Мамарчев с еще большим воодушевлением стал описывать штурм Силистры. И любопытный генерал с удовольствием слушал. Лицо его покраснело, глаза сверкали, словно сам он участвовал в этой ночной атаке. Когда Мамарчев закончил свой рассказ, генерал Киселев вздохнул и долго молчал. — Да, — сказал он наконец, потянувшись за нюхательным табаком, — после этого вы продолжали двигаться с нашей армией на юг? — Так точно, ваше сиятельство. Я и мои волонтеры мечтали увидеть свободной родную землю. Сражаясь за Россию, мы сражались за свободу Болгарии. Все мы надеялись на Россию. Мы были вполне уверены, что на этот раз родина наша будет освобождена от турецкого рабства. Но после Адрианопольского мира наши надежды рухнули. Я пытался поднять дух у населения, впавшего в полное отчаяние, но главное командование усмотрело в этих моих действиях злой умысел. Генерал Киселев слушал внимательно, с озабоченным видом. — Я понимаю, ваше сиятельство, — продолжал Мамарчев, — что, по политическим соображениям, России нельзя нарушать условия Адрианопольского мира. Именно поэтому я решил собрать наших болгар и, пользуясь благоприятно сложившимися условиями, самим попытать счастья. Россия остается в стороне. Мы действуем как патриоты. — Но ведь вы же русский офицер, капитан Мамарчев! — Да, ваше сиятельство. Однако чтоб не бросить тень на русскую армию, я принял решение уйти с русской службы. Мне всего дороже родина, и я действовал как патриот. У меня и в мыслях не было нарушать дисциплину русской армии. Мною двигало только одно желание — видеть свободным, отечество. Ради этого я дрался и в Силистре, и во всех прочих боях. За отечество отдали свою жизнь многие наши волонтеры. — Да, да, мне об этом известно, — подтвердил генерал. — Мы добиваемся свободного самоуправления… Капитан Мамарчев продолжал говорить, а когда он закончил, в зале несколько минут стояла тишина. Судьи были весьма тронуты рассказом капитана. Первым подал голос генерал. — Ну, господа, — обратился он к офицерам, — у вас есть вопросы? — Нет, ваше сиятельство. — И у меня нет. Все ясно, господа. Сейчас нам не остается ничего другого, кроме как посоветоваться и в течение одного дня сообщить капитану наше решение. Сказав это, генерал Киселев с улыбкой поглядел в сторону подсудимого: — Вы свободны, капитан Мамарчев. Мамарчев отдал честь, повернулся кругом и с радостным предчувствием покинул зал суда. Генерал Киселев медленно встал со своего кресла, спустился с подмостков, где находился стол, и начал прохаживаться по просторной зале. Вкрадчиво наблюдая за ним, офицеры собирали бумаги. Они давно не видели генерала в таком настроении и могли догадываться, каково будет его решение. Кроме того, либеральные убеждения генерала Киселева были известны всей армии. В молодости он осмелился представить императору записку относительно крепостного права, в которой писал: «Гражданская свобода — это основа народного благосостояния. Эта истина не вызывает никакого сомнения, и я считаю излишним здесь объяснять, сколь желательно было бы ввести в нашем государстве закон о независимости крепостных, несправедливо лишенных свободы». Этот самый генерал — Павел Дмитриевич Киселев — строжайше запретил в своих армейских частях побои и телесные наказания. Мамарчеву выпало большое счастье, что он попал именно к такому судье. Генерал Киселев долго молча прохаживался; наконец он остановился и, обращаясь к офицерам, сказал: — Господа, позвольте мне высказать свое мнение по вопросу, который нас сейчас занимает. По-моему, капитан Георгий Мамарчев поступил так, как поступил бы любой другой истинный патриот, каждый честный человек, посвятивший свою жизнь беззаветному служению отечеству. Для него не существует никаких преград. Он преодолевает решительно все, лишь бы достичь своей цели. Я приветствую подобных патриотов, господа! Я преклоняюсь перед их идеалами! Кто из нас может сравниться с ним? За свой патриотизм и за храбрость капитан Мамарчев достоин не порицания и осуждения, а похвалы и награды. У народа, который рождает таких сынов, большое будущее, такой народ бессмертен!.. Я считаю, что капитан Мамарчев должен быть оправдан. Он действовал не как нарушитель военной дисциплины, а как патриот. Правильно, господа? — Правильно, ваше сиятельство! — Я за оправдательный приговор. — Мы тоже, ваше сиятельство! — Тогда оформите наше решение и немедленно отправьте его в главную квартиру! Генерал Киселев повернулся к двери и неторопливо покинул зал суда. На улице его ждал экипаж. КОМЕНДАНТ СИЛИСТРЫ Себе в утешение люди часто говорят, что после бури наступает затишье, после несчастья — радость и успокоение. Так про себя рассуждал и капитан Мамарчев, входя в здание военного трибунала. Все его прежние опасения, что ему могут вынести тяжелый приговор, рассеялись как туман, гонимый весенним ветром, и лицо его просветлело, словно перед ним вдруг засияло солнце. В тот же день, когда предстал перед судом, капитан был освобожден из-под ареста. Выходя из суда, он увидел Ивана Лукина, старого русского солдата, в минуту отчаяния принесшего ему успокоение; Мамарчев остановился и на прощание пожал ему руку. Глядя на него своими добрыми голубыми глазами, Иван Лукин весело улыбался. — Я очень рад, ваше благородие, что вас освободили. Теперь вы снова можете приносить пользу своему отечеству. — Спасибо вам, Иван Лукин, за вашу доброту и благородство! Я всегда буду вспоминать вас с наилучшим чувством. — В добрый час, ваше благородие! Вытянувшись в струнку, Иван Лукин отдал честь и долго смотрел вслед удаляющемуся капитану. Первейшим желанием Мамарчева, после того как его освободили из-под ареста, было разыскать своих соотечественников. По его расчетам, покинувшие Сливен обозы с беженцами уже должны были вступить на румынскую землю. Не исключено, что кое-кто достиг Бухареста. И Мамарчев пошел разыскивать по городу своих земляков. Первым долгом он прошелся по центральным улицам и площадям, где были трактиры и кабаки, в которых обычно останавливались иностранцы. — Тут случайно не проходили болгарские беженцы? — спрашивал он. — Нет, мы не видели, — отвечали трактирщики. — Пройдитесь по окраинам, потому что на площадях и в трактирах беженцам не позволено останавливаться. Они поднимают большой шум, всюду бросают мусор, так что обозам велено располагаться только за городом, на лесных полянах. Мамарчев направился к городским окраинам. Действительно, трактирщики его не обманули. У самого города, среди просторной поляны, словно кочующий цыганский табор, расположились болгарские беженцы: они расставили многочисленные шатры, вокруг разведенных костров копошился народ, стоял невообразимый шум. При виде этой печальной картины, Мамарчев содрогнулся: «Вот она какова прелесть скитальческой жизни!.. Все это останется на совести Ивана Селиминского!» Подойдя к полыхающему костру, вокруг которого собрались заросшие бородами, обветренные и оборванные беженцы, он поздоровался издали и спросил: — Вы случайно не из Сливена, братья? — Из Сливена мы. Верней, из Сливенской околии. А ты откуда будешь? — Я тоже тамошний. Капитан Мамарчев. Услышав его имя, бородачи вдруг притихли. — Капитан Мамарчев, говоришь? — отозвался один из них. — А разве ж его не убили? — А за что его убивать? — Поговаривали об этом… — Убивать меня не за что, — продолжал Мамарчев, подходя поближе к костру. — Ничего дурного я не сделал, чтоб так со мной поступать. Человек борется за свое отечество! Разве это плохо? — Не плохо, побратим, но погляди, каково нам… Погляди, до чего нас довели такие вот патриоты, как ты. Мамарчев слегка нахмурился и, тяжело вздохнув, сказал: — Патриоты о другом с вами толковали, браток. Патриоты вам твердили, чтобы вы не покидали своего отечества, и зря вы не послушались их. Пошли на поводу у осторожных… — Оставь, брат… — махнул рукой кто-то из беженцев. — Горькая выпала нам доля, об этом лучше не говорить. Посмотрим, куда-то нас пошлют. Ты не слыхал ничего про это? Одни говорят, что в Бессарабию пойдем, другие — в Молдову. Ты ничего об этом не знаешь? — Ничего не знаю, братья. В Сливене Селиминский настаивал на Бессарабии, а Добри Желязков стоял за Молдову. А на чем порешили — не знаю. — А где лучше? — Везде одинаково: чужие люди, чужая земля, — ответил Мамарчев и окинул взглядом поляну, где среди шатров и телег дымились костры. — Больше тут нет сливенцев поблизости? — спросил он. — Пойди поспрашивай. Может, и есть. — Ну, с богом, братья! — сказал он на прощание. — Вы не отчаивайтесь. Придет время, когда вы вернетесь в родную сторонку… Не век же так будет, верно? — Дай-то бог, браток! Мамарчев отошел и потерялся в людском муравейнике, разыскивая сливенцев, расспрашивая, не видал ли кто-нибудь его жены, не знает ли кто, где она и что с нею. Румыния была наводнена болгарскими беженцами. Нескончаемые обозы их текли по дорогам: одни — в Бессарабию, другие — в Молдову. Сторонники Селиминского уходили в Бессарабию, а те, кто послушался Добри Желязкова, — в Молдову. Но куда бы они ни шли, всюду их ждала чужая земля, чужие люди и полная неизвестность. Однажды совсем неожиданно к Мамарчеву заявился Станчо Медвежатников, прибывший сюда с беженцами. Станчо был не один — он привел с собой высокого худощавого паренька с курчавой головой, которого Мамарчев без труда узнал. — Радой! Откуда ты взялся, Радой? — Бежим от турок, капитан Георгий. Бывший трактирный слуга с восхищением смотрел на капитана, не в силах оторвать от него глаз. — Ну, заходите, заходите же, рассказывайте, что там в Сливене! — приглашал их снедаемый любопытством капитан Мамарчев. Изнуренные долгой дорогой, голодные, оборванные, приятели последовали за Мамарчевым. Он привел их в комнату, в которой жил, накормил как следует и после этого стал расспрашивать о Болгарии.