, поразмыслив, я решил пока не встревать. Как-никак, а у меня пистолет за поясом, так что пусть его извращенный мозг куражится. – Что же я могу тебе предложить? – Катаев задумчиво продолжал перебирать на столе костяшки домино. Кажется, даже раскладывал один из многочисленных доминошных пасьянсов. Прям Юлий Цезарь, право слово – одной рукой пишет, другой – разговаривает. И никакого дискомфорта! – Поскольку ты авторитет Отцов изрядно подорвал, а двоих из нас и вовсе раньше времени ко Всевышнему отправил (Сотникова я считать не буду, раз он живой), значит, надо умудриться одним выстрелом по двум зайцам угодить: и тебя убить, и авторитет поправить. Вопрос: как это сделать? – Он замолчал на несколько секунд, размышляя, и даже его рука перестала греметь костями, зависнув над столом. Наконец кивнул и снова ожил. – Ответ: надо принести тебя в жертву. Мы, конечно, не сатанисты, но почему бы нет? Авраам хотел своего сына в жертву принести? Хотел. Но Бог его руку остановил. Мою или Козодоя не остановит. Потому что ему, Богу, кровь заблудшего барана всегда вкуснее, чем кровь невинного агнца. Да и времена нынче не те пошли, чтобы Он кому-нибудь на горе показывался или руку останавливал. Ну, как? – мозг секты посмотрел на меня, и глаза его были хитрые-хитрые, словно подложил мне кнопочку под задницу и дожидается, когда я усядусь поплотнее.