— Все подохнем, — тоненько заскулил он. — Все… И я, и вы, идиоты… Наши вас спасут, как же… А что вы знаете о наших! Он всхлипнул и замолчал. — Нет уж, коли начал, то договаривай! — гаркнул Воронцов. — Ты бы хоть сейчас правду сказал, теперь нам терять нечего. — Правду хочешь? — взвизгнул Хрущев и разразился истерическим приступом то ли хохота, то ли рыданий. — Правду! А про что ты хочешь ее услышать? Про то, что всех заложников не чеченцы постреляли, а наша же «Альфа», да и сама там наполовину полегла? Про то, как медсестер чечены выпихивали к окнам, а Басаев, сука, еще ухмылялся: мол, мы ваших уродов и пальцем не тронем, вы их сами же пристрелите! И стреляли как миленькие, пока патроны не кончились. Трем медсестрам чудом удалось оттуда вырваться — видимо, даже чеченцы сжалились, так их прямо у входа положили! Зато потом рапортовали, что убили переодетых боевиков! Да и кто рапортовал? Те, кто в штабе штаны протирал! Я ведь там, в штабе, был и все помню! — Врешь, сволочь! — закричал Воронцов. — А как же сами солдаты? — А что они могли сделать, эти солдаты? — всхлипнул Хрущев. — Где это видано, чтобы у спецназа патроны закончились раньше, чем у террористов? Что они могли сказать об этом? Полковник их только и передал один раз по рации — лежу, мол, перед больницей. Ранен. Кажется, пиздец. Его потом там и нашли — тело лежит, а рядом рука валяется оторванная. Вот тебе и правда. Эту правду ты хочешь? Или, может быть, вам рассказать о том, почему вся эта каша в Буденновске заварилась? И расскажу, мне теперь уже все равно! И ты слушай, лейтенантик! Чего притих? — Уймитесь, Олег Иванович, — процедил Ен, смерив Хрущева презрительным взглядом. Ободранный пресс-секретарь с безумными глазами и струйкой слюны, вытекающей изо рта, вызывал в нем непреодолимое чувство острой брезгливости. Хрущев, не обратив на его слова никакого внимания, коротко хохотнул: — Так вот, лейтенантик, незадолго до Буденновска наша с тобой славная армия одержала великую победу. О ней еще во всех газетах орали. Ну надо же — бомбой снесли дом аж самого Шамиля Басаева! Неслыханный успех авиации! И почему-то нигде ни слова о том, что в этом доме превратились в фарш одиннадцать его родственников — жена, дети, родители, все! Тогда-то он, наверное, и решил такое же в России устроить. И устроил! Пресс-секретарь снова истерически захохотал и забулькал, затем так же резко замолчал и отчаянно посмотрел на Степана и Ена. — Господа, — прошептал он, все тут же осознали, насколько фальшиво сейчас звучит это набившее оскомину обращение. — Они ведь сейчас нас всех убьют. Да-да, всех. Они же звери, ничего не боятся… А на кого чеченцы патронов пожалеют, тех наши же пристрелят. Начнется штурм — кто будет разбираться, в кого стрелять? Что делать, господа? — Нашел господ, — усмехнулся Воронцов. — Я вот, Олег Иванович, одного не понимаю — ведь мы все сюда попали добровольно, никого никто не принуждал идти в заложники. Почему же вы согласились? — Это вам только кажется, что добровольно, — махнул рукой Хрущев. — Попробовал бы я отказаться, сразу бы полетел с места вверх тормашками. На то и пресс-секретарь, чтобы вместо хозяина в дерьме купаться. Под меня и сейчас подкапываются, а так, без прикрытия хозяина, живьем съели бы. К тому же я специально справочки наводил, так эти сволочи в УВД ляпнули, что, мол, не беспокойтесь, Олег Иванович, якобы из самой Москвы прислали спецов, чтобы они этот чертов автобус тут же без лишней крови назад отбили. И где теперь эти спецы? Где они, я вас спрашиваю? Ен отвел глаза. В передатчике что-то щелкнуло и донесся тихий шепот Сона: «Шустрый мужичок! И здесь подсуетился!» Хрущев тем временем затих на своем стуле, похожий в своем испачканном, а некогда роскошном костюме на ободранного старого воробья. Внезапно тяжелая дверь лязгнула и отворилась. На пороге возникли два вооруженных чеченца. Хрущев тоненько пискнул, даже сдержанный Воронцов заметно побледнел. Однако на этот раз боевики вошли в комнату, не обращая на них никакого внимания. Затем один из них ткнул в Ена толстым пальцем с густой черной грязью под ногтем и коротко приказал: — На выход, лейтенант! — Прямо в таком виде? — Ен выразительно указал глазами на веревки, крепко связывавшие его руки и ноги. Охранники коротко посовещались между собой и, видимо, пришли все-таки к выводу, что шагать со связанными ногами достаточно сложно. Один из чеченцев, пыхтя, развязал веревки на ногах Ена, тогда как другой в это время наставил на него автомат. Ен пошевелил затекшими ногами и осторожно поднялся. Бросив последний взгляд на своих невольных спутников, он вышел, пригнувшись под низкой притолокой. Один из охранников молча подал знак следовать за ними. Ена провели по коридору в одну из соседних импровизированных камер и усадили за грубый стол, покрытый дырявой клеенкой. С другой стороны стола был предусмотрительно пододвинут высокий деревянный стул, из чего Ен заключил, что его позвали сюда для какой-то беседы, причем неведомый собеседник не хотел, чтобы ее слышали остальные заложники. Поняв это, Ен устроился поудобнее и стал ждать, поминутно поглядывая на охранников, занявших свои места у дверей и не сводивших с него настороженного взгляда. Наконец дверь вновь распахнулась и в комнату вошел, степенно покряхтывая и опираясь на суковатую палку, тот самый седой старик, на которого Ен обратил внимание еще во время неудавшейся репетиции. Войдя, он что-то сказал охранникам на своем языке. По интонации их ответа Ен понял, что они решительно возражают против слов аксакала. Старик повторил то же самое, насупив седые брови и воинственно замахнувшись палкой. Наконец после небольшой, но жаркой перепалки боевики сдались и вышли из комнаты, прикрыв за собой дверь. Ен с интересом ждал, что же теперь произойдет, готовый к любой неожиданности. Однако того, что последовало дальше, он не ожидал. Подойдя к двери, старец проверил, не слышно ли их с той стороны, затем тщательно осмотрел стол и стены, пытаясь обнаружить подслушивающие устройства. Убедившись, что за ними никто не наблюдает, он присел на приготовленный для него стул и негромко сказал: — Ну здравствуй, Евгений Антонов. ГЛАВА 14 В этот момент Ену потребовалось все его самообладание, помноженное на четыре года обучения у генерала Гриценко, для того, чтобы не подпрыгнуть на стуле до потолка или не усомниться в том, что его уши правильно расслышали обращение аксакала. Ведь никто на всем юге России не знал и не мог знать его настоящей фамилии. Иногда он ловил себя на том, что даже сам начал подзабывать ее, все более приспосабливаясь к кодовой кличке «Ен». Разумеется, в его офицерском удостоверении, тщательно осмотренном специалистами Дениева, значилась совершенно другая фамилия. Мало того, даже немногочисленные люди из руководства УВД, с которыми он мельком виделся в Ставрополе, не имели ни малейшего представления о том, кем же он является на самом деле. И вот теперь, в самом центре Чечни, где он никогда до этого не бывал, в самый разгар проводимой операции какой-то местный старикан, судя по всему, никогда не покидавший родных гор, ни с того ни с сего называет его по имени-фамилии, словно старого закадычного друга! Нет, этого не может быть! Потому что… Да просто потому, что не может быть! Вероятно, все эти мысли достаточно явно отражались на лице Ена, так что старец с видимым весельем наблюдал за его реакцией и маленькие, выцветшие от возраста и горного ветра глазки просто лучились от неслышного смеха. Наконец Ен с трудом выдавил из себя: — Простите, но откуда вы меня знаете? Он понимал, что отпираться не имеет смысла, и готовился к самому худшему. Однако старик, по-видимому, не собирался причинять ему вреда. Напротив, он пребывал в благодушнейшем настроении. — Эх, что за молодежь нынче пошла! — усмехнулся он в белоснежную бороду. — Разве тебя не учили в детстве, что нехорошо отвечать вопросом на вопрос, особенно разговаривая со старшими? И при этом вы еще утверждаете, что наш народ менее культурный, чем ваш! К тому же я-то тебя знаю, а вот ты, Евгений Антонов, так и не догадался поздороваться, прежде чем задавать свои вопросы. — Из-звините, — промямлил вконец растерявшийся Ен. — Так как же вас зовут? — То-то же, — одобрительно усмехнулся чеченец. — А зовут меня Инал Магомедов, но ты можешь называть меня просто дядя Инал. Старик говорил по-русски плавно и почти без акцента, голос его был спокойным и добрым, так что Ен неожиданно почувствовал к нему почти абсолютное доверие. Впрочем, что же еще ему оставалось в этой ситуации… — Хорошо, дядя Инал, — наконец сказал он. Губы старика раздвинулись в улыбке, обнажив крепкие десны без единого зуба. — Вот мы и познакомились, Евгений. А теперь, если хочешь, можешь задавать мне свои вопросы. Времени у нас еще достаточно. Седобородый чеченец откинулся на спинку стула, удобно опершись узловатой рукой на палку. — И все же, дядя Инал, откуда вы меня знаете? Мы с вами уже где-то встречались? — спросил Ен. — Это долгая история, — ответил старик. Глаза его подернулись дымкой воспоминаний. — Прежде всего я действительно никогда с тобой не встречался вплоть до этого дня, тут ты прав. — Так откуда же вы знаете мое имя? — Не перебивай, когда разговариваешь со старшими! — слегка нахмурился Магомедов. — Да, я не был знаком с тобой, так как в последний раз покидал Ичкерию еще до твоего рождения, но я хорошо знал другого Евгения Антонова. У вас, русских, принято говорить о человеке, которому доверяешь: «Я бы с ним в разведку пошел». Так вот с тем Евгением Антоновым я двадцать три раза ходил за линию фронта. — Дед! — воскликнул Ен. — Наконец-то догадался! — усмехнулся чеченец. — А я-то тебя сразу признал — как две капли воды похож. Видать, порода у вас на севере такая сильная. Ему в начале войны как раз было столько же, сколько тебе сейчас. Эх, хорошее было время! Тяжелое, но хорошее. Тогда никто не разбирался, кто чеченец, а кто русский. Были свои — и были немцы. И все. А остальные существовали только для сволочей с Лубянки, ну так они все равно стреляли и тех и других… Старик задумался и замолчал. Казалось, он окончательно погрузился в воспоминания, потеряв контроль над реальностью. Наконец он, кряхтя, поднялся со своего стула и, наклонившись к Ену, быстро зашептал ему на ухо: — Не знаю, говорил ли тебе твой дед о том, как тащил меня, раненного, на себе через линию фронта, но я это прекрасно помню, словно все происходило вчера. Он спас меня, а я спасу тебя, понимаешь? — Но каким образом? — спросил Ен. Старик склонился еще ниже, тяжело опираясь на палку, и тихим шепотом изложил ему свой план. — Но ведь вы можете погибнуть! — воскликнул Ен, внимательно его выслушав. — Чепуха! — улыбнулся Магомедов. — Ты забываешь, что мы — воспитанный народ, а к своим аксакалам чеченцы относятся с гораздо большим уважением, чем вы к своим пенсионерам. Они не посмеют меня тронуть, а тебя — вместе со мной. К тому же я уже достаточно пожил, а если и погибну, то это будет достойная смерть. Но этого не случится, уверяю тебя. Ты только не волнуйся, Женя, я знаю, что ты справишься. Если бы ты знал, как ты похож на своего деда! Ну как, готов? Ен ненадолго задумался. — Надо спешить! — подталкивал его старик. — Ты что, не видишь, что здесь сейчас творится? Я давно знаю Шамиля, еще час назад вы были ему нужны и вам действительно ничего не угрожало, но теперь если ценой ваших жизней можно будет спасти хотя бы одного-единственного чеченца или даже просто автомобиль или пулемет, то Дениев не задумываясь принесет вас в жертву. И эта возможность может представиться ему очень скоро. Так что спеши, не раздумывай! — Хорошо, — наконец отозвался Ен. — Я согласен. Но нам придется захватить и остальных заложников. — Не думаю, что это тебе удастся, — покачал головой старик. — Дениев — человек прагматичный, а это слишком высокая цена даже для его уважения к старейшинам. Тебе никогда не удастся вывести отсюда всех пассажиров. — Ну, всех не всех, а своих сокамерников я не оставлю. — Делай как знаешь, — вздохнул Магомедов. — Я готов. Из протокола гипнообследования Ена, архив группы «Д», код 264753-Е — Что-то странное есть во всей этой шараге. — Да что странного, бля, нормальное место, много я таких за свою жизнь повидал! Михалыч только, сука, опять пригрозил, что Самому доложит, ну, вроде пью я. А кто не пьет? Кто не пьет, блин, я тебя спрашиваю? Вот ты не пьешь, так тебе по должности нельзя, месилово будет, тебя по асфальту размажут. А мне, бля, при такой работе как не запить? — Не, ну тут Михалыч не прав. — Я долил еще, себе немного и Андрею до краев стакана. — Вот я и говорю, падла, сам трахает этих баб, а мне и глянуть нельзя. Сижу, м-мать, как евнух на привязи, у меня от такой работы скоро член на шесть тридцать повиснет, да Михалычу-то насрать, Михалыч-то, понтер херов, сам пристроился, а мне что? С-с-сука! Обычно озлобленный Андрей был сегодня особенно яростен. Человек, только что узнавший его, мог подумать, что у него лейкемия. Лицо Андрея было мертвенно-бледное, а глаза горели каким-то алым огнем. — Зато деньги получаешь! Вот друган твой приходил, тот, слесарь, сколько он имеет? А ты сколько? Вот и сравнивай. — Да еще бы мне эта гнида денег не платила! Да я бы тогда сам, бля, своими руками ему яйца оторвал и в глотку поганую бы ему засунул! Деньги! Деньги — это да. Но я разве один на свете живу? Тебе, Еныч, хорошо, ты свободен. А у меня супруга моя ненаглядная, бля, зарплату всю гребет. Всю! Ничего не оставляет, сука, тварь паршивая, я ее из Мытищ вытащил, гадину, где она работала. Знаешь где? На Мытищинском машиностроительном заводе. Ты вслушайся. Мытищинском машиностроительном заводе. Машины, бля, значит, строила. Меня как последнего мудака загребла в общаге местной и вселилась на квартиру московскую, а теперь и нос воротит, мужика небось какого себе завела, стерва дрянная, а я с этой работой… Андрей сплюнул, попав себе на ботинок, и затряс головой. — Башка болит, мать ее. Опять сегодня ночью не спать, клиентов, чтоб их, ждут. — Какие могут быть клиенты по ночам? — А, совсем забыл, ты же только днем тут… Ой, доконала меня эта гребаная работа, мочи нет! Давай споем, что ли? — Да ты лучше поспи немного, а то потом времени не будет.