Да, с самого начала этого дня у Ивана было дурное предчувствие. И оно его, конечно же, не подвело. Поезд застрял где-то под Невинномысском и в результате прибыл в Георгиевск с двухчасовым опозданием. Подхватив тяжелый чемодан, Иван поплелся к автовокзалу и в довершение всех бед был вынужден бежать за автобусом с усердием, которому позавидовали бы его коллеги из угрозыска, преследующие матерого рецидивиста. Хорошо хоть, что, когда он уже почти отчаялся, водитель-грузин с огромными усищами догадался затормозить и впустил запыхавшегося сержанта в салон. Но теперь наконец-то все злоключения позади. Могилевский широко улыбнулся — уже через несколько часов он придет домой и будет выслушивать восхищенные охи родителей и младшей сеструхи. Он поудобнее пристроил чемодан под рукой, чтобы никто не позарился, и устало закрыл глаза. Проснулся Иван от тревожного рокота голосов в салоне. Прислушавшись, он понял, что сидевшей через два ряда от него пассажирке — молодой и красивой южанке с длинными иссиня-черными волосами — стало плохо. Впрочем, в этом не было ничего удивительного — стенки автобуса, казалось, вот-вот готовы были оплавиться от жары. Бедняжка едва стояла, тяжело держась за поручни, и жадно хватала ртом раскаленный воздух. — Остановите автобус! — закричала какая-то сердобольная бабулька. — Гражданке плохо! Могилевского неожиданно покоробило от слова «гражданка». Оно у него ассоциировалось с чем угодно — с отделением милиции, заполняемым протоколом, дешевыми мужеподобными привокзальными шлюхами, но только не с этой девушкой, чьи хрупкие плечи чуть заметно вздрагивали, когда она тихим, извиняющимся голосом просила водителя остановиться. Автобус свернул на обочину и притормозил. Водитель галантно помог девушке спуститься. — Вам еще чем-нибудь помочь? — спросил он. — Нет, спасибо, — ответила девушка. — Вы мне и так уже достаточно помогли. И поздравляю вас. — С чем? — удивился водитель и только тут заметил особый яркий блеск глаз незнакомки. Это не был воспаленный отблеск, пляшущий в глазах больного человека, это было стальное мерцание глаз фанатика. — Вам оказана великая честь умереть за свободную Ичкерию, — торжественно, с расстановкой проговорила она и медленно достала из кармана тускло сверкнувший браунинг. Ее движение было спокойным и неторопливым, как в замедленном кино, и водитель беспомощно стоял, парализованный страхом, не в силах ни думать, ни оторвать взгляд от черных расширенных глаз женщины. В этих глазах не было ничего — ни жалости, ни сострадания, они были похожи на черный зрачок пистолетного дула, бесстрастно взглянувший в лицо водителю. Женщина немного отстранилась, чтобы не испачкаться в брызнувшей крови, и плавно нажала на курок. На темной от пота рубашке шофера стремительно расплылось багровое пятно, он издал хриплый булькающий звук, рухнул на колени и уткнулся лицом в землю, словно хотел на прощание поцеловать серый гравий дороги. Но женщина этого уже не видела. Брезгливо отвернувшись от падающего тела, она вернулась в разом притихший салон. — Граждане пассажиры! — четко сказала она, выставив перед собой пистолет. — Ваш автобус захвачен в бою батальоном освободительной армии Ичкерии под командованием полковника Дениева. С этого момента все вы объявляетесь военнопленными. Всем оставаться на своих местах. Не делайте глупостей — и останетесь живы. Все поняли? Она выжидающе замолчала, и тут же салон заволокла гробовая тишина, только кто-то нервно всхлипывал в углу и тихонько плакал ребенок. — Я спрашиваю, все поняли? — сказала террористка чуть погромче и подняла пистолет. — Поняли, — протянул нестройный хор голосов. — Вот и прекрасно. Могилевский со своего места увидел, как террористка небрежно облокотилась на дверцу кабины водителя и, не опуская браунинга, ловко достала левой рукой из сумочки портативную рацию и сказала в нее пару фраз на незнакомом языке. Ивана пробил холодный пот. Он понимал, что если он решит действовать, то делать что-то нужно прямо сейчас. Девчонка наверняка вызвала по радио основные силы боевиков, но пока еще она одна. Надо что-то делать, надо что-то делать… Он судорожно пытался вспомнить заученные когда-то инструкции, но они носились в голове, как подхваченные ветром пожухшие осенние листья, и ускользали от него. Необходимо было принять самостоятельное решение, и это было еще труднее. Ведь ему, в сущности, за все время его службы ни разу не доводилось принимать самостоятельных решений. Ловил он только тех, кого надо было ловить, бил только тех, кого приказывали бить… «И чтобы никакой самодеятельности! За то, чтобы думать, платят ученым, потому они и получают такие гроши, а тебе платят за то, чтобы ты выполнял приказы», — сказал ему в первый же день его службы начальник отделения, помахав для пущей убедительности перед носом Ивана огромным волосатым кулаком. И Иван старался следовать этому мудрому совету и только поэтому был образцовым милиционером, никогда не вызывавшим недовольства начальства. Он выполнял только то, что прикажут, пусть даже не явно, намеком, и тщательно искоренял любую инициативу. Но вот теперь, в этой ситуации, он лихорадочно пытался принять самостоятельное решение и не мог. «Главное — это добраться до девчонки и схватить пистолет, — думал он. — Она, судя по всему, хлипкая, не вырвется. Но как же это сделать?» В голове его проносились планы один безумнее другого. Вот он молниеносно бросается вперед по салону и, уворачиваясь от пуль, хватает террористку. Или притворяется, что его от страха пронесло, и просится выйти… Нет, все это полнейшая ерунда. В глубине души Иван понимал, что никогда не выберет подходящего плана, потому что он боится. Боится настоящих обученных бандитов, боится настоящего оружия, боится даже собственного страха. Да, страх собственного страха опаснее всего. Именно он сейчас ласково шепчет Ивану: «А зачем, в сущности, ты пытаешься рисковать жизнью? Ради чего? Ради гордого звания российского милиционера? Ради людей, которые что угодно готовы отдать, чтобы тебя убили вместо них? Зачем тебе лезть в герои? Сиди тихонько, ты ведь смотришь телевизор, читаешь газеты и знаешь, что террористы редко когда убивают тех, кто тихонько сидит. Да и девчонка сказала, что те, кто не будет делать глупостей, останутся живы. Вот и сиди, не высовывайся. Ты сейчас не мент, а простой отпускник, едущий к родителям и попавший в передрягу. И главное — никакой инициативы. Разве не это говорил тебе твой начальник?» Могилевский вздохнул и плотнее вжался в кресло, словно стараясь слиться с ним, чтобы его никто не заметил. Он ждал. Ждала и террористка, не спускавшая с пассажиров расширенных глаз. Через несколько минут к автобусу подъехал кряжистый джип, из него вышли четверо людей в защитных комбинезонах. Водитель остался в машине. Уверенной походкой боевики подошли к автобусу, и террористка впустила их внутрь. Первым вошел мускулистый гигант в черном берете, нижнюю половину лица которого скрывала огромная черная борода, а верхнюю — большие квадратные противосолнечные очки. И хотя он был единственным из пятерки, у кого не было никакого оружия, с первого взгляда было понятно, что он — вожак, а все остальные — всего лишь беспрекословно подчиняющиеся ему пешки. Охватив салон небрежным взглядом мясника, осматривающего стадо, он протянул руку в кабину водителя и достал оттуда микрофон. — Добрый день, дамы и господа, — спокойный голос вожака разнесся по салону. В этом голосе не было ни злобы, ни ненависти, только обычная деловитость уверенного в себе человека, выполняющего свою обычную будничную работу. — Мое имя Шамиль Дениев, я командир разведывательно-диверсионного батальона освободительной армии независимой Республики Ичкерия. Мы не террористы, а солдаты, так что вы можете не беспокоиться за свои жизни. Разумеется, в том случае, если ваше правительство достаточно разумно, чтобы уступить нашим справедливым требованиям и вывести оккупационные войска с территории нашего государства. Полковник обвел глазами притихших пассажиров, словно проверяя, насколько успокоительным оказалось действие его слов. Тем временем один из террористов забрался в водительскую кабину, другой, с автоматом наготове, расположился в конце салона, а третий теперь неотступно следовал за Дениевым, на его лице ясно читалась непоколебимая решимость защитить главаря от любой опасности, пусть даже ценой собственной жизни. Женщина оставалась на своем месте у передней двери автобуса, продолжая сжимать в руках пистолет, только теперь она позволила себе немного опустить дуло книзу. — Да, и вот еще что… Сейчас мне нужен один человек… Дениев медленно пошел по автобусу, внимательно вглядываясь в лица пассажиров. Могилевский с замиранием сердца следил, как главарь террористов неотвратимо приближается к нему. Иван чувствовал, как по его спине потекли предательские ручейки пота. Дениев подходил все ближе, ближе… — Попрошу вас подняться, — обратился Дениев к мужчине, который сидел слева от Могилевского рядом с женщиной, очевидно, его женой, державшей на коленях девочку лет пяти. — М-меня? — заикаясь от испуга, спросил тот. — Да, вас. — В голосе Дениева не слышалось ни малейшей эмоции. — Но меня никак нельзя, у меня тут… — Мужчина нерешительно посмотрел на жену и дочь. — Именно поэтому я и выбрал вас, — холодно ответил Дениев. Мужчина с усилием начал подниматься. Было видно, как его бьет мелкая дрожь. Неожиданно жена, до сих пор не проронившая ни слова, ухватила его за руку и изо всех сил потянула назад. Ее залитое слезами лицо повернулось к Дениеву, и она истерически закричала: — Сволочи! Убийцы! Вы не армия, а шайка бандитов, убивающая безоружных людей! Будь проклята мать, которая родила таких сыновей! То, что произошло дальше, было полнейшей неожиданностью как для чеченцев, так и для пассажиров автобуса. Заслонив собой мужа и дочь, женщина вскочила с места и, как разъяренная кошка, царапнула Дениева ногтями по лицу, оставив глубокие борозды, из которых тут же побежали в бороду алые струйки крови. Дениев отшатнулся. Обезумевшая от горя женщина наступала на него, выкрикивая громкие проклятия. Террористы отреагировали молниеносно. В то время как стоявший в конце салона боевик, подняв взведенный автомат, готовился расстрелять любого, кто окажет сопротивление, другой подскочил к женщине сзади, схватил за руки и повалил ее на пол. Женщина дико вскрикнула, извернулась всем телом и лягнула его в пах. Бандит завыл и начал отползать в сторону, но тем временем террористка стремительно, как пантера, бросилась на женщину, крепко придавив ей грудь коленом, что совершенно лишило ее возможности оказывать сопротивление. Пострадавший боевик тем временем наконец-то сумел подняться на ноги, после чего он громко выругался и занес над женщиной приклад автомата. — Стой! — Дениев, до сих пор молча наблюдавший за схваткой, молниеносно метнулся вперед и схватил боевика за руку. — Пусти, полковник! — прохрипел тот. — Я убью эту суку! Убью! Истерические вопли женщины тем временем прекратилась, и она теперь могла лишь бессильно всхлипывать. — Оставь ее, Салман! — По появившимся в голосе Дениева стальным нотам было ясно, что следующего предупреждения уже не будет. Боевик отвел глаза и отошел в глубь салона, сгибаясь от боли. — И ты, Айна, тоже ее отпусти, — обратился Дени-ев к террористке, продолжавшей крепко держать уже не оказывающую сопротивления женщину. Приказание было выполнено немедленно. Дениев достал из кармана комбинезона белоснежный носовой платок и тщательно вытер кровь с лица, затем подошел к женщине, поднял ее легко, как пушинку, и усадил в кресло рядом с ее побледневшей дочерью. — У вас хорошая жена, — сказал он, обращаясь к побелевшему как мел мужу. — Ради такой жены можно многое сделать, не так ли? А теперь встаньте. На этот раз мужчина подчинился беспрекословно. — Ваше имя? — Денис… Денис Мякотников. — Отлично, Денис. — По лицу Дениева было невозможно догадаться, о чем он думает в настоящий момент — решает ли отпустить или мысленно подписывает человеку смертный приговор. Наконец он обратился к Мякотникову с неожиданным вопросом: — Вы машину водить умеете? — Машину? — удивленно переспросил пассажир. — Да, кажется, умею. — Права у вас есть? — Есть… — Замечательно. В таком случае у меня к вам есть… скажем так, просьба. Слушайте внимательно. Сейчас вы возьмете наш джип и поедете назад, в Георгиевск. С собой вы возьмете конверт и карту. И то и другое вы должны отнести в Управление внутренних дел. В конверте содержатся наши требования. Кроме того, передайте им, что мы предлагаем обменять половину пассажиров на журналистов, готовых точно и беспристрастно описать происходящее и обнародовать наши справедливые требования. Мы не бандиты, а регулярное подразделение армии Республики Ичкерия, призванной защищать свой народ, и мы готовы сотрудничать с прессой. Также передайте им, что при малейшем подозрении, что готовится захват автобуса либо что присланные журналисты являются подставными, все пассажиры будут уничтожены. И предупредите их, что автобус будет заминирован и в случае возможной перестрелки взлетит на воздух. Понятно? — Мужчина молча кивнул. — Тогда повторите услышанное. После нескольких повторений Дениев удостоверился, что Мякотников запомнил все необходимые сведения. — Джип можете оставить себе в качестве платы за услугу, оказанную вами Ичкерии. Езжайте быстро, но осторожно, ведь ваши жена и дочь будут волноваться, ожидая вашего возвращения. Боевик, стоявший у входа в салон, проводил пассажира наружу. При виде трупа водителя, вокруг которого уже начали кружиться редкие мухи, мужчину вырвало. — Слабак! — насмешливо и почти добродушно проговорил боевик с сильным кавказским акцентом. — Ничего, потом привыкнешь. Он терпеливо дождался, пока тот придет в себя, затем протянул ему ключи и усадил в машину. Водитель джипа уступил ему свое место и вышел, аккуратно неся ящик со взрывчаткой. Плавно захлопнулась дверца. Денис Мякотников кинул последний взгляд на автобус, в котором оставалась его семья, затем мотор взревел, джип развернулся и понесся по направлению к Георгиевску. Шестой боевик тем временем втащил в салон свой опасный груз и стал его распаковывать. Стоял он при этом спиной к пассажирам, так что Могилевскому удалось разглядеть только, что был он самым щуплым и маленьким в команде Дениева и на первый взгляд совершенно не производил впечатления хорошего бойца, однако Иван, уже наблюдавший боевиков в действии, пока воздерживался от скоропалительных выводов. И действительно, в неторопливых, но четких и верных движениях боевика, достающего из ящика взрывпакеты, чувствовалась уверенность, свойственная профессионалам своего дела. Так опытный хирург, готовясь к сложной и ответственной операции, проверяет, верно ли разложены скальпели и зажимы, чтобы каждый из них в нужный момент оказался под рукой. Чем дольше наблюдал Иван за этим террористом, тем больше убеждался, что он является подрывником высочайшего класса, очевидно, из тех, кто многократно оттачивал свое мастерство в условиях реальной войны, когда за короткие недели бойцы получают знания и опыт, которых не даст самая лучшая военная академия за долгие годы обучения. Закончив проверку взрывателей, боевик взял первую порцию взрывчатки и шагнул в глубь салона. Только теперь Могилевский увидел его лицо. В нем не было ничего примечательного, ничего военного — мягкий подбородок, юркие глазки, совсем как у торговцев, в изобилии наводнивших Москву, выцветшие широкие усы. Но что-то в этом лице показалось Ивану смутно знакомым, словно он уже видел этого человека когда-то очень давно, однако вспомнить, когда именно, Иван не смог. Но где же он все-таки видел этого совсем не по-военному выглядевшего террориста? Тем временем боевик, видимо, почувствовал бросаемые на него исподтишка взгляды и посмотрел в сторону Ивана. Уголок рта чеченца чуть заметно дрогнул, он прищурился, и Иван с ужасом понял, что боевик столь же пристально вглядывается в его лицо. Наконец зрачки террориста стремительно сузились: он узнал. На его скулах сквозь южный загар проступила бледность, он аккуратно положил свою ношу на место и в полнейшем молчании, не отрывая взгляда от Ивана, подошел к его месту. Губы чеченца медленно разжались, словно это потребовало от него значительных усилий. — Выходи, ублюдок, — сказал он, обращаясь прямо к Могилевскому. Лицо террориста исказила кривая усмешка, и Иван увидел, что у него не хватает половины зубов. Могилевский поднялся и встал в центре салона перед боевиком. Странное это было зрелище — высокий, плотный милиционер в штатском и низенький смуглый чеченец, стоящие друг против друга. Всякому, кто видел эту сцену, было понятно, что между этими людьми нет и не может быть ничего общего — ничего, кроме слепой, испепеляющей ненависти, и лишь эта ненависть объединяла их — столкнувшихся лицом к лицу участников войны, в которой не будет победителей. — Ну что, сержант, вспомнил меня? Нет? Зато я тебя хорошо, очень хорошо помню, — исказился в усмешке беззубый рот. И тут перед глазами Ивана стремительно пронеслась полузабытая картина: ночь в отделении, он и двое его помощников с дубинками и шлангом с ледяной водой — и обнаженный хлипкий чеченец, задержанный за незаконную торговлю. Он уже еле держится на ногах и постоянно поскальзывается на кафельных плитах пола, испачканных его кровью и мочой. Могилевский помнил, что они устали и собирались прекратить допрос, но когда он подошел к хачику, уже упавшему на четвереньки, чтобы взять его за шиворот и выкинуть ко всем чертям, тот поднял голову и жирно харкнул на него кровавой массой. Она попала Ивану на воротник и испортила почти новую рубашку, поэтому Могилевский тогда озверел. Все дальнейшее он помнил как в тумане — сухой хруст ломаемых ребер, разорванную губу и утробное уханье чеченца, который уже не мог даже стонать. Пришел в себя Иван только тогда, когда двое его товарищей совместными усилиями и с превеликим трудом смогли оттащить его от торговца, но он еще долго вырывался, будто предчувствовал, что придется когда-нибудь им встретиться вновь… Хотя какое тогда могло быть предчувствие — чурка был совсем хлипкий, они даже испугались, как бы он не окочурился в их отделении, отвезли его подальше, на чужую территорию и бросили в сугроб подыхать… Щуплый, хлипкий, а ведь не сдох, сука! Эх, жаль, что ему не дали тогда его добить! Но кто бы мог подумать, что они такие живучие… Могилевский с нескрываемой ненавистью посмотрел в глаза террористу, и тот понял, что милиционер его тоже узнал. — Ну вот мы и встретились, говно московское, — сказал боевик. — Я знал, что Аллах поможет мне тебя найти. Знай, что тогда, когда я полз по снегу к дороге, я остался жить лишь потому, что мечтал выпустить из тебя кишки. Все эти годы я молился только об одном — чтобы ты не сдох до тех пор, пока я не разыщу и не урою тебя. Иван физически чувствовал, как буравит его ненавидящий взгляд террориста, но ни на секунду не отводил глаз. Он ясно сознавал, что живым ему из этого автобуса уже не выйти, что бы он ни делал, и с пониманием этого страх, гнездившийся в его душе, неожиданно ушел, уступив место иссушающей, бессильной злобе. Как жаль, что он не добил тогда эту мразь, что не свернул сегодня шею чеченской шлюхе, из-за которой они все погибнут! Ненависть тягучим комком поднималась вверх по горлу Могилевского, заставляя его задыхаться. — Да, я тебя тоже помню, — наконец сказал он, широко ухмыльнувшись. — А ты помнишь, как хрустели твои зубы? Помнишь, как обоссался, когда я тебя совсем легонько придушил? А ведь я видел тогда, что ты меня боишься, паскуда. А я не боюсь ни тебя, ни твоих обрезанных ублюдков. Эй, вы! — выкрикнул Иван на весь салон. — Это я говорю вам, поганым свиньям. Вы не жрете свинину потому, что вы сами свиньи! И скоро из вас всех сделают отбивную! По салону пронесся испуганный ропот, а террорист, выкрикнув что-то на непонятном языке, выхватил пистолет и молниеносно навел его на Могилевского, но затем медленно, с усилием опустил. — Не думай, что тебе удастся так легко отделаться, — наконец произнес он. — Сперва ты должен понять, что я пережил тогда, в снегу. Вы бросили подыхать на пустыре обычного торговца. Что ж, ваш замысел удался, тот торговец умер. С тех пор я стал тем, кем должен был стать, — воином великого джихада за освобождение моей страны от неверных. И я поклялся, что мне не будет покоя, пока хоть один из вас будет топтать землю Ичкерии. — Ты поступил правильно, Аслан, — раздался громкий, уверенный голос Дениева. — Ты не должен его убивать. Этот человек нарушил права гражданина нашей страны, и мы будем судить его военным трибуналом, как того требуют условия военного времени. Подсудимый, выходите из автобуса, — приказал он Могилевскому. Иван нехотя подчинился. Он медленно спустился по ступенькам, и террористы пропустили его. В лицо Ивану пахнул легкий ветерок, пропитанный едва уловимой горечью степных трав, но Могилевский ничего не почувствовал — ощущения его притупились, и им овладело странное безразличие. Следом за ним вышли подрывник и Дениев, приказавший сопровождающему его боевику остаться в салоне. Иван отошел на несколько шагов и обернулся. Он заметил, что у Дениева нет с собой оружия, кроме тяжелого армейского ножа на поясе. Подрывник сжимал в руках пистолет, но было заметно, что он умеет с ним обращаться далеко не так ловко, как со взрывчаткой. Иван внутренне напрягся — если ему выпадет еще один шанс, он его не упустит. — Как мы поступим с ним, командир? — спросил Аслан. Дениев пристально вгляделся в Могилевского, затем произнес: