— Давай двигаться, — сказала Грейс; голос глухой, искаженный. — Давай двигаться домой. «Хотя что такое дом?» — подумала Дейзи-Мэй. Грейс прошла первой, и Дейзи-Мэй уже почти была там, когда инстинкт подсказал ей обернуться на испятнанное рассветом кладбище. Ее взгляд обыскивал окрестности, потом увидел: из воздуха проступила фигура, прошедшая сквозь Жижу. Та девушка-подросток из Загона. Беловолосая зачинщица. Они едва обменялись взглядами, прежде чем Дейзи-Мэй вытолкнула себя из мира живых в следующий. * * * Дейзи-Мэй мало что помнила из школы — с такой хреновой посещаемостью, как у нее, вспоминать было особо нечего. Правда, имелось одно воспоминание, прожегшее себе путь в ее сознание, — фильм, который она видела в седьмом классе. «Когда дует ветер», мультфильм с анимацией наподобие снеговиков, был классическим случаем «недобросовестной рекламы». Когда он начался, класс вопил и улюлюкал, но постепенно дети умолкли, глядя, как простая пара живет обычной жизнью и умирает от ядерной войны, произошедшей где-то за сценой. После этого фильма Дейзи-Мэй несколько месяцев преследовали кошмары. И, несмотря на все разговоры «эта сила у тебя в крови», она представить не могла, что когда-нибудь увидит такое в настоящей жизни. Три секунды в Жиже убедили ее в обратном. Там, где в последний раз она видела пульсирующую, органическую штуку, панковски-розовую красоту, теперь была оскверненная пустошь; каждая поверхность и структура была отравлена тошнотно-зеленым. Тысячи лишенных лежали неподвижно, обвитые зелеными усиками. «Она взорвала Жижу, — подумала Дейзи-Мэй, оборачиваясь к Грейс, в глазах которой было то же отчаяние, та же мука. — Насколько же плохи дела, если она пошла на это?» Они пробыли там секунды, которые чувствовались минутами, потом часами; парили бесцельно в раковой, выжженной утробе, зная, что каждое лишнее мгновение повышает риск отравиться тем, что заразило лишенных. «Ни назад, — подумала Дейзи-Мэй, — ни вперед. Она вытащила меня из ада, только чтобы я смогла сгнить на Почве». * * * Дейзи-Мэй сорвала маску, обернулась, увидела Грейс, хватающую ртом кладбищенский воздух. — Плохое дело — возвращаться на Почву так быстро и так скоро, — отдуваясь, сказала Грейс. — От таких штук у нас начинается высотная болезнь. Дейзи-Мэй легла на спину, глядя в небо, усеянное белыми разрезами. Их стало больше, даже за то короткое время, которое они провели в Жиже. Мир разваливался быстро. Она села, набрала в грудь воздуха, такого же ядовитого, только сжигающего медленнее; взгляд обыскивал кладбище. Беловолосой девушки нигде не было видно. Может, ей показалось? Может, это подействовала мрачная, галлюцинаторная магия яда в Жиже, еще до того, как она в него погрузилась? Грейс сбросила баллон под ноги девушке. — Что ты делаешь? — То, что нужно сделать, — сказала Грейс. — Звучит бодро, а? — Звучит как маразм, — ответила Дейзи-Мэй, — потому что ты тут в жизни не останешься. — Жижа стала отравленными руинами. Полбаллона на нее не хватит. — Хватит, если мы будем шевелиться как следует, — сказала Дейзи-Мэй; слова, засоренные неуверенностью. — Если «шевелиться как следует», запас будет расходоваться еще быстрее, — ответила Грейс, — и тебе это известно. — Она подтащила к себе баллон Дейзи-Мэй, отсоединила резиновый шланг на своем и подключила его к системе своей младшей спутницы. — Ты единственный шанс Загона. Я — нет. — Если ты останешься здесь надолго, от тебя ничего не останется, — сказала Дейзи-Мэй, не делая попыток остановить перекачку кислорода. — А если ты останешься здесь, от всего ничего не останется, — парировала Грейс. — Простейшее решение, которое когда-либо принимала любая из нас. — Она закрутила вентиль на баллоне Дейзи-Мэй, стрелка ушла в зеленую зону. — Давай надеяться, что не последнее. * * * Снова Жижа. На этот раз Дейзи-Мэй была готова к этому опустошению, но от того ее задача не стала легче. Раньше, двигаясь здесь, ты словно плыл сквозь патоку. Теперь это походило на слалом в лабиринте розовых кустов. При каждом движении, на каждом дюйме ее хватали невидимые усики, цеплялись за одежду, оставляли свои проклятые следы. Хуже всего была веревка, связывающая миры живых и мертвых; будто кто-то тайно начинил ее осколками стекла, в кровь режущими руки. «Я истекаю кровью, когда мертва, — подумала она; сзади тикал датчик быстро уходящего кислорода, метроном саундтрека последних дней. — Послежизнь имеет тебя во всех позах». Она проталкивалась сквозь завалы тел; их количества были неисчислимы. Тела уже покрывали желтушные побеги, как у того лишенного, которого она застрелила, но в тысячу раз сильнее. «Чудовища, вот мы кто. Мы с самого начала управляли концлагерем, и сказать “я же вам говорила” ни хера не изменит». Ее качнула тошнота, из желудка поднялась желчь. Девушка наддала, понимая, что с маской, полной блевотины, не доберется до стены быстрее и что снять маску невозможно, если только она не хочет в несколько секунд получить полную дозу яда. «Хотя я уже отравлена. При такой концентрации меня травит каждая минута, проведенная в Жиже. А вот временные повреждения или постоянные, будет видно». Дейзи-Мэй рычала, подгоняя себя, проталкивалась к цели; она уже видела дверь, которая приведет ее в Загон. Но сквозь муть зелени и разложения пробивался страх того, что может встретить ее на другой стороне, и он рос с каждым рывком веревки. Ей оставалось футов пятьдесят, когда она увидела девочку. Ту самую, с которой она знакомила Джо, когда тот оказался в Загоне. Ту, которую она назвала чьей-то сестрой, дочерью, внучкой, ту, которой подарила цветок. Девочка парила в одиночестве, в стороне от массовой могилы других лишенных, связанная безумным переплетением зеленых плетей. Дейзи-Мэй поняла, что у нее нет времени задержаться, она рискует заразиться сама, — но если она ничего не сделает, все усилия прорваться на ту сторону будут пустыми, никчемными. Застонав от боли, чувствуя, как в ней пылает каждая неживая клетка, она развернулась, выпустила веревку и, толкаясь ногами, как лягушка, поплыла сквозь выжженное пространство. Отогнав новую волну тошноты, потянулась, взяла девочку за руку и пожала ее. Их взгляды встретились всего на секунду, но этого хватило. «Они чувствуют, как мы, — подумала Дейзи-Мэй. — Радость, боль, страх, надежду… они не отличаются от нас. Я не обезумела. Я не ошиблась». В глазах девочки мелькнуло «пожалуйста, убей меня». «В такие моменты мне хочется быть жестче». Дейзи-Мэй залезла в карман, вытащила бомбу, выданную ей Мейбл целую вечность назад — ее следовало использовать, когда остался посреди вражеских позиций, — вложила бомбу в руку девочки, крепко сжала и сказала взглядом «прости». Потом оттолкнулась и торопливо поплыла к веревке, ведущей на другую сторону. Датчик баллона тикал все быстрее, его резервы почти исчерпались. За спиной раздался приглушенный взрыв — бомба сдетонировала. «Все, что окажется в радиусе взрыва, уже не воскреснет, — сказала ей тогда Мейбл. — Прибереги ее на крайний случай». Трудно было придумать случай, когда ей сильнее понадобилась бы эта бомба. Глава 35 Вывалившись на ту сторону, Дейзи-Мэй первым делом хотелось оглядеться. Вместо этого желудок заставил ее уткнуться в землю. Сброшенный баллон валялся рядом, тело рвало на ленточки отравой Жижи. Дейзи-Мэй стояла на четвереньках, и всю ее давила боль, равной которой она не испытывала месяцами, даже не верила, что такую боль можно ощущать. А еще она ослепла — такого не было раньше, когда она проходила из мира живых в мир мертвых. Надо признать, она еще никогда не проходила сквозь концентрированный ядовитый газ. «Невозможно сказать, нанесен ли непоправимый ущерб, — подумала Дейзи-Мэй, когда ее согнул очередной спазм. — И если да, что это означает». Когда организм выплеснул последнюю каплю отравы, девушка стояла на четвереньках в луже рвоты и дрожала, пытаясь обрести контроль над телом. Сильнее всего — больше, чем отсутствие зрения или бодро кровоточащее тело, — ее тревожил шум. Его не было. За все ее время в Загоне единственной постоянной величиной был назойливый шум, всеобъемлющая смесь стонов, ворчания и криков. Лишенных можно утихомирить не лучше, чем ветер, однако что-то с этим справилось, и сейчас ее пугала эта пустота. Как будто она осталась единственной живой душой во всем существовании. «Громче всего тишина, любимая». Бабушка Джун не раз говорила ей эти слова, обожая шум и гам, которые внучка приносила в ее дом. «Тихо бывает в могиле, так что кричи сколько влезет». Сейчас Дейзи-Мэй чувствовала именно это. Мертвая тишина, смешанная со слепотой, пугала. Она предполагала, что выпала в Загон, но правда ли это? Нащупала пальцами комки зернистого песка. Похоже на землю ее приемного дома, но земля есть земля, где бы ты ни был. Вряд ли это можно засчитать за факт, как сказал бы Джо. Хотя сейчас, когда она знает, что он был членом банды, которая ее убила, незачем вспоминать его слова.