Подбежавший ко мне киллер уже не прятал свой пистолет в кармане, а направил его прямо в мой лоб. — Сдаюсь, — безнадежно сказал я, привалившись спиной к двери. — Ну что, допрыгался, Бубка хренов? — ухмыльнулся бандит. Слева от него стоял человек, которого я видел на заднем сиденье, и даже шофер, покинув свою машину, брезгливо перебирался через кучи мусора. — Убежать хотел? — Не люблю ездить в автомобиле с незнакомыми попутчиками, — ответил я ему. — Шутник, бля, — ухмыльнулся человек с заднего сиденья, поплевал себе на правую руку в тугой кожаной перчатке и со всего размаху врезал мне по челюсти, да так, что я ударился затылком о дверной косяк. Больно. — Ну что, заткнулся, паскуда? Шуточки кончились? — заржал он. — Уж больно у вас ответные шутки однообразные, — буркнул я, с трудом двигая челюстью. Зубы были, кажется, все еще на месте, но я понимал, что это ненадолго. — Почему же однообразные? — ответил киллер. — Можно еще и так… — Он взмахнул рукой, и у меня от боли потемнело в глазах. — Или вот так… — Господи, если он еще раз так пошутит ногой по почкам, до старости я точно не доживу… Все это время я не отрывал взгляда от оружия в руках у шофера и незнакомца в очках. Если бы только они его отвели хотя бы на секунду… Если бы… Но тут в промежутках между ударами я увидел, как из-за горы мусора к нам метнулась юркая фигура. «Ну вот, еще и четвертый откуда-то взялся, — подумал я. — В багажнике они его держали, что ли? Впрочем, какая разница? Все равно теперь уже точно конец…» — Черт! Кто это еще? — заорал человек в черных очках. От неожиданности он помедлил секунду, прежде чем выстрелить в нежданного визитера. Этой секунды оказалось вполне достаточно. Удар тыльной стороной ладони — и пистолет, задравшись вверх, бесцельно выплевывает пулю в небо. Что ж, спасибо, неизвестный помощник. Второй пистолет — у шофера, но это уже моя забота. Целиться в двоих одновременно — это тебе не баранку крутить. Увы, обработка, которой они меня здесь подвергли, не прошла даром — вместо того чтобы ударом ноги переломить руку, я сумел всего лишь нанести скользящий удар по кисти, даже не выбив оружия. А ведь еще не так давно Учитель распекал меня за сломанную слишком сильным ударом макивару… — Берегись! — кричу я неведомому напарнику как раз в тот момент, когда до меня дотягивается злополучный человек с заднего сиденья. Падая, я успеваю заметить, что один из противников уже неподвижно лежит на земле, из-под разбитых темных очков сочится кровь. Перекатываясь на спину, я слышу два выстрела и крик. Выходит, шофер все-таки успел спустить курок… Прощай, неизвестный друг. Надеюсь, что мне повезет больше и я сумею отправить этого чертова мясника на тот свет передо мной, разведать дорогу. Теперь уже не до карате, сейчас пора вспомнить один из старых борцовских приемчиков. Почтенный киллер желает, чтобы я рухнул на землю? Что ж, у меня возражений нет. Падая навзничь, я выгибаю спину колесом и, перекатываясь, выбрасываю ноги вперед и вверх, обхватывая ими мясистую шею противника. Сейчас еще чуточку поднажать… Эх, если б вы знали, господа, до чего неприятно убивать… Можно сколько угодно описывать смерть в литературе, и читатель, лениво листающий книжку на уютном диване или в вагоне электрички, может находить эти описания даже красивыми и занимательными, но в действительности смерть дьявольски неэстетична. Признаюсь, что, когда я услышал хруст шейных позвонков киллера и его грузное тело рухнуло на меня, я не испытал никакой радости от победы. Я чувствовал только одно — глубокое омерзение. Кроме того, я знал, что остается еще шофер, который расправился с незнакомцем, пришедшим ко мне на помощь, а теперь наверняка прикончит и меня. Приготовившись принять пулю, я выполз из-под мертвого тела и тут же услышал голос: — Ну что, герой, жив? Этот бессмысленный вопрос вернул меня к действительности. Только тогда я заметил, что шофер распростерт на земле и по его пиджаку медленно расплывается темное пятно. Рядом с ним прямо на пожухлой траве сидит мой спаситель, выжидающе смотрит на меня и задумчиво пожевывает травинку, словно мы находимся не среди бандитских трупов, а где-нибудь на веселом лесном пикнике. — Куда уж живее, — прокряхтел я, отряхиваясь от налипшей грязи. В этот момент шофер, которого я сперва принял за мертвого, пошевелился и застонал. Когда мы склонились над ним, он испуганно зашевелил пальцами рук и в его бегающих глазах отразился самый древний из известных страхов. Страх смерти. — Помогите! — проскулил он, тщетно пытаясь подняться. — Мне нужен врач… — А священник тебе не нужен? — злобно спросил я, но мой помощник дернул меня за рукав, и я умолк. — Хорошо, мы достанем тебе врача, но сперва ты расскажешь нам, зачем вы охотились на этого человека. — И он показал на меня. Глаза шофера заслезились, и он забормотал: — Я… не… могу… Потом… Врача, умоляю, врача! К моему удивлению, незнакомец с ловкостью профессионального медика расстегнул мокрый от крови пиджак и разорвал рубашку. Скажу откровенно, открывшееся нашим глазам кровавое месиво не вдохновляло. — Пуля со смещенным центром тяжести, — коротко прокомментировал незнакомец и безнадежно покачал головой: нет, не выживет. — Говори, кто тебя послал, сволочь! — заорал я, хватая шофера за грудки. — Не подыхай, мерзавец! Я тебя прошу, только не подыхай! Голова раненого безвольно моталась из стороны в сторону. Я вздохнул и отпустил его. Мой помощник жестом показал, чтобы я подвинулся и не мешал ему. Затем он достал из своего кармана небольшой ящичек, из которого извлек шприц и ампулу с красноватой жидкостью. После инъекции в шею по телу шофера прошла судорога, закатившиеся было глаза снова наполнились смыслом. — Я.., расскажу… — прохрипел он. — Это… все… полковник… Он сказал… — Александр Владимирович? — спросил я. Раненый попытался утвердительно кивнуть, и лицо его исказилось от боли. — Он приказал вам убить меня? — Не… совсем… — Несмотря на действие препарата, голос шофера стал слабеть. Потеря крови делала свое дело. — Он сказал… что вы достойны… стать героем России… Еще одной жертвой… путча… Тогда ваш отец… Тело раненого обмякло, челюсть отвалилась. — Умер, — коротко прокомментировал мой спутник. — Сам вижу, — растерянно ответил я. Вот, значит, каким образом Полковник хотел переманить отца на свою сторону! Хитро придумал, мерзавец! — Нам надо торопиться, — напомнил незнакомец. — Путч путчем, но половина дома уже наверняка вызвала милицию. Так что поспешим. Кстати, меня зовут Виктор. — Влад, — представился я. — Спасибо тебе, Витя. Мы быстрой походкой направились прочь от тройки трупов, украсивших собой лужайку около дома. Только теперь я сумел рассмотреть Виктора повнимательнее. Он оказался худощавым пареньком лет девятнадцати и, что самое странное, совершенно не производил впечатления крутого бойца. Если бы я не видел его в действии, то никогда бы не поверил, что он способен за считанные секунды уложить несколько хорошо вооруженных и обученных противников. Одет он был в кожаную куртку, в распахнутом вороте которой можно было разглядеть футболку с эмблемой Института автоматики. Студент, значит. В свое время я был знаком с одним старшекурсником из этого института. Он ходил с нами, тогда еще малолетками, в секцию вольной борьбы и все время хвастался, что знает кучу запрещенных приемов, с помощью любого из которых можно скрутить противника в бараний рог. — Послушай, Виктор, а ты, случайно, Кабанова не знаешь? — спросил я, не замедляя шага. — Левку-то? Конечно же, знаю! — И мой собеседник впервые за время нашего знакомства улыбнулся. — Учился у нас один такой. Талантливый парнишка, но врун редкостный. Бывало, сидим после занятий с кружками пива, а он знай себе рассказывает всякие истории одна другой навороченнее. Про психов, про оживших мертвецов, зомби всяких… И чтобы непременно все герои к финалу помирали страшной смертью. Я его, помнится, однажды спросил, отчего он такой кровожадный. А он мне и отвечает: мол, если бы все истории хорошо кончались, то кто бы меня стал слушать? Кровавый финал — он за душу цепляет. Как в «Гамлете». Представь, что было бы, если б в финале у Шекспира Офелию откачали, королеве промывание желудка сделали, а Гамлета в реанимации починили? И кто б тогда стал на это билеты покупать? Вот такой он человек, Левка Кабанов. А ты его откуда знаешь? — Так я много кого знаю, — уклончиво ответил я. За последние два дня я твердо усвоил, что лучше держать язык за зубами. Там он целее будет. — Что ж… — Виктор, казалось, только порадовался моему ответу. — Болтливостью ты не отличаешься. Да и дрался неплохо для начинающего. Такие люди нам интересны… Я хотел было едко возразить, что уже несколько лет изучаю боевые искусства и начинающим считаться явно не могу, но вовремя прикусил язык. — Вот уж не знаю, чем это я вас так заинтересовал. И вообще, кто такие «вы» и каким это образом ты очутился в том дворе, когда меня избивали? Мой собеседник кивнул, словно давно ждал этого вопроса. — Профессия у нас такая — оказываться в нужном месте в нужное время. Да и кричал ты на пол-Москвы, аж Останкинская башня закачалась. Что же касается нас… Пока что тебе стоит знать только то, что мы — самое эффективное боевое подразделение во всей России, которое занимается обучением и тренировкой бойцов совершенно нового типа. — То есть школа, выпускающая боевиков вроде тебя? — Ну что ты! — улыбнулся Виктор. — Я еще, можно сказать, первоклассник, обучаюсь всего год. И сейчас у нас нечто вроде практики. Ходим по городу, запоминаем, тренируемся — вот как с теми господами из черной «Волги»… — Хорошенькие тренировочки… — проворчал я. То, что говорил Виктор, было вроде бы вполне убедительно и логично, но в последнее время я приобрел аллергию ко всем секретным организациям, члены которых так хорошо умеют убивать людей. Тем временем мы вышли из сквера и, никем не остановленные, затопали вверх по одной из извилистых улочек, которых полно в центре столицы. — …Так что для обучения мы отбираем кандидатов до двадцати лет, с хорошей реакцией и начальными боевыми навыками, а также с достаточным уровнем интеллекта, — продолжал тем временем мой собеседник. — Вот и все, что я вправе тебе сообщить. — Спасибо за доверие, — усмехнулся я. — Ну и что из этого следует? — Пока что ничего, — ответил Виктор. — Но твои действия в экстремальной ситуации я считаю вполне удовлетворительными, так что мы можем рассмотреть твою кандидатуру при наборе в очередную тройку. Успеха не гарантирую, но все может быть. — Как это мило! — воскликнул я. — Не успел я отделаться от визитеров из одной секретной организации, как мне тут же предлагают вступить в другую! Кстати, ты мне так и не сказал, на кого работает ваша организация. Коммунисты? Демократы? КГБ? Говори, не стесняйся! Я с удовлетворением увидел, что Виктор смешался и с трудом подбирает слова для ответа. — На основе чего мы созданы, я пока не имею права тебе сказать, — наконец изрек он. — Узнаешь, кода придет время. А работаем мы не на красных, не на белых, а на Россию, запомни это. — Все вы только и умеете, что прикрываться Россией, — усмехнулся я. — Нет, такие разговоры не по мне. За помощь спасибо, но здесь наши дороги расходятся. Я остановился и демонстративно подал руку на прощание. — Хорошо, — ответил Виктор. — Мы не можем и не хотим никого заставлять работать с нами. Желаю удачи. Он крепко пожал мою руку. Я уже собрался уйти, когда он, порывшись в куртке, протянул мне своеобразную визитку, на которой не было указано ничего, кроме телефонного номера. — Вот, держи на всякий случай, если вдруг передумаешь, — сказал Виктор. — Это номер нашего радиотелефона. Звони в любой момент и говори, чтобы вызвали Гека. Понял? — Чего уж тут непонятного? — Я повертел визитку в руках и небрежно сунул ее в карман джинсов. — Чук, Гек, и все дела. — Вот и замечательно! — И Виктор, кивнув на прощание, растворился в ближайшем переулке, словно его и не было. Пожав плечами, я продолжил свой путь. О последующих трех днях я, честно говоря, вспоминать не хочу. В рваной рубашке, без паспорта метался я по Москве, разыскивая своих еще недавних друзей и тщетно надеясь, что хоть кто-нибудь поможет мне. Настоящим шоком для меня было посещение подвальчика, в котором Хиромацу обучал меня своему искусству. Когда я туда зашел на следующий день, то не поверил собственным глазам — татами и макивары исчезли, грязная лампочка освещала давно не крашенные доски голого пола, а о том, что здесь когда-то проводились тренировки, можно было понять лишь по забытой шведской стенке. Я возвращался туда еще в течение нескольких дней, но так и не встретил ни Хироси, ни его учеников. До сих пор я теряюсь в догадках, куда он исчез и что послужило тому причиной. Возможно, что после поражения коммунистов «Акахата» спешно отозвала своего представителя из Москвы. Но этого мы, вероятно, никогда не узнаем. На второй день я наконец решился и позвонил Аленке. Трубку взяла ее мать и, узнав мой голос, твердо попросила меня больше не беспокоить Алену своими звонками. По-видимому, мой отец успел связаться и с ними, так что они решили, что бывший сын Ивана Трофимовича — неподходящее знакомство для их дочери. Не помогли даже мои отчаянные требования позвать к телефону саму Аленку. Матушка была непреклонна. Бросив трубку, я истратил последнюю мелочь из кармана на то, чтобы добраться до ее дома. Дверь на мой звонок открыла сама Аленка. Ни слова не говоря, я сгреб ее в охапку, выволок за порог и захлопнул дверь. Она отстранилась от меня и прижалась спиной к стене, испуганно глядя на мою физиономию. Надо сказать, что там наверняка было отчего испугаться — сине-зеленая полоса на одной щеке, кровоподтек на другой и вдобавок совершенно безумные глаза. Но я тогда не обращал внимания ни на что и все говорил, говорил, говорил… Пока наконец не поднял глаза, чтобы посмотреть на ее лицо. Я ожидал увидеть все, что угодно — сочувствие, испуг, ужас и даже отвращение, но только не это холодненькое выражение брезгливой скуки, с которым эстет, по ошибке зашедший в провинциальный театр, наблюдает за кривляньями бездарного актера, играющего пошлый водевиль. — Ну что уставился? — спросила она, когда я наконец замолчал. Никогда еще я не слышал у нее такого голоса и даже не подозревал, что она, моя вечно приветливая Аленка, на него способна. — Выговорился наконец? Тогда отпусти меня и ступай отсюда. Я понуро отстранился. Алена несколько раз, оглядываясь на меня, подергала захлопнувшуюся дверь. — Дурак, — сказала она, нажимая на кнопку звонка. — Идеалист чертов… Ты посмотри на себя — кем ты был и кем стал… Ведь ты же теперь никто. Ты понял? Ни-кто! Щелкнул отпираемый с другой стороны замок. Не имея ни малейшего желания встречаться еще и с ее родителями, я стремглав кинулся вниз по лестничной клетке… Вот так я остался совсем один, без друзей, денег и документов, да к тому же будучи совершенно неподготовленным к подобному существованию. Разумеется, об учебе не могло быть и речи — у меня не было сомнений, что если Полковник нападет на мой след во второй раз, живым я из этой переделки уже не выйду. Даже само мое дальнейшее пребывание в столице было уже делом чрезвычайно небезопасным. На перекладных электричках я добрался до Ленинграда, где и провел следующие несколько месяцев. Следует сказать, что кочевая жизнь, несомненно, пошла мне на пользу. Впервые я стал самостоятельно зарабатывать себе на жизнь. Кем я только не был тогда — и грузчиком, и переводчиком у подвернувшихся иностранных миссионеров, и даже вышибалой в одном из питерских ночных баров. Оттуда меня, впрочем, быстро выгнали за порчу зеркала в туалете — я его по неосторожности разбил головой местного наркодилера. Лишился я этой работы очень некстати — на дворе была уже поздняя осень, а бар также служил мне местом бесплатной ночевки. Пришлось обосноваться в одной из закрытых на зиму дач в нескольких километрах от Купчино. Хозяевам дачи от этого была только польза — дом я старался содержать в идеальном порядке, вещей и небогатых остатков провизии не трогал — себе дороже: мне довелось вдоволь наслушаться страшных историй о том, что многие хозяева специально для бомжей оставляют в своих дачах на зиму отравленную еду и водку, чтобы переморить их как крыс. Об этом и о многом другом поведал мне старый многоопытный бомж, обосновавшийся в одной из соседних дач. За долгие годы, проведенные без крова, он, вероятно, забыл даже собственное имя. Друзья его называли не иначе как Агдамским, в честь его любимого портвейна. Поговаривали, что в прошлом он был доктором географических наук, со скандалом изгнанным из университета за одну из своих статей про Южные Курилы. Агдамский был мастером на все руки и даже починил за полстопки валявшийся на чердаке моего нового обиталища старенький черно-белый телевизор. Лучше бы он этого не делал… В начале ноября я сидел возле печки и шил себе рюкзак, готовясь к путешествию вместе с питерскими автостопщиками по маршруту Ленинград — Владивосток. На столе, как обычно, блеял последние новости включенный телевизор. Внезапно на экране возникла картинка, показавшаяся мне подозрительно знакомой. Приглядевшись, я узнал собственный дом. От окна спальни родителей по направлению к земле была нарисована прерывистая белая стрелка, упиравшаяся внизу в сильно прогнувшуюся решетку забора. Спокойный голос диктора равнодушно поведал, что вчера вечером после телефонного звонка от неустановленного абонента один из видных советских чиновников неожиданно покончил с собой, выбросившись из окна. Я плохо помню, как добирался до Москвы. Уже утром следующего дня я изо всех сил стучал в дверь квартиры, в которой когда-то беспечно жил. Стучал я долго, пока не отворилась дверь с другой стороны лестничной площадки и благообразная седая соседка не поведала мне, что сразу после самоубийства отца мать в тяжелом состоянии была доставлена в больницу. Через полчаса я пулей влетел в отделение Четвертого управления Минздрава на Измайловской. Мать была там. Она умирала и знала об этом. Когда я вошел, ее глаза оживились, и она бы наверняка расплакалась, если б у нее хватило сил. Мать до последнего часа сохраняла полную ясность мысли и успела мне рассказать, что в тот день они с отцом, по обыкновению, пили вечерний чай. Отец был в приподнятом настроении и даже шутил, когда неожиданно зазвонил телефон. Около минуты он неподвижно стоял у телефона, затем аккуратно положил трубку на рычаг и, по-старчески шаркая ногами, медленно удалился в спальню. Больше мать его живым не видела. На следующее утро ей стало плохо, врачи констатировали острую сердечную недостаточность, и вот она оказалась здесь, в больнице.