— Вряд ли этот человек читал священные книги своего народа, иначе бы он знал, что их Бог заповедовал: «Око за око, зуб за зуб». Он издевался над тобой, но оставил тебе жизнь. Будет справедливо, ежели ты проделаешь с ним то же самое. В глазах Аслана сверкнуло торжество, он на мгновение опустил пистолет, и тут Иван внезапно бросился на него. Одной рукой Могилевский успел перехватить боевику руку с пистолетом, а другой тем временем нанес сильный удар в солнечное сплетение. Сержант никогда не занимался спортом профессионально, но за долгие годы практики он научился наносить некоторые удары не хуже опытного боксера. Террорист согнулся пополам, и Иван вырвал оружие из его сведенных пальцев. Ощущение холодной стали придало Ивану уверенности. Дорога была каждая доля секунды. Иван навел пистолет на Дениева: — Руки вверх, ублюдок! И скажи своим бандитам, чтобы они стояли смирно, а то пристрелю! Чеченец еще раз посмотрел на Ивана своим оценивающим взглядом, который его так раздражал, и, к удивлению Могилевского, коротко рассмеялся: — Ну сколько раз повторять, что мы не бандиты, а солдаты! Мы всего лишь выполняем свой долг, и каждый из нас готов, если нужно, погибнуть, чтобы добиться успеха операции. А убивать меня не советую. Застрелишь ты меня или нет, тебе не уйти, и ты сам это прекрасно понимаешь. Так что бросай оружие и сдавайся. Жизнь обещаю. Лицо Дениева было совершенно спокойным, Могилевский тщетно пытался найти на нем малейшие признаки страха. Создавалось впечатление, что роли не изменились и он остается охотником, а Иван — всего лишь затравленной дичью. — Мне терять нечего! — крикнул Могилевский. — В последний раз говорю — руки за голову и вперед! — Хорошо, — неожиданно согласился Дениев. Иван внутренне возликовал — все-таки чеченец испугался! А ведь изображал из себя эдакого бесстрашного героя, мразь черножопая! Полковник тем временем заложил руки за голову и медленно поднял ногу, очевидно, собираясь двигаться вперед. А в следующее мгновение Ивану показалось, словно Дениев внезапно уменьшился в росте. Пригнувшись, он молниеносно развернулся на пол-оборота и резким и точным движением дотянулся мыском ноги в тяжелом военном ботинке до руки Могилевского, сжимавшей оружие. Пистолет, сверкнув в лучах закатного солнца, упал в пыль. Сержант вскрикнул от боли и бросился бежать. Дениев тем временем снова выпрямился и торжественно сказал: — За покушение на убийство гражданина Ичкерии по закону военного времени обвиняемый приговаривается к высшей мере наказания. Но Иван, бежавший изо всех сил прочь и поскальзывавшийся в придорожной пыли, едва слышал его слова. В ушах его звенело, пот застилал глаза, а в голове колотилась одна совершенно бестолковая мысль: «Зря я так спешил на этот автобус. Лучше бы поезд опоздал еще на полчаса или чертов водитель оказался бы менее участливым». Это было последнее, о чем успел подумать Могилевский. А в следующее мгновение широкое лезвие полковничьего ножа со свистом рассекло воздух и вонзилось ему в шею чуть пониже основания черепа. Сержант коротко, по-заячьи вскрикнул и, раскинув руки, упал в редкую траву в тридцати метрах от дороги. С момента начала захвата автобуса прошло пятнадцать минут. ГЛАВА 2 Московский аэропорт Быково, для тех, кто там не был, — это засиженная мухами стекляшка размером со стандартную хрущобу, только двухэтажную. Внутри нее находятся три или четыре грязные скамейки и несколько ларьков, в которых можно получить у продавщицы (если удастся ее разбудить) пару холодных сосисок с бутылкой теплого пива. Если каким-то чудом на местную взлетную полосу, больше похожую на давно небритое футбольное поле, приземляется самолет, то бабушка-вахтерша (почему-то в аэрофлотской форме) снимает запор — веревочку с крючком — и пропускает прилетевших внутрь аэропорта и дальше — либо на автостоянку, либо на электричку. Дверь таможни такая узкая, что с двумя баулами человек еще кое-как протискивается, а вот с тремя уже вряд ли. Но пассажиры не жалуются. А те, кто жалуется, летают не в Быково, а в Шереметьево-2, и не из Краснодара, а из Вашингтона. Но компания, срочно прибывшая сегодня в аэропорт в ожидании спецрейса на Назрань, явно чаще летала в Вашингтон, чем в Краснодар. Ибо это была сборная журналистов крупнейших московских изданий. Их материалы о светских тусовках, клубной жизни и скандалах поп-звезд весь город читал запоем. А на Кавказ они летели, потому что там, как оказалось, почему-то шла война. Группу «Д» никто особенно не замечал. Следуя инструкциям, они старались больше слушать, чем говорить. Хотя за срок «вживания в роль» каждый успел отличиться на журналистском поприще. Ен умудрился сыграть роль уборщицы в спектакле знаменитого московского режиссера-гомосексуалиста. Когда он вышел на сцену в бархатном бюстгальтере, в гриме и в павлиньих перьях, публика взвыла от восторга. А Ен потом со смаком описал всю эту эпопею на первой полосе. Показал себя и Сон: он спустился в канализационный люк у гостиницы «Россия» в составе команды диггеров, возглавляемой московским мэром. Библиотеку Ивана Грозного им найти не удалось, зато Сон откопал в трубе коллектора золотую монету с изображением Петра Первого, которую тут же подарил мэру, а тот передал ее в фонд восстановления храма Христа Спасителя. Этот материал тоже был на первой полосе, с крупной фотографией (хорошо, что фотопленка не передает запах). А Ира, в свою очередь, прибавила газете популярности серией скандальных репортажей о «ночных бабочках» у «Метрополя», а затем описала работу бригады милиционеров, которые этих «бабочек» отлавливают. Эта статья тоже была щедро проиллюстрирована, но некоторые фотографии — там, где девочки позировали в милицейской форме, — почему-то редактора не заинтересовали… Группа «Д» внимательно присматривалась к своим попутчикам. Если при советской власти под журналистов чаще всего маскировались сотрудники КГБ, то сейчас под видом репортера мог поехать кто угодно. Поэтому, мягко говоря, не все летевшие разбирались в предмете. И если человек ничегошеньки о Чечне не знает, значит, он не представитель четвертой власти, а утка подсадная. Хотя, с другой стороны, необстрелянная молодежь поступала так же, как они, — молчала и слушала старших, понюхавших пороху коллег. А уж те распускали хвост как могли. Особенно выделялся кудрявый брюнет лет тридцати пяти, с квадратной рожей и блудливыми глазами. Про него все знали, что, во-первых, он работает на всех — от «Завтра» до «Комсомольской правды», во-вторых, прошел все существующие войны, а в-третьих, был личным другом Вука Драшковича, Ахмад-шаха Масуда, Саддама Хусейна и Билла Клинтона одновременно. Ясно было, что как только компания разместится в самолете, он тут же начнет делиться своим военным опытом. Самолет был транспортный. В его железном брюхе, помимо бригады журналистов, могло поместиться достаточно бронетехники, чтобы всю эту бригаду передавить. Рассевшись по скамейкам вдоль бортов, пресса притихла, пораженная то ли величием зрелища, то ли подспудным страхом перед первым в жизни серьезным делом, то ли попросту морской болезнью. Тем более что вся молодежь разместилась в хвосте, где укачивало довольно сильно. Впрочем, как только самолет набрал высоту, народ освоился и беседа началась. — А я говорю, они звери! — завел разговор брюнет. — В последний раз, когда я там был, такая херня произошла. Взяли наши аул. Какой-то там в горах. Хот-табычей оттуда выбили, вошли — а в ауле никого нет, дома стоят пустые. А наши дня три не жрамши, грязные, измотанные… Вот рота в этот аул вошла, по домам шарит — а оттуда все и сами ушли, и все свое хозяйство с собой унесли. Заходят в одну такую мазанку, а там баба сидит. Чеченка. И сопляк у нее лет пяти. Ну, жрать там особо нечего, но кувшин вина в погребе откопали. Хотели приложиться, а ротный был ушлый. Думает: вдруг отравлено? Ну и говорит этой бабе: мол, сама пей. Та берет и пьет. А теперь, говорит, щенка своего напои. Она берет кружку, наливает сыночку, тот тоже пьет. Ладно, все успокоились и кувшин — до дна. Ну и еда какая была — тоже всю под метелку. А через час все перемерли в страшных мучениях. И баба, и сынок ее, и вся рота заодно. Зато во имя Аллаха с захватчиками расправились. Звери… Салон притих. Ен наклонился к Сону и шепнул: — Хорошая история. Только это не с ним случилось в Чечне, а с Наполеоном в Испании… Но все равно молодец мужик. Хоть книжки читает. А вслух сказал вот что: — Павел Александрович! Извините, пожалуйста, но если все перемерли, то вы-то откуда об этом узнали? Кто-то же вам рассказал? Ведь некому было… Брюнет свирепо посмотрел на Ена. В воздухе повисла неловкая пауза. Чтобы не расхохотаться при всех, Ира встала и прошла в конец салона, где находился туалет. За ней потянулись самые нетерпеливые из курильщиков. — Это еще что! — вступил в разговор вихрастый парень в джинсовой куртке. — Наш завредакцией тоже туда летал. Так с ним такая фигня случилась: сидит он в окопе, чеченцы палят, одна пуля отскакивает от стенки окопа и падает около него. Ну, он эту пулю поднимает, смотрит на гильзу, а на ней буква «Г» нацарапана. А у него как раз фамилия — Григорьев. Он эту гильзу сам пометил. Случайно. Она в ящике с патронами лежала. А этот ящик, видимо, их командир чеченцам продал. Они же там все продают, что плохо лежит… Так этот командир продал чеченцам те самые пули, которыми они потом в наших стреляли! Ну не сука, а?! На этот раз Ен прикрыл рот рукой, чтобы скрыть улыбку. «И это они проглотят! Чтобы пуля прилетела вместе с гильзой! Чтобы какой-то мудак что-то на патроне нацарапывал! Чтобы потом чеченцы купили распечатанный ящик патронов! Да еще и чтоб завре-дакцией оказался в Чечне! Это же не корреспондент и не редактор! Его дело — следить, чтобы у журналистов компьютеры не висли и бычки на полу не валялись! Если его куда и пошлют, то разве что в ларек за добавкой, и то когда остальных уже ноги не держат. Завре-дакцией, конечно, может писать — но только тогда, когда остальные сотрудники совсем уж ни к черту не годятся. Совсем как эти… И ведь слушают!» Действительно, все слушали и никто не возражал. Даже брюнет. Вихрастый смерил всех взглядом победителя, откинулся назад на своей скамейке и больно ударился затылком об алюминиевую стенку. Но никто не обратил на это внимания. «И поди угадай, — продолжал думать Ен. — Мы-то рассчитывали как: те, кто что-то знает, — журналисты, те, кто ничего не знает, — леваки, и их надо отслеживать. А тут они все как дети малые!..» …Закрывшись в кабинке, Ира достала косметичку и принялась приводить себя в порядок. «В конце концов, — рассудила она, — если я и спецагент, то это еще не значит, что должна плохо выглядеть. Чтобы эти швабры, до хрипоты прокуренные и до мозолей про-траханные, не смотрели на меня, как солдат на вошь. О делах подумаем потом…» Услышав, что разговоры в салоне стихли, Ира довольно усмехнулась. Все-таки даже несмотря на усталость и отсутствие косметики, она смотрелась лучше этих драных кошек… «Значит, мужики просто хотели передо мной повыпендриваться. Вот и несли бог весть что. А пока я вышла, решили устроить передышку и вспомнить что-нибудь еще… Ладно, тоже неплохо. Пусть Ен с Соном немножко отдохнут. А то… у стен есть уши, и они завянут…» На этом месте размышления суперагента прервались самым неожиданным образом: дверь кабинки открылась внутрь, да так резко, что Ира чуть не слетела со стульчака. Симпатичный (если бы не лопоухость) стажер лет девятнадцати стоял перед ней, заливаясь краской. — Вам что, молодой человек? — строго спросила Ира. — Извините… Я не знал, что она не закрывается… — Ничего страшного. Я тут просто присела подумать. Так что если вам к спеху, не стесняйтесь. — Ничего, я не тороплюсь. Кстати, меня зовут Павел. — Очень приятно. Ира. — Может быть, на ты? — Легко… Слушай, а чего ты глаза прячешь? — Ну, я не прячу… Я просто, скажем так, не туда смотрю. — Знаю я, куда ты смотришь… Глаза не прогляди! — Да уж как-нибудь… Слушай, а у тебя там… очень ничего! — «Ничего» — это в каком смысле? В смысле «неплохо» или как у тебя? — А почему «или»? У меня там все в порядке! Хочешь, покажу? — Ты что, в детском саду — девочкам письки показывать? Ого… Да, в общем, не обязательно, я и так вижу… через штаны… Это ты на меня так отреагировал или у тебя морковка в ширинке? — Ну… ты не смейся, пожалуйста, просто ты мне очень понравилась… Такая красивая, умная, даже на журналистку не похожа… — И ты тоже… («…Сообразительный, — докончила про себя Ира. — И активный. Далеко пойдешь, если не сядешь…») — Ну ладно, ты извини, что я тебя беспокою. Мне вправду очень приятно с тобой познакомиться. Можно я тебе в Москве позвоню? — Мы же только-только оттуда вылетели… Слушай, закрой дверь, чтоб остальные не пялились! — Понял… Извини… С той стороны закрыть? — Да не смотри ты как побитая собака! С этой, с этой… «А что? И сама расслаблюсь перед делом, и парню удовольствие доставлю… У него жизнь скучная — пусть хоть встряхнется, чтобы было что внукам рассказывать… Хорошо, что у меня юбка на пуговицах — за минуту пришью… Мальчик, бедненький, да ты сам-то представляешь, что с тобой в Чечне сделают! Еще не это… Хотя какой он «бедненький» — он мужик, в конце концов, хозяин жизни, это сейчас их растят, как комнатные кактусы: когда им хорошо, то колются, а чуть плохо — тут же вянут… Руки не потные — это хорошо. Терпеть не могу мужиков с потными руками. Сволочи они… А этот — ничего, из него, глядишь, толк выйдет. Интересно, а целоваться его кто учил? Он что, пишет так же, как целуется? Если да — в Москве подарю ему букварь…» — Ты красивая… И замечательная… — шептал Павел, отрываясь от ее губ и обдавая уши жарким дыханием. Его широкая, но изящная левая рука с длинными пальцами неумело возилась с застежкой ее лифчика, в то время как правая гладила ее по спине с заходом в трусы. «Чему тебя только мама с папой учили! — ворчала про себя терпеливая Ира. — Что ты там с лифчиком возишься! Это мастурбировать можно одной рукой. Или в затылке чесать. А все остальное нужно делать двумя\» — В чем дело, милый? Что-нибудь не так? — произнесла она вслух. С лифчиком парень кое-как справился, и теперь на Ире из одежды оставалась только нитка бус из кизиловых косточек. Чтобы скрыть загорелые плечи, высокую пышную грудь с выпуклыми коричневыми сосками, стройную талию и широкие бедра, этого было явно недостаточно. Оторвавшись от ее губ, Павел осыпал поцелуями шею и плечи, тщательно, сантиметр за сантиметром исследовал губами ее грудь, втягивая в рот соски и щекоча их языком. Все это и забавляло Иру, и как-то приятно расслабляло, и возбуждало физически, заставляя остро чувствовать каждое, даже безобидное, прикосновение… Павел тем временем опускал лицо все ниже, оставляя влажные следы на пупке, на животе, на бедрах… Наконец он нашел то, что искал — холмистый треугольник между ног, весь в нежных рыжих волосах, — и обхватил его губами, как младенец соску… Его язык щекотал клитор Иры, и какое-то новое, пьянящее чувство беззаботности и одновременно безумия всего происходящего охватило ее. «Что я делаю? Я — агент, меня тренировали четыре года, я лечу на задание, которое сама толком не знаю, да и никто не знает, и это — самое важное дело за всю мою жизнь, и наверняка от него зависят еще чьи-то жизни, и мне придется убивать, а может быть, и умирать самой… И вместо того чтобы готовиться, просчитывать варианты, вслушиваться в разговоры, я отдаюсь в уборной самолета парню, которого знаю от силы пятнадцать минут! Нельзя, нельзя — но мне так хорошо… И он такой милый, влюбленный по уши — точно, сейчас и из ушей хлестать начнет… И мне с ним хорошо так, как не было никогда и ни с кем! А, черт с ним, на самом деле, один раз живем, и пропади все пропадом!» Ира откинулась на спину и вдруг забилась и вскрикнула… Когда первый момент экстаза прошел, а сияющий Павел с трудом оторвал свои губы от ее промежности, внешний мир, мир звуков и красок, вдруг разом нахлынул на Иру. Из салона слышались свист и аплодисменты… «Что ж это я раньше вроде как оглохла? А, понимаю — это они замолкли и сидели не шелохнувшись, как приклеенные… Еще бы — мы им тут за бесплатно такой спектакль устроили! Надеюсь, они ничего не видели, хотя там и звуков хватало… И ведь это еще так… прелюдия. Первый акт. В прямом и переносном смысле…» Но вместо того чтобы приступить к основной программе, парень почему-то замешкался. Хотя готовность его была, так сказать, налицо. — Что-то не в порядке? — участливо спросила Ира. Румянец на щеках Павла стал еще гуще. — Ты понимаешь… Нет, на самом деле ты — лучшая в мире, мечта любого мужчины… Только… ну, в общем, у меня раньше еще никогда этого не было, ты меня прости, я не очень знаю, что делать дальше, — совсем уж невнятно пробормотал Павел. — Как это? Тебе сколько лет? — Ну двадцать… — И что, до двадцати лет дожил и ни разу этого не было? — Да вот, не сложилось… — Странно… Ты вроде и симпатичный… — Ну вот, а девушкам не нравился… — Ничего. Все у тебя получится. Ты умный. И хороший. Хор-роший… — промурлыкала довольная Ира. — Неудобно тебе? В первый раз — и в такой позе, в таком месте… Хуже, чем в «Запорожце» на заднем сиденье… — А ты что, и там пробовала? — И там пробовала.